Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века

Заунывно в большой колокол звонили?

Уж как царь на царицу прогневался,

Он ссылает царицу с очей дале,

Как в тот ли во город во Суздаль,

Как в тот ли монастырь во Покровский…

А Василий III женился на юной Елене Глинской, родившей ему мальчика, ставшего позже чудовищем русской истории – Иваном Грозным. Через какое-то время после пострижения Соломонии по Москве стали распространяться слухи, что старица София – Соломония – родила в Покровском монастыре сына Василию III, названного ею Георгием. Василий срочно нарядил в Суздаль следствие, а Соломония, чтобы спасти ребенка, якобы отдала его кому-то на воспитание за пределы монастыря, причем распространила слух о его смерти и даже инсценировала погребение младенца… Известно также, что по воле Василия Соломония была сослана в дальний Каргополь и возвращена в Суздаль лишь тогда, когда у князя родился сын, будущий Иван Грозный (который, кстати, всей этой историей очень интересовался). Неожиданно уже в наши времена легенда о Георгии получила продолжение. В 1934 году, во время повсеместного осквернения большевиками церковных святынь, под полом собора, возле гробницы Соломонии, было вскрыто маленькое белокаменное надгробие XVI века. Внутри стояла выдолбленная колода – гробик, в котором лежал истлевший сверток тряпья без всяких признаков детского костяка. Иначе говоря, это был муляж, кукла… Следовательно, легенда имела под собой основание?

В 1610 году сюда же, в Суздаль, в тот же монастырь, привезли юную царицу Марию Петровну – жену царя-неудачника Василия Шуйского, выданного полякам и увезенного пленником в Варшаву. Царицу Марию постригли под именем старицы Елены. И вот в 1698 году здесь появилась новая старица Елена – бывшая царица Евдокия Федоровна. Но до этого каждый день два с половиной месяца подряд специальный посланник Петра приходил в келью Евдокии и уговаривал царицу принять постриг. Наконец она скрепя сердце согласилась на постриг. Впрочем, если бы она сопротивлялась, ее постригли бы насильно, как некогда Соломонию: времена изменились, а нравы – нет. Вот описание насильственного пострижения несовершеннолетней Анны – дочери Артемия Волынского, бывшего кабинет-министра Анны Иоанновны, казненного летом 1740 года. Происходило это в Иркутске, в девичьем монастыре: «Явился в церкви Знаменского монастыря архимандрит… Корнилий. За ним ввели в церковь под конвоем юную отроковицу в сопровождении фурьера и неизвестной пожилой, по-видимому, вдовы… Архимандрит приступил к обряду пострижения девушки. На обычные вопросы об отречении от мира постригаемая оставалась безмолвною, но вопросы по чиноположению следовали один за другим, так и видно было, что в ответах не настояло необходимости. Безмолвную одели в иноческую мантию, покрыли куколем, переименовали из Анны в Анисию, дали в руки четки, и обряд пострижения был окончен. Фурьер вручил постригавшему письменное удостоверение, что был очевидцем пострижения в монашество девицы Анны… и тут же сдал юную печальную инокиню игуменье под строжайший надсмотр и на вечное безысходное в монастыре заключение». Не стоит и говорить, что эта процедура, которой бы Евдокии не миновать, была грубейшим нарушением всех церковных канонов.

Возле милого сижу млада,

Меня милый друг журит, бранит,

Он журит, бранит,

В монастырь идти велит…

Кончается песня ответом молодой монахини на вопрос любопытствующих путешественников о том, как очутилась здесь, в монастырской келье, такая молодая красавица:

Я пострижена самим царем,

Я посхимлена Петром Первым,

Через его змею лютую.

Все понимали, что «змея лютая» – счастливая соперница из Немецкой слободы Анна Монс… Впрочем, ей тоже не повезло. Но это уже другая история… Шли годы, о Дуне – старице Елене – стали забывать, для многих она как будто перестала существовать…

Но тут наш сюжет делает неожиданный поворот. Оказалось, что, несмотря ни на что, Дуня не примирилась со своей злой судьбой. Как только люди Петра уехали из монастыря, она тотчас сбросила монастырские одежды и стала жить как человек светский, как паломница, которых много бывало в тогдашних монастырях: замаливать грехи никогда не поздно, и лучше это делать в освященных местах, святых монастырях.

Монастырские власти всё это видели и даже сами покровительствовали прихотям старицы Елены, привыкшей к роскошной жизни царицы «в Верху» – так называли в те времена Кремлевский дворец, обиталище царей. И все это неслучайно: каждый помнил, что перед ним не просто бывшая царица, а мать наследника престола, будущего царя Алексея Петровича. Но оказалось, что Евдокия пошла дальше: она не примирилась со своей убогой судьбой, ее душа и тело жаждали любви…

