Что такое историческая социология? - Ричард Лахман
Очередные крупные шаги вперед были сделаны Робертом Бреннером (Brenner, 1976,1982) и Перри Андерсоном (Anderson, 1974; Андерсон, 2010). Бреннер и Андерсон, как и Добб, видели в черной смерти критический поворотный пункт, но по-разному оценивали ее влияние. В отличие от Добба, сосредоточившегося почти исключительно на Британии, Бреннер и Андерсон сравнивали Восточную и Западную Европу и Британию и Францию. Бреннер подчеркивал важность институтов крестьянской общины, которые, как он утверждал, предопределяли способность крестьян сопротивляться требованиям землевладельцев после черной смерти. Сила (или слабость) крестьянства в свою очередь сказывалась на «самоорганизации правящего класса» (Brenner, 1982, р. 69), то есть на форме государства и степени купеческой автономии. Таким образом, в Восточной Европе, где общинная организация крестьянства была слаба, землевладельцы смогли принудительно обратить крестьян в крепостное состояние, но ценой этого стали экономическая стагнация и отсталость.
Картина Восточной Европы, нарисованная Андерсоном, схожа с бреннеровской, но его каузальная последовательность все же отличается в одном критически важном отношении. Андерсон начинает с того факта, что до черной смерти землевладельцы Восточной Европы были дезорганизованы и изолированы, и эпидемия сделала их уязвимыми как для иностранных армий, так и для армий могущественной знати внутри их собственных стран. В результате восточноевропейская знать оказалась инкорпорирована в рамках могущественных абсолютистских государств. У этих государств имелся потенциал для сдерживания автономных городов и вторичного закрепощения крестьян, и поэтому они лучше оберегали коллективный классовый интерес аристократии, чем более раздробленные и децентрализованные государства в Западной Европе. Чтобы объяснить организационную мощь государств, крестьян и купечества, Бреннер и Андерсон обращают взоры к изменениям в сельскохозяйственном производстве. С точки зрения Андерсона, потенциал крестьянского класса сформировала организация правящего класса, тогда как для Бреннера причинно-следственные связи действуют здесь в обратном порядке.
Акцент Андерсона в «Родословной абсолютистского государства» на внутренней движущей силе правящего класса позволяет ему более убедительным образом, нежели у Добба или Бреннера, показать, как в Западной Европе за века, прошедшие после черной смерти, феодализм трансформировался в капитализм. Вспомним Добба, сказавшего всего лишь, что капитализмом режим мелкохозяйственного производства стал после уничтожения аристократии, но не предложившего никакого объяснения того, как именно была уничтожена аристократия или откуда возникла та буржуазия, которая уничтожила аристократию. Бреннеру лучше всего удается объяснить, почему экономика Восточной Европы оставалась отсталой, а также почему Франция развивалась медленнее Англии. Бреннер полагает, что во Франции аристократическая фракция, обладающая наибольшим потенциалом для преследования своих интересов, клика внутри самого государства, присваивала денежные поступления такими способами, которые задерживали развитие производительных сил. Высокий уровень изъятия вынудил французских крестьян заводить большие семьи, делить на части свои земельные наделы и заниматься трудоемкими формами хозяйствования. Излишки, присваиваемые связанными с государством аристократами, тратились на политическое инвестирование, которое поддерживало феодальные производственные отношения. Андерсон утверждает, что абсолютистские государства, увековечивая феодализм на Востоке, в то же самое время опекой автономных городов, поощрением мануфактурного производства (изначально для своих вооруженных сил), покровительством внешней торговли и созданием государственных учреждений и государственных долговых обязательств трансформировали классовую динамику в Западной Европе. С точки зрения Андерсона, городские жители, владельцы мануфактур, торговцы, государственная бюрократия и держатели государственных долговых обязательств стали основой буржуазии. Андерсон продвигает свой анализ, сравнивая пять западно- и четыре восточноевропейских страны, с привлечением также исламского мира и Японии.
Это дает ему дополнительный инструмент для выявления значимых переменных и причинно-следственных путей, отличных от того, чего достигает Бреннер сравнением Востока и Запада, а затем Франции и Англии, или Добб, в поле зрения которого попадает только Англия.
Андерсон выявляет пятиступенчатую причинную последовательность, которая перевела Европу (или первоначально Британию) от феодализма к капитализму.
1. Классовый конфликт землевладельцев и крестьян после черной смерти вынужденно привел к реорганизации аристократии.
2. Политико-правовое принуждение было смещено наверх — в абсолютистские государства.
3. Различающиеся формы этих государств в Восточной и Западной Европе были обусловлены тремя факторами: мерой сословной организации аристократов, степенью городской автономии и силой внешних военных угроз.
4. Форма каждого государства предопределяла степень и меру развития буржуазного класса в условиях абсолютизма, а также зависимость от него.
5. Буржуазия свергла абсолютистские государства в Западной Европе, обеспечив тем самым возможность беспрепятственного развития капитализма.
Это значительный шаг вперед по сравнению со всеми прежними марксистскими — и даже немарксистскими — исследованиями феодальной динамики и истоков капитализма. И все же анализ, предложенный Андерсоном, содержит некоторые проблемы. По правде говоря, он так и не проанализировал английскую революцию. Хотя французское государство было сильнее, а французские города и государственные чиновники более могущественны, революция во Франции произошла на сто с лишним лет позже британской революции, притом что модель Андерсона предсказывала, что французское государство должно было взрастить более многочисленную и более напористую буржуазию, нежели его слабый английский аналог.
Ни Бреннер, ни Андерсон не в состоянии объяснить, как в отсутствие в Англии сильного государства крестьяне, которым удавалось противостоять требованиям аристократии после черной смерти, два века спустя поддались давлению землевладельцев. Вместо этого Бреннер просто-напросто говорит о том, что английские землевладельцы стали капиталистами: «Неспособные заново насадить систему внеэкономического принуждения для крестьянства, землевладельцы вынуждены были использовать остающиеся у них феодальные полномочия для содействия тому, что в конце концов обернулось капиталистическим развитием» (Brenner, 1982, р. 84). В чем именно состояли эти полномочия помимо «сохраняющегося контроля над их землями» (Ibid.) или как именно землевладельцы использовали подобный контроль, Бреннер так и не сказал. Также Андерсон не объясняет, каким образом английская революция трансформировала абсолютистское государство или взрастила капитализм. (Такой анализ был отложен на обещанное, но так и не написанное продолжение «Родословной абсолютистского государства».) Вместо этого его глава об Англии обрывается заключением: «Прежде чем он достиг возраста зрелости, английский абсолютизм был свергнут буржуазной революцией» (Anderson, 1974, р. 142; Андерсон, 2010, с. 133).
Причинный анализ Андерсона слабее всего там, где — и это неудивительно — наиболее туманна его методология, а именно в уточнении специфики действующих сил. «Родословная абсолютистского государства» выводит на первый план широкие категории акторов — аристократов, крестьян,
