Анатолий Елкин - Арбатская повесть

Закончив свою речь, госпожа Покровская предложила высказаться о способах успешного сбора.

Первым высказался управляющий заводом «Руссуд» Ф. И. Рядченко, заявивший, что все служащие и рабочие завода, на котором сооружена «Императрица Мария», считают своим священным долгом первыми отозваться на это доброе дело. Существующий на заводе комитет по оказанию помощи на нужды войны в своем очередном заседании выработает способ помощи потерпевшим от несчастья с «Императрицей Марией»…

Принято было предложение В. И. Брилинской об устройстве спектакля с чайным буфетом.

Председательствующая предложила устроить в каком-либо учебном заведении литературно-музыкальное утро, в котором приняли бы участие учащиеся разных учебных заведений, а также базар-выставку работ учащихся.

Предложения были приняты…

В заключение оглашен был список лиц, предлагаемых в члены комитета по сбору пожертвований…

Доблестный патриот Хрисанф Михайлович Матвеев не только стал членом комитета по сбору пожертвований, но и немедленно внес свою личную солидную лепту в фонд помощи семьям погибших.

Рассказ матроса линейного корабля «Императрица Мария» Г. Есютина:

«Вместо того чтобы идти в лазарет на перевязку, несколько матросов, и я в том числе, забрались на палубу «Екатерины Великой» и проковыляли на носовую часть, чтобы в последний раз взглянуть на свой погибающий корабль, с которого и вокруг которого раздавались пронзительные вопли о помощи.

Горит наша «Мария», накренившись на правый борт, вся в черном пороховом и нефтяном дыму. Вокруг нее сотни плавающих матросов. Их самоотверженно спасают катера.

Команда «Екатерины Великой» столпилась возле нас и начала расспрашивать о катастрофе: как да что. Мы разговорились. Но тут подошел офицер и прогнал нас:

— Сказано, на перевязку! Пошли вон с палубы!

Мы нехотя спустились в лазарет… Вдруг до матросов дошел слух, что «Императрица Мария» перевернулась кверху килем. Мы бросились на верхнюю палубу и увидели такую картину: корабль, перевернувшись, лежит вдоль севастопольской бухты. Вокруг него мечутся катера и спасательные шлюпки. Из носовой части корабля фонтаном взлетает вода — и корабль постепенно погружается в воду…

Спасенные были развезены на шлюпках и катерах по всем кораблям бухты… Высшее начальство отдало распоряжение: переписать оставшихся в живых… и собрать всех на корабль «Александр Второй», стоявший в нескольких метрах от берега. Наступил вечер, и нас всех перевезли на этот корабль.

Мы все были полуголые… Моряки начали требовать теплой одежды…

Офицер начал издеваться:

— Кому неугодно в трюме, может ложиться на верхней палубе!

Наши ребята, полуголые, в марлевых перевязках, поднялись на дыбы.

— Теплую одежду давай!..

— Замолчать! — заорал офицер.

— Не издевайтесь над матросами! Давай одежду!

Офицер вышел. Скоро от имени командира корабля был отдан приказ — переписать зачинщиков и представить ему список. Боцман и унтер-офицеры составили список… Поднялся шум. Нас обвинили в неподчинении. В этот же момент мы узнали от прибывших с берега матросов, что водолазы, которые спускались на дно к кораблю «Императрица Мария», обнаружили внутри корабля живых матросов. Матросы обречены на смерть, ибо корабль перевернулся кверху килем и все люки опрокинуты вниз. Это сообщение еще больше возбудило команду. Товарищи наши погибают в потопленном корабле, мы все обожженные и раздетые находимся под угрозой расправы и от начальства слышим только: «Молчать!», «Никаких претензий!», «Не разговаривать!»

Эту ночь мы пробыли на верхней палубе. Дрожа от холода, рассказывали друг другу, кто и как спасся от гибели, вспоминали погибших…

После проверки нас посадили на баржу, прицепленную к буксиру, который и потащил нас к Экипажной пристани…

На пристани, откуда мы должны были отправиться в севастопольский флотский экипаж, собралась большая толпа матросов и вольной публики, — продолжает рассказ Г. Есютин. — Тут были жены и знакомые наших моряков, матросы других кораблей и совсем неизвестные люди. Но едва мы коснулись земли, как раздалась команда заранее приготовленных для встречи офицеров:

— Становись! Во фронт!

