Владимир Мединский - О жестокости русской истории и народном долготерпении

Франц-Иосиф спокойно досидел на престоле Австро-Венгрии до 1916 года. Почти 70 лет просидел. Видимо, это был император очень цивилизованный, он умел убивать в строгом соответствии с правами человека и Хельсинкской хартией, буквой и духом законов.

Так что смерть тысяч и тысяч расстрелянных и повешенных венгров и славян никого не волнует. Вот два вооруженных поляка, расстрелянных вне зоны боевых действий!

После восстания декабристов и значительного ужесточения режима, более того, с учетом всего разгула народовольческого террора, за весь этот сложный период российской истории, с 1826 по 1905 год — декабристы, «Земля и воля», Вера Засулич, убийство террористами императора Александра II, многочисленные покушения на Александра III и так далее — за все виды преступлений в России было казнено 894 человека. Это человек в месяц в среднем — в стране фактически объятой тайной террористической войной. Более того: из них большинство — военные, участники польских восстаний. Так что разделить еще на 3, минимум. Ну о какой жестокости может идти речь?

Я думаю, одного человека в 3 месяца казнили в небольшом муниципалитете во Франции. Если не больше.

Некоторые товарищи Александра Ульянова, готовившие покушение на Александра III, были помилованы императором, поскольку обратились с соответствующей личной просьбой. Однако Александр Ульянов не захотел просить прощения и предпочел умереть.

Ленин, как говорится в известном анекдоте, отомстил за брата, как настоящий джигит. За себя самого, за страдания, перенесенные в царских тюрьмах и ссылках, мстить ему особенно не приходилось. Когда Ленин был арестован и пребывал перед высылкой в Сибирь в столичной тюрьме, его лечили там молоком и минеральной водой от гастрита. С 1897 по 1900 год он находился в ссылке вместе с женой в селе Шушенском под Красноярском.

Что значит жестокая «ссылка в Сибирь» — сейчас поясню. Во-первых, Ленин не привлекался ни к каким работам. Сидел, писал революционные статьи. Во-вторых, он получал ежемесячное пособие (!) из казны, позволявшее снимать ему просторный крестьянский дом, платить домработнице за уборку, стирку, приготовление пищи. Чем еще занимался на досуге? Прогулки и охота. Ссыльным разрешалось иметь и хранить огнестрельное оружие. Зверский режим!

После революции 1905 года режим, действительно, был ужесточен. Кое-кого отправляли даже на каторгу. Но что значит каторга начала XX века, где побывали большевики? Вот знаменитая Нерчинская каторга — мы-то все думаем, что это какие-то средневековые зверства… По воспоминаниям революционеров, на Нерчинской каторге разрешалось свободно ходить из камеры в камеру, периодически совершать прогулки в лес. Если к ним приезжали жены, то встречаться и жить с ними по несколько дней в соседней деревне. Это — каторга.

Это — зверства кровавого царизма.

Политика двойного стандарта Запада

За воровства (казнить) смертию, кто б каков ни был, без указа царского не велено и учинити нихто не смеет.

Все знают, какие реки крови были пролиты в Европе в Средние века. Никакой тайны. Цифры и факты, которые я приводил, широко известны.

Несмотря на европейскую политику обезличивания и оправдания жестокости в собственных государствах, ответственность за кровавые злодеяния все-таки легла на конкретных королей и королев Европы.

Теперь спросим, кого из вышеперечисленных европейских монархов именуют «грозным», «кровавым», «ужасным» и т. п.? Никого.

Ни одного европейского короля или королеву не называют, например, Елизавета Кровавая, или Генрих VIII Душегубец, или Екатерина Отравительница, или Маниак-Кромвель.

Мелькнула было Мария Кровавая (1516–1558 гг.)… Английская королева с 1553 года, дочь Генриха VIII Тюдора и Екатерины Арагонской.

А. Мор «Мария Тюдор». 1554 г.

Она же «Bloody Mary» — «кровавая Мэри»

Но вот парадокс. Именно эта королева уничтожила неслыханно малое (по европейским меркам) число людей… Рьяная католичка, она «одобрила» сожжение заживо за годы царствования по разным данным от 300 до 800 протестантов. Смешно! Тоже мне, «кровавая» называется! Похоже, этим словом заклеймили ее из чисто политических соображений. Мария пыталась вернуть в Англию католицизм. Протестанты не простили ей этого, да еще и придумали в ее честь коктейль: «Кровавая Мэри».

