Михаил Меньшиков - Выше свободы
XIX
Что век грядущий нам готовит? Я коснулся здесь мимолетно лишь некоторых моментов столетия - жизнь, как вечность, разнообразна, необъятна. Не хочется мрачных пророчеств. Человечество изранено великими ранами бедности, невежества, рабства, пьянства, разврата, душа его измята безумием и отчаянием. Но чувствуется, что жизнь выше всего этого и в корне своем неистребима. Пусть выродятся целые народы, вымрут страны и материки: где-нибудь пробьются свежие отпрыски, которые начнут новую жизнь. Колоссальное богатство духа, обнаруженное белой породой, не может же исчезнуть бесследно. Эта сила, проявленная извне, может войти внутрь и вступить в серьезную борьбу с гибельными условиями. Животных спасает инстинкт, предчувствие, заставляющее бежать перед начинающимся наводнением или пожаром. Человечество должен спасти разум - может быть, тот же спящий теперь инстинкт жизни, более высокий, чем у животных. Я не думаю, что этот разум проснется под внушениями науки, литературы, искусств. Эти внушения сами - продукт возникшего уже разума, и не всегда самый свежий. Чаще всего голос науки и искусств скован преданиями, наслоение которых постепенно до того усиливает раз принятое мнение, что с ним не в состоянии бороться более свежая мысль. Как ни велики подвиги умственного творчества в нашем веке, все же не отсюда, не из книг нам явится откровение. Мне кажется, спасительный переворот, если суждено нам пережить его, произойдет - как всегда - таинственно и незримо, в глубине душ, подобно зреющему плоду. После страстного возбуждения этого века, столь увлекательного, может быть, вдруг захочется покоя. То, что казалось смертью заживо, покажется блаженством. После воспаленной жадности - все эти несметные богатства покажутся скучными, роскошь - суетною, победа над ближними - неблагородною. Что-то изменится, как в природе в дни солнцеповорота, и души человеческие потянутся к иному миру, и радость "мира сего" покажется презренной. Почему не повториться движениям первых веков нашей эры? Конец XIX века во многом напоминает ту эпоху. Богатый, пышный, роскошный, кровожадный, исступленный мир может вдруг потерять свою прелесть, и снова людей живого духа потянет вон из городов, вон из толпы, к вечной тишине природы, к уединению, к свободе. Тогда среди развалин деревень, среди заглохших полей снова раздадутся счастливые молитвы вновь обретенному Отцу миров. Предчувствие такого возрождения ощущалось уже в конце нашего века. Может быть, XX век разовьет дальше это движение. Иного спасительного пути я не вижу.
Прощаясь с прекрасным и безумным веком, вспоминая с болью его ошибки и преступленья, - вспомним с благодарностью о тех великих, гений которых дает нашему веку бессмертие. Помянем в своем сердце бесчисленные безвестные существования, из которых каждое обнимало собою вечность. Помянем своих дедов и отцов, вынесших на своих плечах весь гнет столетия. Помянем свою ушедшую молодость с ее очарованьями и скажем: благословенна жизнь...
1900
О ЛЮБВИ К ОТЕЧЕСТВУ И НАРОДНОЙ ГОРДОСТИ
ЦЕНЗ ПОМАЗАНИЯ
В эти дни Россия невольно оборачивается на свое прошлое. Какая даль, какой простор! На сверхтысячелетнем протяжении времени приметны три главные этапа, три как бы новых эры истории. К летописной дате призвания Варягов прибавьте приблизительно 3 '/2 века, получится начало 13-го столетия, появление татар. Прибавьте еще 3 1/2 века - получится конец 16-го столетия, крушение династии Рюриковичей. Прибавьте еще 3 '/2 века - получится наше время, которое история назовет гораздо более знаменательным и серьезным, чем кажется.
