Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин
Ключевым пунктом в методологии финно-угроведов XVIII в. был поиск языковых соответствий, чаще всего реализуемый при помощи составления сравнительных многоязычных словарей, когда по заранее подготовленному списку собирались слова по возможности из разных языков и диалектов. Сопоставляя лексические формы, по мнению ученых, можно было приблизиться к пониманию существовавшего в древности мирового языкового «универсума» и получить надежное средство, приоткрывающее тайны прошлого народов. Г.В. Лейбниц, первым высказавший эту мысль, сформулировал ее так: «Язык финнов, или северо-запада нашего континента, являющийся также языком лапландцев, распространен от Немецкого, или скорее Норвежского, моря до Каспийского (хотя и прерываясь славянскими народами, вклинившимися между ними); он родственен венгерскому, происходящему из стран, находящихся в настоящее время под владычеством москвитян». «Таким образом, — с уверенностью заявлял Лейбниц — здесь нет ничего, что противоречило бы, а не подкрепляло бы скорее теорию об общем происхождении всех народов и об одном первичном коренном языке». Применительно к финно-угорским языкам, идею создания сравнительного словаря первым обосновал Х.Г. Портан, отмечавший, что «первый шаг заключается в том, чтобы хорошо овладеть русским языком, ибо на нем появились грамматики и лексиконы тех финских наречий, на которых говорят многие финские народности, живущие в России. Но чтобы разобраться в том, что действительно является финским, надобно знать также татарский, турецкий, монгольский и прочие языки». Так, преодолевая сложившиеся стереотипы, наука вела общество к пониманию того, что несмотря на территориальную удаленность, уровни политического и экономического развития, можно уверенно говорить о неизменности древних языковых типов. Кроме того, определение языкового родства подготавливало почву для поиска исторических параллелей, времени и места возможных этнических контактов.
Идея этнографии: Возникновение научного понятия «этнография» было связано с интеллектуальной историей европейского Просвещения и в определенной степени имело отношение к финно-угроведению. Одной из особенностей формирования этнографии в качестве научного направления была ее первоначальная зависимость от теории и практики сравнительно-лингвистических исследований. Г.В. Лейбниц в свое время выдвинул гипотезу о том, что «все народы от лапонцев до татар, живущих за Каспийским морем, родственны по своему происхождению и что к ним нужно отнести финнов, эстонцев, ливонцев, пермяков, самоедов и даже венгерцев, которые жили между Сибирью и Каспийским морем». Взяв за основу его учение о первичном языке, компаративисты ХУШ в. выделили языковые семьи, состоящие из родственных языков.
С наибольшей определенностью и свойственной ему прямотой о приоритете языка как средства разрешения этногенетических проблем высказывался руководитель сухопутного отряда «Великой Северной экспедиции» Г.Ф. Миллер. На личном опыте убедившись в ограниченных возможностях классической методы, отдающей приоритет внешней критике «источника» и составлению научного «аппарата», Миллер в данном случае считал, что «характерное различие народов состоит не в нравах и обычаях, не в пище и промыслах, не в религии, ибо все это у разноплеменных народов может быть одинаково, а у единоплеменных различно. Единственный безошибочный признак есть язык: где языки сходны, там нет различия между народами, где языки различны там нечего искать единоплеменности». В своих многочисленных «инструкциях», «анкетах» и «описаниях» Миллер закладывал основы региональных историко-культурных сравнений, признавая авторитет языка как ведущего этнодифференцирующего признака, но не делая его догмой. Компаративистикой была увлечена сама императрица Екатерина П, видевшая одной из задач своего просвещенного правления создание сравнительного словаря языков империи и возможно всех языков мира. Иначе говоря, являясь на первых порах лишь иллюстративным фоном лингвистических штудий, этнография завоевывала самостоятельное место в научных публикациях и в организационных решениях властей.
Значительные усилия в определении предмета этнографии были приложены В.Н. Татищевым, хотя вопросы народной культуры у него самым тесным образом переплетались с географической проблематикой, составляя единую науку, обозначенную как «землеописание, или география», которую он, подобно истории, делил на «древнюю, среднюю и новую». В задачи этой «полезной науки» он включал почти все, что теперь понимается под этнографией, видя ее предмет в исследованиях «...о народе, или обывателях, какую оной веру имеет, их нравы и обычай, имеют ли собственные свои гражданские законы, привилегии или вольности, должности, преимусчества или увольнение в чем-либо пред другими, — оные письменные или застарелые; какое светское или духовное начальство; какие промыслы или обилия к их довольству имеют, и в чем переизясчествуют». Особую группу в работах Татищева составляют вопросы исторической этнографии и, в частности, вопросы этногенеза народов, живущих или живших на территории империи.
Попытки сформулировать понятие, дающее краткую и емкую характеристику народоведческой дисциплине, предпринимались в стенах Санкт-Петербургской Академии наук, где под влиянием трудов Г.Ф. Миллера, П.С. Палласа и И.Г. Георги первоначально прижился такой вариант как «Völkerbeschreibung», в буквальном переводе с немецкого — народоописание. В частности, для академика Миллера этнография являлась подлинной, «настоящей» наукой, будучи, вместе с тем, составной частью всеобщей истории. Важнейшей задачей этнографии он считал описание всех народов, особо выделяя значимость данных исследований для многонационального российского государства.
Однако, собственно термин «Ethnographie», по всей видимости, впервые ввел в научный оборот А.Л. Шлёцер, по отзывам современников, обладавший особым талантом придумывать новые слова и научные определения. Наряду с попытками определения предметной сферы народоведения, в России XVIII в. зародилось такое явление как «местная этнография», заключавшаяся в предпринимаемых частными лицами опытах описания народного быта, верований и произведений народной словесности. Наибольший удельный вес в эти годы приобрели работы этнографов-любителей, касавшиеся жизни и быта народов Сибири. Приоритет сибирских исследований был обусловлен общим государственным интересом к природным богатствам малоизученного края и вызванной этим интересом концентрацией интеллектуальных ресурсов.
Масштабные академические экспедиции по различным областям империи способствовали выработке не только понятийного аппарата этнографии, но и методики полевой работы. Например, в 1733 г. Г.Ф. Миллер и И.Г. Гмелин приступили к изучению поволжских народов и памятников старины с того, что попросили губернаторскую канцелярию «сыскать им по два старых и степенных человека из каждого племени, которых можно было бы спрашивать об их верах, жизни, торгах, промыслах, нравах, обычаях и истории, а для объяснений с ними дать искусных толмачей, которыми можно было бы располагать свободно и ездить с ними по окрестным деревням». В качестве варианта данного подхода, осуществленного в рамках регионального анализа полевого материала, можно рассматривать работу, проделанную в Сибири Д.Г Мессершмидтом. Поставленная перед его экспедицией задача «изыскания» материалов по самым различным отраслям знаний определила методику сбора и характер используемых источников. В отличие от своих предшественников, — путешествовавших по России европейцев, — участники экспедиции не только привлекали к исследованию значительно более широкий спектр информации, но и скрупулезно-критически
