Павел Мельников-Печерский - В лесах (Книга 1, часть 2)
- А мне и гадать про свадьбу нечего,- желчно сказала Марьюшка.
- Не равны мы с тобой, Флена Васильевна. Тебе в ларцах у матушки Манефы кое-что припасено, а у меня, сироты, приданого-то голик лесу да кузов земли.
- Да полно тебе, надоела с своей беднотою, как горькая редька,- молвила Фленушка.- Хнычет, хнычет, точно на смерть ведут ее. Скажи-ка лучше: сходились без меня на супрядки?
- Сходились,- ответила головщица.- И сегодня вплоть до вашего приезда сидели.
- Что ж? Весело?- спросила Фленушка.
- Какое веселье! Разве не знаешь? - молвила Марьюшка.- Как допрежь было, так и без тебя. Побалуются маленько девицы, мать Виринея ворчать зачнет, началить... Ну, как водится, подмаслим ее, стихеру споем, расхныкается старуха, смякнет - вот и веселье все. Надоела мне эта анафемская жизнь... Хоть бы умереть уж, что ли!.. Один бы конец.
Это кровь в тебе бродит, Марьюшка,- внушительно заметила Фленушка.- Знаю по себе. Иной раз до того доходит, так бы вот взяла да руки на себя и наложила... Приедет, что ли, Семен-от Петрович?
- Обещался... Да кто его знает, может, обманет; у ихнего брата завсегда так - на словах, как на санях, а на деле, как на копыле. Тут сиди себе, сохни да сокрушайся, а он и думать забыл.- сказала Марьюшка. - Обещался, так приедет,- утешала ее Фленушка.- Не кручинься... Завсегда он наезжает, только Волга вскроется. Гляди, после Пасхи приедет. Вот, Марьюшка, веселье-то у нас тогда пойдет: к тебе Семенушка приедет, моего чучелу из Казани шут принесет, Настеньку залучим да ее дружка приманим...
- Шибаева-то, что ли? - спросила головщица.
Ну его к лешему!- молвила Фленушка.
- Поближе найдем. - Про самарского жениха говоришь? - сказала Марьюшка.Болтали намедни. Снежков-де какой-то свататься к ней приезжал. Богатый, слышь!
- Какой тут Снежков! - молвила Фленушка.- Не всяк голова, у кого борода, не всяк жених, кто присватался, иному от невестиных ворот живет и поворот. Погоди, завтра все расскажу... Видишь ли, Марьюшка, дельце затеяно. И тому делу без тебя не обойтись. Ты ведь воструха, девка хитроватая, глаза отводить да концы хоронить мастерица, за уловками дело у тебя не станет. Как хочешь, помогай.
- Что ж? Рада помочь, коли смогу... Для Настеньки на все я готова,ответила Марьюшка.
- Она на тебя, что на каменну гору, надеется,- молвила Фленушка.
- Ай, батюшки!.. Забыла сказать... Про шерсти да бисера помянула, а про самые-то первые подарки забыла. Платок шелковый прислала тебе, ситцу на сарафан, колечко с бирюзой, цепочку.
- Напрасно это,- с ужимкой ответила Марьюшка.
- Разве я из корысти? Ситец-от какой? - Розовый с разводами. - Ой ли! Такого давно мне хотелось. А платочек? - Голубой со звездочками, да с изюминами,- сказала Фленушка.
- Спаси ее Христос, что не забывает меня, сироту,- сказала, довольная подарками, Марьюшка.
-И впредь обижена не будешь,- молвила Фленушка.- Удалось бы только нам дельце наше состряпать, будут у тебя и шелковы сарафаны.
- Ну уж и шелковы!- улыбнулась Марьюшка.
- Я тебе говорю,- молвила Фленушка,- только молчи да ухо держи востро... Видишь ли, какое дело вышло - слушай. Только приехали мы в Осиповку, гляжу я на Настю, думаю, что это такое сталось с ней. Ровно не она; заговоришь с ней, то заревом вспыхнет, то муки белей станет, глаза горят, а вдруг ни с того ни с сего затуманятся. Зачнет говорить - в речах путается, видимо - другое что в мыслях держит... Думаю я, тут что-нибудь да не так, это не то, что с Васькой Шибаевым соловьев у перелеска слушать. Стала пытать; созналась девка.
- Слюбилась? - живо спросила Марьюшка.
-Посмотрела бы ты, Марьюшка, парень-от какой,- сказала Фленушка.- Такой молодец, что хоть прямо во дворец. Высокий да статный, сам кровь с молоком, волос-от черный да курчавый, глаза-то как угли, за одно погляденье рубля не жаль. А умница-то какая, смышленый какой...
- Кто ж он таков? Из купцов? Заезжий? - спрашивала Марьюшка.
- Деревенщина, голь перекатная,- ответила Фленушка.- И вовсе не заезжий, у них в дому живет.
- Кто ж такой? - допытывалась Марьюшка. - Токарь, в работники его Патап-от Максимыч нанял,- ответила Фленушка.
- Деревнюшка от них есть неподалеку. Поромово прозывается,- оттоле. Незадолго до нашего приезда и нанят-то был.
- Стал-быть Настенька допрежь водилась с ним?- спрашивала Марьюшка.
- Слыхом не слыхала, что есть на свете Алешка Лохматый,- ответила Фленушка.
- Алексеем зовут?
