Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте
Из этого не вытекает, что противодействие тут бесполезно или бессмысленно.
Наиболее обнадеживающее в этой связи явление – упоминавшаяся выше росспэновская книжная серия, включающая и переводные работы. В ней заложен огромный просветительский и интегрирующий потенциал.
«Общество потеряло суверенитет в проработке своего прошлого, – заключает Павловский. – Но невозможность иных форм идеологии неизбежно превратит в будущем политику памяти в стандарт будущей политики как таковой. Россия, не имея собственной политики памяти, стала беззащитным и безопасным экраном диффамационных проекций и агрессивных фобий. Но ставшее субъектом своей памяти, русское общество стоит перед угрозой стать объектом чужих проекций и разыгрываемых небезобидных постановок»
Итак, просвещенный патриот Павловский хочет вернуть русскому обществу его «суверенитет» в проработке своего прошлого! Более чем грозное предостережение «Мемориалу», «шакалящему» на стороне, транслирующему, ясное дело, чужие проекции, таскающему каштаны из огня врагам и ставящему чужие и небезобидные постановки (P.S. Павловского выставили из Администрации президента в 2011 году, но его воспитанники довели тезисы Павловского до логического конца – вменения «Мемориалу» статуса «иностранного агента»!).
А коли так, то не ждет ли нас впереди за углом очаровательный альянс Павловского и Главпура? Сможет ли и без того расколотая историческая наука что-то противопоставить десанту политумельцев в еще не остывшее прошлое нашей страны? И не является ли любознательный прокурор М. Калганов неотъемлемой частью новейших кремлевских технологий?
Увековечение памяти о депортированных – дело рук самих депортированных: о мемориализации тотальных насильственных миграций[33]
Что же ты стоишь, техник-интендант?…
Видишь ты эту теплушку? Слышишь ты эти крики?
Останови состав с высланным племенем!..
Иначе – ты виноват, ты, ты, ты виноват!..
(Семен Липкин[34])Мы выжили карачаевцев из горных ущелий. Теперь надо выжить отсюда их дух…[35]
(Секретарь Ставропольского крайкома ВКП(б) М.А.Суслов, ноябрь 1944 г.)– Что вы суете мне эту бумажку? Справка не считается, потому что вы были наказаны.
– За что же мы были наказаны? – спросила она.
– Это вам лучше знать…
(Из разговора Марии Бретгауэр с инспектором собеса о назначении пенсии[36])Депортации, или насильственные миграции, – это одна из специфических форм или разновидностей политических репрессий, предпринимаемых государством по отношению к своим или чужим гражданам с применением силы или принуждения. На шкале тяжести репрессий депортации занимают промежуточное положение: это, конечно, не высшая мера наказания и даже не ссылка по суду на каторжный труд на Колыму или другие «острова» ГУЛАГа, но и легчайшей из репрессий – депортацию тоже не назовешь. Тем более что во многих случаях депортации являлись лишь прелюдией к физическому уничтожению депортируемых (это, в частности, специфично для немецкой «технологии» геноцида европейских евреев и цыган, предусматривавшей – перед отправкой в лагеря уничтожения – их промежуточную изоляцию в «накопительных» концентрационных лагерях) или элементом более комплексной репрессии, когда, например, депортации подвергаются члены семей, главы которых репрессированы иным и более суровым способом (именно это весьма характерно для советской карательной системы). Нередко депортации комбинировались с другими видами репрессий, в том числе и с более слабыми, как, например, срочное или бессрочное поражение в избирательных правах.
Можно указать на следующие специфические особенности депортаций как репрессий. Это, во-первых, их административный, то есть внесудебный характер[37]. Во-вторых, это их списочность, или, точнее, контингентность: они направлены не на конкретное лицо, не на индивидуального гражданина, а на целую группу лиц, подчас весьма многочисленную и отвечающую заданным сверху критериям.
Решения о депортациях принимались, как правило, руководителями партии и правительства, по инициативе органов ОГПУ-НКВД-КГБ, а иногда и ряда других ведомств.
Это ставит депортации вне компетенции и правового поля советского судопроизводства и резко отличает систему соответствующих спецпоселений от «Архипелагов» ГУЛАГ и ГУПВИ, то есть системы исправительно-трудовых лагерей и колоний и системы лагерей для военнопленных и интернированных.
И, наконец, третьей специфической особенностью депортаций как репрессий является их достаточно явственная установка на вырывание больших масс людей из их устоявшейся и привычной среды обитания и помещение их в новую, непривычную и, как правило, рискованную для их выживания среду. При этом места вселения отстоят от мест выселения подчас на многие тысячи километров. Уже одно массовое перемещение депортированных в пространстве – на необъятных советских просторах – объединяет проблематику принудительных миграций с исследованиями «классических» миграций и придает ей априори географический характер.
Депортации являлись еще и своеобразной формой учета и «обезвреживания» государством его групповых политических противников (и не столь уж важно подлинных или мнимых – важно, что государство решило их нейтрализовать). Случаи, когда депортации подвергается не часть репрессируемого контингента (класса, этноса, конфессии и т. д.), а практически весь контингент полностью, называются тотальной депортацией.
Если основанием для депортация принципиально послужил этнический фактор, то такую депортацию резонно понимать как этническую депортацию. Она, естественно, может быть как тотальной, так и частичной, когда насильственному переселению подвергается не весь этнос, а только его определенная часть. Изучение советских репрессий и, в частности, депортаций обнаруживает поразительную и со временем все усиливавшуюся приверженность советского строя не к классовому, а к преимущественно этническому критерию репрессий. Государство рабочих и крестьян, неустанно декларировавшее верность интернационализму и классовому подходу, на практике эволюционировало к сугубо националистическим целям и методам.
Наиболее яркий пример – так называемые «наказанные народы», причем наказанием, собственно говоря, и являлась их депортация. Представителей этих народов выселяли целиком и не только с их исторической родины, но и изо всех других районов и городов, а также демобилизовывали из армии, так что фактически такими этнодепортациями была охвачена вся страна (напомним, что такого рода репрессии мы называем тотальными депортациями). Вместе с родиной у «наказанного народа» отбиралась, если она была, национальная автономия, то есть его относительная государственность.
В сущности, в СССР тотальной депортации были подвергнуты десять народов. Из них семь – немцы, карачаевцы, калмыки, ингуши, чеченцы, балкарцы и крымские татары – лишились при этом и своих национальных автономий (их общая численность – около 2 млн чел., площадь заселенной ими до депортации территории – более 150 тыс. кв. км.). Но под определение тотальной депортации подпадают еще три народа – финны, корейцы и турки-месхетинцы.
Самой ранней тотальной депортацией в СССР стала корейская (1937), все остальные проводились в суровые военные годы и носили, с точки зрения субъекта депортации, или «превентивный» характер, как в случаях немцев или финнов (1941), или характер «депортаций возмездия» – как в случаях карачаевцев, калмыков, ингушей, чеченцев, балкарцев, крымских татар и турок-месхетинцев.
Иными словами, мы имеем дело с крупным историческим феноменом, отстоящим от современности на внушительный срок в 75–80 лет.
Материальное увековечение памяти жертв этнических депортаций и маркирование территории бывшего СССР, на которой эти депортации осуществлялись, соответствующими знаками мемориальной культуры – относительно новый исторический феномен, насчитывающий самое большее два с половиной десятилетия. Насколько можно судить, самые первые из выявленных памятников – крест в поселке Тит-Ары Булунского района Республики Саха (Якутия) и памятник немцам-трудармейцам в Нижнем Тагиле – появились лишь в 1989–1990 гг., то есть уже в эпоху перестройки, но еще до распада Советского Союза.
Не забудем, что для трех народов – немцев, крымских татар и турок-месхетинцев – и годы перестройки, и постсоветский период продолжали быть временем борьбы за свою территориальную реабилитацию, то есть возвращение в районы, откуда их депортировали: так что, по-хорошему, им было не до памятных знаков. Не до памятников долгое время было и чеченцам, поскольку Чечня и в 1990-е, и в 2000-е гг. практически жила в состоянии войны.
