Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара
Финансовое положение сына и наследника графа Д. Н. Шереметева усугубилось, поскольку его расходы на 600 000 рублей превысили его доход в 2,1 миллиона рублей за 1822 год. Неудивительно, что к 1859 году совокупные долги Д. Н. Шереметева составили 6 миллионов рублей. Аналогичную склонность накапливать долги демонстрировал и его современник, князь Н. Б. Юсупов: в 1818 году Юсупов был должен почти 700 тысяч рублей, а к моменту его смерти в 1831 году этот долг почти утроился[104]. Главным фактором в этом феномене разорительного накопления долгов было несомненное принятие задолженности как культурной нормы. Это было бы недопустимо, например, в штатах Северной Америки, если судить, по крайней мере, по наблюдению, сделанному в письме к его матери от 8 февраля 1810 года будущим президентом Джоном Куинси Адамсом, который тогда служил послом США в Санкт-Петербурге: «Тон здешнего общества почти всегда отмечен превышением расходов над доходами. Все государственные служащие живут не по средствам, многие из них печально известны тем, что никогда не платили свои долги, и еще больше тем, что удерживаются на плаву способами, которые в нашей стране считались бы бесчестными, но которые здесь представляются гораздо менее дурными, чем экономия»[105].
Результатом столь печально известной задолженности стало то, что к середине XIX века более половины дворянских поместий были заложены, а их владельцы обременены личными долгами, усугубляемыми грабительскими процентами. Это, в свою очередь, означало, что дворянство в целом оказалось неспособным содержать фабрики, созданные в их поместьях десятилетиями ранее, не говоря уже о привлечении капитала, необходимого для создания новых, и все больше уступало место более обеспеченному классу купцов.
Однако, несмотря на удручающее финансовое положение, дворянство Московской губернии, охваченное волной патриотического рвения, отреагировало на неминуемое вторжение Наполеона летом 1812 года тем, что каким-то образом собрало 3 миллиона рублей и обязалось предоставить по 10 новобранцев на каждые 100 своих крепостных. Исправляя типичное для советской историографии отрицание решающей роли дворян в 1812 году, недавний исследователь русского дворянства в эпоху Александра I утверждает, что «[в] центре событий в эпоху 1812 года, без всякого сомнения, находилось дворянство (во главе с монархом) и оно руководило всеми процессами в стране для обеспечения государственных приоритетов и задач»[106]. При этом московское дворянство было разорено войной. По одной оценке, материальные убытки только Московской губернии составляли 270 миллионов рублей[107].
Таким образом, богатство и бедность были критериями благородного статуса, определяемого в первую очередь чином, землевладением и крепостнической собственностью. Как писал Дэниел Филд о периоде с 1833 по 1857 год, «несчастные, у которых было всего несколько крепостных или не было вовсе, оказались в положении фактически исключенных из дворянского сословия, будь они героями 1812 года или потомками Рюрика»[108]. То же самое относилось и к дворянству Александровской эпохи: реальная цена благородного статуса была так высока, что позволить его себе могли лишь очень немногие.
Источники социального престижа дворянства
Исторически сложилось так, что социальный престиж дворянства всегда был функцией его отношений с царем и, в свою очередь, проистекал из его контроля над своими поместьями и закрепленными за ними крестьянами, которые работали и жили на них. Однако, как заметил Раев, как только Петр Великий поставил – а не привлек – дворянство на службу государству, отношения, как следствие, стали принудительными. Это неизбежно пагубно сказалось на развитии индивидуального сознания и чувства собственного достоинства, поскольку судьба и карьера дворянина более, чем когда-либо, стали зависеть от прихотей самодержца или его фаворитов и их прихлебателей. Только вырвавшись из тисков государства, можно было обрести индивидуальное достоинство и развить групповое сознание. И поэтому теперь это было более вероятно благодаря оппозиции правительству[109]. Большинство, однако, были склонны подчиняться, а не противодействовать. Это делает тех, кто принадлежал к «лояльной оппозиции» Александра I, столь исключительными и, следовательно, представляющими значительный исторический интерес. Их история будет раскрыта позже в этом исследовании.
Таким образом, для большей части дворянства Александровской эпохи социальный престиж и карьерные перспективы были прямо пропорциональны индивидуальной близости к царю. Ставя под сомнение это предположение, Миронов напоминает нам, что М. М. Сперанский, как известно, утверждал, что нет никакой разницы «между отношениями крепостных к их помещикам и отношениями дворян-помещиков к самодержавному государю». Эта точка зрения была впоследствии теоретически обоснована историком права В. И. Сергеевичем, который утверждал, что «патримониально-патриархальный характер самодержавия» не исчерпал себя даже во второй половине XIX века. Однако Миронов оспаривает оба этих мнения, утверждая, что, напротив, дворянство в начале XIX века было как юридически, так и практически освобождено от государственной зависимости и пользовалось всем набором тех личных прав, которые определяют свободного человека. Он признает, что русский дворянин не имел политических прав в современном понимании этого слова, а русская государственность еще при Петре I утратила свой патриархальный характер[110].
Даже если согласиться с общим посылом Миронова, тем не менее трудно отрицать центральную роль царя в жизни, судьбе и карьере отдельных дворян на протяжении значительной части XIX века и, конечно, в период правления Александра I и Николая I. По мнению другого русского историка, С. А. Экштута, начиная с XVIII века существенной чертой русской дворянской культуры была зависимость успеха от близости к царю, несмотря на то что дворянин мог получить богатое наследство, заключить выгодный брак или выиграть значительное состояние в карты. Продвижение по службе часто отмечалось головокружительно быстрым подъемом в чинах. Они были взаимосвязаны: высокое звание открывало доступ к царю, а близость к монарху способствовала быстрому карьерному росту[111]. На практике успешная карьера просто не могла быть сделана без доброй воли царя, который мог, конечно же, так же быстро карьеру оборвать[112].
В определенной степени это изменилось после Отечественной войны, как и многое другое в России. В частности, 1812 год внес существенные изменения в систему ценностей дворянского общества. Экштут, например, утверждает, что с этого момента служба царю больше не была тождественна службе стране, хотя они и не исключали друг друга. Успех в жизни уже не зависел, как прежде, полностью от благосклонности царя и близости к нему. Настоящий успех теперь зависел от репутации среди дворян. Теперь можно было достичь высокого статуса и сделать значительный вклад в дело отечества независимо от официального признания и наград, потому что война породила множество героев, которые обязаны своим положением своим собственным усилиям, а не влиятельным покровителям и благосклонности царя[113].
Хотя в этом анализе действительно может быть доля правды, тем не менее посленаполеоновское российское дворянское общество изобилует ситуациями, когда вмешательство царя в отдельных случаях оказывалось решающим. В 1825 году Александр I отказал историку С. Н. Глинке в какой-либо награде за его выдающуюся «Русскую историю» и, что еще хуже, отказал ему в пенсии на том основании, что автор «не служит и нигде не служил». Все