- Да. А ты слушай: только увидела она его, сердце у ней так и закипело. Да без меня бы не вышло ничего, глаза бы только друг на дружку пялили.. А что в ней, сухой-то любви?.. Терпеть не могу... Надо было смастерить... я и смастерила - сладились.
- Как же?
- Как водится,- сказала Фленушка.- По весне надо дело до конца довести,прибавила она, немножко помолчав.
- Как довести? - спросила Марьюшка.
- Окрутить Алешку с Настасьей,- отвечала Фленушка.
- Уходом? - спросила Марьюшка. Да.
- Смотри, Фленушка, не обожгись,- молвила Марьюшка.- Патапа Максимыча я мало знаю, а толкуют, что ежели он на кого ощетинится, тому лучше с бела света долой. Не то что нас с тобой, всю обитель вверх дном повернет.
- У медведя лапа-то пошире, да и тот в капкан попадает,- смеючись, подхватила Фленушка.- Сноровку надо знать, Марьюшка... А это уж мое дело, ты только помогай. Твое дело будет одно: гляди в два, не в полтора, одним глазом спи, другим стереги, а что устережешь, про то мне доводи. Кто мигнул, кто кивнул, ты догадывайся да мне сказывай. Вот и вся недолга. ..
- Да я готова, боязно только, - говорила Марьюшка.
- Э! Перестань. Прежде смерти не умрешь! - сказала ей Фленушка.- Зубаст Патап Максимыч, да нас с тобой не съесть ему, а и захотел бы, так не по горлу придемся - подавится. Говорила тебе, хочешь в шелковых сарафанах ходить?
- Да так-то оно так, Фленушка,- в раздумье говорила Марьюшка.
- Ну, а как Патап Максимыч проведает, тогда что?
- А как же это ему проведать-то? - возразила Фленушка.- Летом на Низ сплывет, тогда все и сработаем. Приезжай после на готовое-то, встречай зятя с молодой женой. Готовь пиры, созывая гостей - это уж дело его... Чуть не до полночи протолковали девицы, как бы половчей состряпать Настину свадьбу уходом.
* * *
На утро, еще до света, по всей Манефиной обители поднялась обычная, не суетливая, но спорая работа. Едва северо-восток небосклона зардел тонкой розовой полосой, как пятеро пожилых, но еще крепких и бодрых трудников с лопатами на плечах пришли в обитель с конного двора, стоявшего за околицей, и начали расчищать снежные сугробы, нанесенные за ночь едва стихшею под утро метелью.
Прочистили они дорожку от часовни к келарне, и пошли по ней только что отпевшие утреню инокини и белицы, прочистили еще дорожки к игуменской келье, к домику Марьи Гавриловны и от одной стаи до другой, к погребам, к амбарам и к другим обительским строеньям. После заутрени по всем кельям огоньки засветились. Толстые, здоровенные белицы из рабочих сестер, скинув коты и башмаки, надели мужские сапоги и нагольные тулупы, подпоясались кушаками и, обернув головы шерстяными платками, стали таскать охапки дров, каждая в свою стаю, а все вместе в келарню и к крыльцу матушки игуменьи. Через полчаса высокие столбы дыма высоко вились над трубами в тихом, недвижном, морозном воздухе. Трудницы меж тем таскали из колодца воду по кельям, скоблили скребками крыльца, подтирали в кельях и в сенях натоптанные с вечера следы. Мать Виринея со своими подручницами хлопотала в келарне, оттаивала принесенную из кладовой рыбу; перемывала рубленую капусту, засыпала в чугуны горох и гречневую крупу. А в обитель меж тем собирался посторонний люд. Мать София не выходила еще из Манефиной кельи, но сироты, уж бог их знает как, проведали о предстоящей раздаче на блины и на масло, пришли к заутрене и, отслушав ее, разбрелись по обители: кто на конный двор, кто в коровью избу, а кто и в келарню, дожидаться, когда позовет их мать игуменья и велит казначее раздать подаянье, присланное Патапом Максимычем. Совсем рассвело. В сенях уставщицы раздался серебристый звон небольшого колокольчика. Ударили девять раз, затем у часовни послышался резкий звук деревянного била. Мерные удары его разносились по обители. Вдалеке по сторонам послышались такие же звуки бил и клепал из других обителей. Это был скитский благовест к часам.
Вскоре Манефина часовня наполнилась народом, инокини в черных мантиях и креповых наметках чинно становились рядами перед иконостасом, певицы по клиросам, впереди всех Марьюшка. Сироты тоже прибрели в часовню, но стали в притворе, мужчины по одну сторону, женщины по другую. Еще раздались три удара в колокольчик уставщицы, а за ним учащенные звуки била, и входные двери часовни распахнулись настежь Вошли рядом две сгорбленные древние старушки в черной одежде, расшитой красными крестами и буквами молитвы "Святый боже". То были инокини-схимницы. Опираясь на деревянный костыль медленно выступала за ними мать Манефа в длинной черной мантии, в апостольнике и камилавке с черною креповой наметкой. Ровною поступью проходила она между рядами склонявшихся перед нею до земли инокинь и белиц и стала на свое игуменское место. За нею, склоня голову, шла Фленушка и стала за правым клиросом. Вслед за Манефой вошла Марья Гавриловна, высокая, стройная, миловидная женщина, в шерстяном сером платье, в шелковой кофейного цвета шубейке, подбитой куньим мехом, и в темной бархатной шапочке, отороченной соболем. Вдовушка прошла сторонкой подле стен и стала рядом с Фленушкой.