Добровольное призвание власти - вот что характеризует нашу историю, повторяясь от глубины веков. Древнейший летописец бесхитростно записал причину возникновения государственности: земля велика и богата, а наряду в ней нет. "Наряду", то есть организованности, планомерного порядка. До нас не дошли подробности великой доисторической смуты, заставившей новгородцев пойти на такую рискованную меру, как призвание чужестранной власти. Надо думать, что анархия была продолжительна и наконец показалась нестерпимой даже для первобытных племен, которых торговля на великом пути из варяг в греки несколько цивилизовала. Но если поверить норманнской теории, самое призвание князей предполагает две вещи: во-первых, хорошее знакомство новгородцев и союзных с ними племен с преимуществами варяжской власти (возможно, что те же Варяги-Русь не раз нанимались новгородцами и прежде и были достаточно испытаны, прежде чем поступить на постоянную службу славянским общинам); во-вторых, призвание князей предполагает уверенность народа в безопасности от них. Учреждение монархии не уничтожало древненародного участия в правлении. Оставалось, как и было, народное вече и совет лучших людей, то есть зачаточные палаты парламента. Призвание князей было актом единения народа с властью, а не разъединения. Одно великое начало было оплодотворено другим великим, и в результате мы видим блистательное рождение первой русской империи - новгородско-киевской. Монархия в удельный период существенно ограничивает народовластие, непрерывно организуя народную стихию путем суда, администрации и внешней обороны. Народовластие, со своей стороны, существенно ограничивает монархию, удерживая ее посредством присяги и увольнения в закономерных границах. Последствием явилось появление целого ряда великих государей, развивших древнерусскую цивилизацию (к эпохе Ярослава Мудрого) на степень не низшую, а в некоторых отношениях даже высшую, чем на Западе.
К глубокому сожалению, география наша с искони веков заедала историю, и в этом заключается основная драма нашего племени. Слишком огромная, слишком суровая наша страна служила западней для многих племен. Постепенно втягиваясь в океан дремучих лесов и болот, в океан открытых отовсюду степных пустынь, эти племена часто затеривались там, изнемогали в борьбе с природой, дичали и пропадали. Если приморские народы рано развивали цивилизацию и стойко поддерживали высокий уровень культуры, то глубоко континентальные племена обречены на обратный процесс. Вот почему феодальная наша (удельная) система не удалась. Она оказалась не способной отстоять Русь от азиатских кочевников с одной стороны и от ближайших западных соседей - с другой. За первые три с половиной века варяжское единодержавие пришло в расстройство: уделы постепенно отбились от имперской власти великого князя, установившееся единение монарха и народа сменилось постепенно разъединением, и Русь подпала под татарское и литовское иго.
Восстановление России начинается в лице кроткого и вместе мужественного князя Александра Невского, сумевшего на развалинах царства привлечь к себе любовь народную, то есть возродить нравственное единение народа и власти. Великим плюсом, связывавшим этот основной двучлен, явилась церковь. Православный крест соединял высшие и низшие наши сословия до неразрывной связи. Крестным целованием обязывались друг другу и власть, и народ для взаимного, одинаково священного служения. Последствием этого морального единения, скрепленного отчаянием, было постепенное возвеличение князей московских, постепенное накопление мощи, развившейся до Куликовской битвы и, наконец, - до самодержавия Ивана Великого. Русь Восточная, великорусская, сбросила с себя монгольское ярмо и соединила многие разошедшиеся земли Владимира Святого. Но в процессе этом, тяжком и многотрудном, опять постепенно истратилась интимная связь между монархом и народом. Как французские феодалы, пока они сидели в деревенских замках, возвеличивали Францию и короля, а как только потянулись ко двору скомпрометировали в глазах народных и самих себя, и монархию, - так случилось еще раньше в Московской Руси. "Княжата", потомки удельных князей, набились в Москву и составили сословие чисто придворное, отделившее царя от народа. Потеряв собственную власть и получив значение лишь в меру близости к царю, бояре, подобно французской аристократии, довели культ монархии до разрыва ее с народной почвой. Установилось средостение, разделявшее народ и власть. Неслыханное раболепие не препятствовало измене, - не было бы низких интриг и жестоких казней, если бы совершенно не было крамолы. Умные самодержцы московские чувствовали, что валяющиеся в ногах у них княжата и бояре насыщены всеми добродетелями и пороками челяди. Были, конечно, благородные бояре, служившие царю и народу не за страх, а за совесть, - ими земля держалась, - но они тонули в преобладающем большинстве знатных выходцев из разных краев, интерес которых был не в том, чтобы сблизить монарха с народом, а в том, чтобы разъединить их. По принципу: "разделяй и властвуй", коварная московская бюрократия успела вклиниться между землей и троном до полного (моментами) разъединения царя с народом. Ужасы эпохи Грозного следует считать прямым предвестием анархии. Хотя тирания царя ложилась преимущественно на бояр, подозреваемых в измене, - но разгром торговых городов и неистовства опричнины были обращены одинаково и на все другие сословия. Между Иваном IV и Михаилом Федоровичем Россия агонизировала.