И однажды к старице Елене пришла большая любовь, может быть, первая и последняя в ее жизни… В 1710 году у нее начался бурный и короткий роман с майором Степаном Глебовым, приехавшим в Суздаль по рекрутским делам. Перехваченные позже властями письма Дуни к любовнику говорят о ней как о женщине темпераментной, пылкой, живой и чувственной – столько в них кипящей страсти и тоски: «…Забыл ты меня так скоро. Не угодила тебе ничем. Мало, видно, твое лицо, и руки твои, и все члены твои, и суставы рук и ног твоих политы моими слезами… Свет мой, душа моя, радость моя! Видно, приходит злопроклятый час моего расставания с тобой. Лучше бы душа моя с телом рассталась! Ох, свет мой! Как мне на свете жить без тебя? Как быть живой? И только Бог знает, как ты мне мил. Носи, сердце мое, мой перстень, меня люби, я такой же себе сделаю… я тебя не брошу до смерти». Еще одна выразительная цитата – некий сгусток тоски и плача по исчезающему счастью любви: «Знать ты, друг мой, сам этого пожелал, что тебе здесь не быть. И давно уже мне твоя любовь, знать, изменила… Для чего, батька мой, не ходишь ко мне? Что тебе сделалось? Кто тебе на меня намутил? Что ты не ходишь, не дал мне свою персону насмотреться? То ли твоя любовь ко мне, что ты ко мне не ходишь? Уже, свет мой, не к кому будет прийти. Или тебе даром, друг мой, я? Знать, я тебе даром, а я же тебя до смерти не покину, никогда ты из меня, разума моего, не выдешь. Ты, друг мой, меня не забудешь ли, а я тебя ни на час не забуду. Как мне с тобою будет расставаться? Ох, коли ты едешь, коли меня, батька мой, ты покинешь, ох, друг мой, ох, свет мой, любонька моя!»

Кроме столь яркого, скажем даже, современного выражения чувств, которыми обладала эта женщина, лишенная нормальной жизни, любви, можно поражаться также бесстрашию любовников, живших в железный век Петра. Какова картина: отважный майор пробирается ночью в келью монахини и наслаждается любовью пусть бывшей, но все-таки царицы, матери наследника русского престола! Многим подданным такое бы и в голову не пришло (если, конечно, голова дорога), но, видно, майор Глебов был ловелас подлинный. Впрочем, достигнув желаемого, он, как истинный ловелас – что и видно из письма к нему бывшей царицы Евдокии, – быстро охладел к монашке и уехал из Суздаля, так сказать, навстречу новым приключениям и победам.

А что же Дуня? В ее письмах видно глубокое чувство да еще некое бесстрашие – писать на бумаге такое не каждая решится! А она решилась, не боясь никакой кары, веря, что ее сын, царевич Алексей, скоро будет на троне и тогда наступит ее день, а пока все будут молчать…

Но день этот так никогда и не наступил… В 1718 году началось знаменитое дело царевича Алексея, к которому были привлечены десятки людей. Частью этого дела стал и так называемый суздальский розыск. Установить преступную связь царевича и его людей с его матерью и ее окружением – вот что было главной целью розыска. Тут-то и всплыло имя Степана Глебова. При расследовании нашлись письма царицы Евдокии к возлюбленному, Петр разъярился – и оба бывших любовника, старица Елена и Глебов, оказались в застенке. Глебов признался в близости с бывшей царицей, но удивительно, что он категорически отказался покаяться в своем страшном преступлении, не стал просить прощения у государя даже тогда, когда на очной ставке в застенке его любовница подписала покаянную записку – один из уникальных документов русской истории: «Февраля в 21 день, я, бывшая царица, старица Елена… с Степаном Глебовым на очной ставке сказала, что с ним блудно жила, в то время как он был у рекрутского набору, и в том я виновата; писала своею рукою я, Елена». Зачем нужна была Петру такая расписка? Наверное, чтобы больнее ударить и страшнее оскорбить бывшую жену и своего собственного сына-наследника. О блуде Евдокии и Глебова было даже написано в манифесте, который читали с паперти всех церквей России и надолго запомнили в народе…

Следствие же шло своим чередом. Чтобы добиться у Глебова покаяния, его пытали так, как никого не пытали даже в то суровое время: огнем, водой, каленым железом, да еще положили на доску с гвоздями – по-моему, со времен Ивана Грозного такая пытка не применялась. Но он, несмотря на чудовищные страдания, стоял на своем: пощады просить не буду! Глебова приговорили к посажению на кол. Казнь состоялась 15 марта 1718 года. Почти сутки Глебов маялся на колу посреди Красной площади. Чтобы он преждевременно не умер от холода, заботливые палачи надели на него полушубок… Все это время возле кола стоял священник и ждал покаяния. Но так и не дождался – Глебов умер молча… Для Петра такое гордое упорство подданного – вопреки голосу разума, ужасу перед болью – оказалось неожиданным. Ни один преступник не имел права уйти на свободу или на тот свет с высоко поднятой головой – таков вечный принцип тиранической власти. И Петр этого не забыл и не простил Глебову: в 1721 году он приказал каждый год возглашать во всех церквах анафему Степке Глебову, как ее возглашали раньше Гришке Отрепьеву, Степке Разину, Ваньке Мазепе… Какой ряд, какие страшные государственные преступники! И среди них – сожитель бывшей царицы. Какая посмертная честь!