Появилась свора жандармов. Публика ринулась к нам, но жандармы быстро оттеснили ее. Толпа усилила натиск. Началась давка. Женщины, не видя среди нас своих мужей, кричали и падали в истерике. Часть матросов прорвалась к нам. Начались расспросы. Совали нам в руки папиросы и деньги. Но тут опять заработала жандармерия. Офицеры подали команду:

— Станови-ись!..

Мы построились… Пришли в казарму, поднялись на третий этаж: огромное каменное помещение.

— Размещайся!

Вдоль стен — железные койки. На каждой койке — по три доски. Цементный пол. В окнах — железные решетки. Нас было четыреста человек. На койках лежали и сидели матросы, ненавидевшие начальство… Говорим строевому офицеру:

— У нас есть больные. Ребята ослабели до того, что им нужна немедленная помощь.

Унтер прошел мимо нас…

В семь часов вечера по казарме раздались звуки дудки. Матросы всполошились: что такое?

— На молитву!

Час от часу не легче! Оказалось: приехал митрополит и будет читать нам проповедь. Дожили! Ребята, больные и измученные, ворчали:

— Нам постель нужна, а не проповедь!

Согнали нас в угол, где висела большая икона. Видим, вместе с дежурным мичманом идет митрополит — на груди большой золотой крест на георгиевской ленте.

Приблизившись к иконе, митрополит поднялся к аналою и приступил к чтению проповеди.

— Во имя отца и сына и святого духа!.. Дорогие братья, вас посетило несчастье господне — кораблекрушение, и те, кто не верил в господа бога, погибли ужасной смертью… погибли от своего неверия…

В таком духе митрополит говорил около десяти минут. Вдруг из задних рядов кто-то крикнул:

— Тебя бы туда! Наверное, не пришлось бы говорить этой проповеди! И волос не нашли бы!..

Потом крикнувший эти слова человек обратился к нам:

— Ребята, бросай слушать! Не давай себя морочить! Неужели не видите, что нас опутывают?

Митрополит приостановил проповедь и ошалелыми глазами уставился на матросов. Потом, ничего не сказав, шурша дорогими рясами, быстро направился к дежурной комнате, где сидел мичман. Поднялся невообразимый крик… Но не прошло и десяти минут, как началась новая тревога. Дежурный по казарме забегал:

— Становись во фро-о-онт! Сейчас придет помощник командира севастопольского экипажа, капитан 1-го ранга Гистецкий.

Матросы знали, что это за зверь — Гистецкий.

— Крепче держись, ребята! Своих не выдавай!..

Выстроились… Начальство приблизилось к нам. Всего человек семь и митрополит… Капитан Гистецкий пошел по фронту, за ним офицерство. Гистецкий остановился:

— Кто во время проповеди выкрикивал по адресу его преосвященства безобразные слова, выходи вперед!

Вперед никто не вышел. В казарме полная тишина. Тогда Гистецкий пустился на хитрость.

— Эти лица мне известны, — сказал он угрожающим тоном. — Прикрывать их не следует!.. Вы все должны сами указать хулиганов! Даю вам срок две минуты!

Опять тишина. Опять все молчат. Кто-то из матросов упал в обморок. Его вынесли из строя и положили на койку. Прошло не две, а десять минут. Гистецкий металлическим голосом сделал ультимативное заявление:

— Если вы еще будете упорствовать, я вынужден буду применить крайние меры: расстрелять через пятого!

Молчание и полная, ничем не нарушимая тишина. И в этой тишине, в крайнем напряжении и ужасе Гистецкий продержал нас во фронте полтора часа…

Через полтора часа упорного молчания в казарме появился командир нашего корабля капитан Кузнецов. Матросы немало были удивлены его появлению. Командир подошел к Гистецкому и окружившим его, поговорил с ними и быстрым шагом приблизился к фронту:

— Здравствуйте, славные марийцы!

Мы ему по всем правилам:

— Здравия желаем…

Думали, что он выручит нас из тяжелого положения. Командир обращается к нам со словами:

— Ребята, я получил телефонограмму о том, что вы вышли из повиновения экипажной администрации. Мне передали, что некоторые из вас неприлично вели себя во время чтения проповеди и оскорбили хулиганскими выходками митрополита. Я прошу тех лиц, кто оскорбил митрополита, выйти из фронта. Они обязаны это сделать для того, чтобы уладить недоразумение и не держать всю команду во фронте.

Матросы молчали. Командир обратился к нам вторично, убеждая нас выдать «зачинщиков». Его обращение осталось без всякого ответа. Тогда он кратко побеседовал с экипажным начальством, и все начальство вместе с митрополитом быстро вышло из казармы. После всех ушел и наш командир. Фельдфебель зычно скомандовал: