Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3)
В числе последних, но тоже задолго до семи часов, прибыли председатель губернского земства Грузинов, Вакула Морозов и Пал Палыч Рябушинский, фактический глава всей московской хозяйственной жизни. Рябушинский, как было известно Коновалову, выражал откровенную радость по поводу того, что Александр Иванович теперь переселился в Петроград, потому что не хотел делить ни с кем свою власть над Москвой и торгово-промышленной Россией. Словом, весь цвет купеческой Москвы собрался у Коновалова. Группки гостей то сбивались, то переливались одна в другую в большом четырехоконном зале с зеркалами в простенках. Официанты внесли на подносах рюмочки "Смирновской" для аппетита, малюсенькие канапе.
Консольные, красного лака с бронзой часы работы английского мастера Даниэля Квайра отзвонили семь раз, двери в столовую распахнулись. Было накрыто пять круглых столов на восемь кувертов каждый. На столах веджвудский фарфор, гвоздики из Ниццы, доставленные через новый порт Романов на Мурмане. Рассаживались куда кто хотел, без предварительного хозяйского распределения. В лучах электрической люстры и десяти бра сверкало столовое серебро, выполненное по рисунку английского архитектора Роберта Адама. Многие из гостей, богатейшие среди богатых москвичей, в душе позавидовали королевской роскоши, которой Александр Иванович обставил свою жизнь. Но дело прежде всего, и чувство досады было быстро подавлено. Тем более что из кухни доносились чудеснейшие ароматы.
В суровое военное время, когда алкоголь был официально запрещен, а за простейшими продуктами выстраивались у московских лавок длиннющие очереди женщин в платках и мужчин в ношеных пальто и шинелях без погон, "лучшие люди" Москвы готовились вкусить на Большой Никитской, 57, обед из двенадцати блюд.
На первое подавали суп прозрачный из телячьей головки по-английски и суп-пюре из курицы, а к ним пирожки слоеные с мозгами, выпускные яйца в раковинах. Официанты, специально нанятые на этот вечер из "Праги", ловким движением наполняли рюмки гостей хересом, мадерой, марсалой, белым портвейном - по выбору.
Хозяин дома со своего места в углу за крайним столом внимательно наблюдал, как гости принялись за еду, и не спешил с речами. Он решил дать насытиться как следует, а затем на добрый сытый желудок излагать им то дело, ради которого он позвал.
Вторым появился вареный окорок молодого вепря, а к нему - шато-лафит, сан-жюльен, медок, портер, эль, портвейн красный из подвалов хозяина.
Гости еще не разговорились, хотя некоторые из них, особенно Рябушинский и Челноков, завертели головами, нацеливаясь на возможных собеседников.
Разнесли майонез из цельного судака, наполнили к нему рюмки рейнвейном, мозельвейном, шабли, бургонским и сотерном.
Постепенно в зале нарастал гул сытых голосов.
Подали грибы в сметане, особым образом сохраненные жареные молодые боровики, посыпанные перцем и зеленью. К грибам - шато-д'икем, го-сотерн, малага, мускат-люнель, токайское, рейнвейн.
Было уже ясно, что обед удался, хотя внешне никто из гостей не выражал особого восторга. Но Коновалов зорким глазом увидел несколько чрезвычайно довольных лиц, смаковавших вино и кушанья.
Шеф-повар учел англоманию хозяина и включил в меню пудинг по-английски с пюре из каштанов. Налили к нему сладкое вино.
Казалось, пуншем гляссе из мараскина закончится обед, но официанты предложили после него жаркое фазана с салатом, а затем компот из свежих ягод и фруктов.
Лишь когда подали торт, а за ним должны были последовать сыр, фрукты, кофе и чай, к которым в маленькие рюмочки официанты принялись разливать коньяк и ликеры, Коновалов встал. Говор голосов мгновенно стих. "Значит, все-таки вполглаза наблюдали за мной!" - решил хозяин. Его неказистая фигура в безупречном фраке, ослепительно белом жилете не очень высоко поднималась над столом. Маленькие глазки над одутловатыми щеками выглядели совсем не по-английски.
- Дорогие друзья и коллеги! - начал он. - Позвольте мне высказать некоторые соображения по поводу нашего сегодняшнего и завтрашнего положения.
Нарисовав самыми черными красками нынешнее положение России, Александр Иванович предрек революционное движение в самом скором времени.
- Только глубокий патриотизм и понимание целей войны сдерживают до поры до времени рабочий класс, - проникновенно говорил он. - Что касается крестьянской массы - то здесь налицо все признаки анархии.
На другой день после мира, - вещал он, - у нас начнется кровопролитная внутренняя война...