Такое ощущение, что монархи существовали сами по себе, а все мерзости, сотворенные под их чутким руководством, — сами по себе. Пример: все знают, что такое Варфоломеевская ночь, но никто не считает Карла IX каким-то из ряда вон извергом. Ну, время было такое, что поделаешь… А литераторы так и вовсе сочувствуют: слабый был король, болезненный, все под опекой матери Екатерины Медичи жил-страдал, да и вообще жалел гугенотов по-человечески.

Французский король очень гордился тем, что умеет метко стрелять, и отдав приказ на истребление гугенотов в Париже, решил тут же попрактиковаться. Он стоял у открытого окна Лувра и с присущей ему меткостью, впав в необычайное радостное возбуждение, палил из мушкетов по мечущимся по площади, ищущим спасения собственным подданным. Рядом несколько слуг без остановки перезаряжали ему мушкеты, поэтому я думаю, что не две и не три души упокоил в эту ночь лично король Франции.

В великолепном французском фильме «Королева Марго»[18] король вообще чуть не плачет; когда отдает приказ об убийстве своего верного военачальника — гугенота адмирала Колиньи.

Здесь важный момент идеологии всех западных государств — в литературе для массового читателя описывать только позитивные стороны истории и отражать достижения своей страны и народа. О кровавости упоминать «пунктиром»… Как в английских учебниках истории, где о Генрихе VIII — меценате и интеллектуале — страниц по 5–6. А о казнях — 3–4 фразы.

В специальной литературе, конечно, найдешь любые сведения. Но теневую, безобразную сторону правления своих государей европейцы не пропагандируют, не смакуют, даже не обсуждают широко.

И вообще они не обсуждают несовершенства своего общества. Спокойно к этому относятся. Это у нас «После бала» Льва Толстого или «Очерки бурсы» Помяловского становились культовыми произведениями в «прогрессивной» интеллигентской среде. На Западе же книгу Гринвуда «Маленький оборвыш» подвергли забвению. А страшные воспоминания о детстве, проведенном в приюте, никогда культовой книгой не становились.

В России такой установки нет. Мы и сами легко говорим о себе плохо и иноземцам не мешаем. Нас поносят, а мы поддакиваем. Это притом что русская история не более, а существенно менее кровава, чем история стран Европы! «Время такое»? Да. В Средние века и даже в XIX веке нигде на глобусе человеческая жизнь особенно не ценилась. Но факты — упрямая вещь. В России во все эпохи жизнь человека ценилась больше, чем в Европе. При всей лютости нравов эпохи, жить и выживать у нас было существенно легче.

Но почему же именно нас объявляют кровожадными, а наши монархи стали символами жестокости и готовности к кровопролитию?

Да очень просто!

Мы уже упоминали о том, что Россия относительно Западного конгломерата всегда оставалась опасностью и соперником. И любой случай или событие в России, если позволяло унизить соперника, с энтузиазмом раздувались и демонизировались.

Даже почетное имя, которое Иван получил после покорения Казани и Астрахани — Грозный, стало почему-то странно переводиться и интерпретироваться как «Ужасный» (классический английский перевод «Ivan The Terrible»).

Малоизвестный штрих: изначально «Грозным» современники звали его Деда, великого объединителя Руси Ивана III, и уж совсем, конечно, не в смысле «жестокий», а в другом — «суровый», «требовательный» к себе и своему окружению.

Миф о российской жестокости, раздуваемый западными соседями, находил благодатную почву и на родной земле. Долголетняя внешняя политика уступничества и соглашательства с Западом укрепила этот миф. На века имя Ивана Грозного стало символом жестокости и в родной стране, и за рубежом. Имя Николая I «Палкина» и «жандарма Европы» — синоним тупости, реакционности, солдафонства и нетерпимости к инакомыслию.

Глава 4

О бунтах мягких, добрых и бескровных

Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…

Обратим внимание на вынесенные в эпиграф бессмертные строки Александра Сергеевича. За Последние двадцать лет их цитировали столько, что они уже стали народной поговоркой. И почему-то никому из тех, кто глубокомысленно повторяет эти строки, не приходит в голову вопрос: если русский бунт — бессмысленный и беспощадный, то бунт нерусский что — осмысленный и гуманный?