Слушатели насторожились, многие даже отложили свои десертные ложечки в сторону и повернулись лицом к хозяину, демонстрируя углубленное внимание.
- Весь ужас этой войны будет в том, что она станет протекать стихийно, без плана, без какого-либо центрального руководства. Это будет бунт, анархия, страшный взрыв исстрадавшихся масс. В России уже сейчас нет никакого правительства. При первых же революционных взрывах власть окончательно растеряется и бросит все русское общество на произвол судьбы. Вот почему все, кто сознает неизбежность того, что ждет нас после войны, должны подумать о самозащите, об ослаблении грозных последствий анархии. Спасение в одном - в организации себя, с одной стороны, в организации рабочих - с другой. Если мы будем смотреть на организацию рабочих враждебно, мешать ей, - мы будем лишь содействовать анархии, содействовать собственной гибели. Объявляя в такой момент рабочим войну, мы рискуем обратить всю русскую промышленность в развалины. На правительство надеяться нечего. Мы окажемся лицом к лицу с рабочими, и тут, бесспорно, - их сила и наше бессилие. Не лучше ли в таком случае путь соглашения хотя бы с теми силами из рабочей и интеллигентной среды, которые готовы к этому...
Гробовая тишина стояла в обеденной зале. Не звякнула ни одна ложка, не раздался ни один шорох. Видно было, что слова умного миллионщика произвели громадное впечатление на московских толстосумов.
- ...Необходим путь трезвых уступок как с одной, так и с другой стороны. Фабриканты и заводчики, боящиеся Примирительных камер как нового института российской жизни, сами не сознают той ужасной опасности, перед которой они окажутся после войны.
Далее Коновалов решил сказать о роли военно-промышленных комитетов в первые дни мира.
- Правительство поставило своей целью во что бы то ни стало разрушить формирования торгово-промышленной общественности. Но правительство, очевидно, плохо представляет, что ждет нас в промышленной жизни на другой день после войны, - говорил Александр Иванович внимательным гостям, - и не понимает роли, какую должны сыграть военно-промышленные комитеты. Эти комитеты мобилизовали промышленность, и они же должны демобилизовать ее. Без определенного плана демобилизации, который могут выработать только торгово-промышленные круги через военно-промышленные комитеты и никто, кроме них, эта демобилизация превратится в анархию. Она выбросит на мостовую десятки, сотни тысяч людей. Со всеми ужасными последствиями для нас и для общественного спокойствия. И правительство, и многие фабриканты и заводчики относятся отрицательно к рабочим группам при военно-промышленных комитетах, к их лидеру - Кузьме Гвоздеву. Они не понимают, что разгонять эти группы преданных нам рабочих - значит вооружать против нас. Между тем в момент анархии они могут очень пригодиться...
Запугивания Александра Ивановича, столь ясно выраженные, произвели впечатление почти на всех гостей. Коновалов откланялся на все стороны и сел, аккуратно подбросив фалды фрака.
Несколько мгновений царила мрачная тишина. Но вот поднялся тщедушный, с бородкой клинышком на продолговатом лице, с двумя рахитичными, по-заячьи крупными передними резцами Рябушинский и визгливо подхватил тему, развитую Коноваловым.
- Все зависит от нас, все в наших руках! - гордо выпятил он нижнюю губу. - И мы должны быть глубоко благодарны любезнейшему Александру Ивановичу, - поклон в сторону Коновалова, - за его стремление оживить пульс московской общественной жизни, за внесение в нее большей определенности и систематичности. Наша борьба за министерство "общественного доверия" настоятельно требует этого.
- Я буду парадоксален, - заявил Рябушинский. - Когда все общество ругательски ругает Протопопова, ставшего во главе министерства внутренних дел, я хвалю этот акт слабости нашего правительства: ведь несколько месяцев назад нельзя было и подумать, что в состав министерства войдет какой-никакой, а представитель общественных кругов - товарищ председателя Государственной думы.
Рябушинский замолчал на мгновение, обдумывая, что можно сказать еще. В образовавшуюся паузу вступил Коновалов и с места бросил:
- Капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный неожиданный скачок. Самое большее, на что можно было рассчитывать, - это назначение какого-нибудь либеральничающего бюрократа. И вдруг - октябрист Протопопов, по существу чуждый бюрократическому миру. Ведь он где-то и наш председатель съезда металлургистов, землевладелец и владелец крупных пакетов акций... А после министра-октябриста не так уж страшен для власти будет и министр-кадет. Быть может, через несколько месяцев мы будем иметь министерство Милюкова и Шингарева!
