Анатолий Гладилин - Евангелие от Робеспьера
Что будет дальше?
Сам ты уверен в одном: революция только начинается.
* * *Робеспьер, столь проницательный, когда дело касалось достоинств и недостатков других политических деятелей, был наивен как ребенок, когда впервые почести выпали и на его долю.
Весной 1790 года он посылает восторженное письмо в Аррас, в котором с гордостью рассказывает, что его патриотизм оценен по достоинству и он избран президентом Якобинского клуба.
В какой-то период ему кажется, что наконец-то Барнав и Ламеты признали его и выступают с ним единым фронтом. Теперь он с уважением говорит о триумвирате. На самом деле произошло вот что.
Еще осенью 1789 года радикально настроенные депутаты стали собираться в церкви св. Якова. Так был создан Якобинский клуб. На своих заседаниях якобинцы обсуждали актуальные политические вопросы и договаривались о совместных действиях в Учредительном собрании. Все больше и больше решения Якобинского клуба влияли на работу Собрания. У клуба появились филиалы в других городах, и это усиливало его роль.
Сиейс, Ле-Шапелье, Мирабо, Лафайет, Барнав, Дюпор – могущественные лидеры Собрания и клуба, тасовавшие колоду с должностями и назначениями, – зорко следили за тем, чтобы на руководящие посты не проник ставленник какой-нибудь из группировок. Сильные фигуры боялись друг друга и в президенты старались провести кого-нибудь из «пешек», но в то же время человека независимого и стоящего вне партий.
Весной 1790 года кандидатура Робеспьера показалась им самой удачной, и Робеспьера избрали президентом сроком на три месяца (как и положено по уставу Якобинского клуба).
Правда, вскоре Робеспьер понял эту игру. Но, пробыв три месяца президентом, он понял и другое:
Клуб с его бюро, уставом, секретарями, перепиской, филиалами и трибуной представлял стройную организацию.
Она (организация) еще не стала единой, но по своему духу должна была стать таковой.
Учредительное собрание составляло законы. Якобинский клуб формировал общественное мнение.
Клуб становился господином Собрания.
И благодаря своему теперешнему демократическому уставу Клуб не только вел за собой народ, но и сам находился под влиянием народа.
Чтобы руководить ходом революции, надо было взять в свои руки Якобинский клуб.
* * *Поздний вечер. Свечи тускло освещают мрачные своды, голые стены, деревянные скамьи, трибуну на мосте алтаря. Рука об руку, прижавшись друг к другу, сидят торговцы и студенты, домовладельцы и адвокаты.
Днем каждый из этих людей занят своими заботами и хлопотами, но сейчас все личные дела как бы остались за дверями клуба. Теперь здесь только патриоты. Их мысли устремлены на то, как отстоять революцию, защитить свободу, разрушить заговоры. И как истинные патриоты они подозрительны. Наибольшим успехом пользуются ораторы, которые обращают внимание собравшихся на козни контрреволюции. Собравшиеся считают себя высшим судом. Тщательно и придирчиво они обсуждают дневные выступления в Ассамблее, речи министров, поведение короля.
Газеты сообщают неутешительные сведения: феодальная Европа готовит интервенцию.
И поэтому человек, стоящий сейчас на трибуне, надрывно вещает:
– Я доношу на Германию, Португалию и Испанию, Мексику и Шампань, на Лиму и Перу. Я доношу на Италию, Африку и Берберию, Англию и Россию.
Слова эти кажутся несколько наивными, но они зовут к бдительности.
Клуб – грозная общественная сила. Политики всех мастей сознают это и спешат на поклон к нему. Среди присутствующих внимательный глаз замечает журналистов Фрерона и Фабра д'Эглантина, художников Давида и Гро, аббата Грегуара, герцогов Монморанси и де Ларошфуко.
Кто этот юноша, робко выглядывающий из-за массивного плеча мясника Лежандра? Ему, вероятно, плохо видно, он щурится и вытягивает шею. Это молодой герцог Шартрский. Через сорок лет он будет королем Франции, Луи-Филиппом. А этот, в мантии епископа, с блуждающей улыбкой на губах? Морис Талейран, будущий министр Наполеона.
Неисповедимы пути господни! Кто только не приходил в Якобинский клуб в смутные вечера 1790 года!
Но вот в зале возникает шумок, который сразу гаснет. Внимательно и напряженно слушают нового оратора. Он в оливковом фраке. Волосы заплетены в косичку и напудрены. Взгляд неподвижен, лоб нахмурен. Оратор говорит резким голосом, сопровождая свои слова сухими жестами.
Пламя свечей колеблется, и по лицам якобинцев проносится вырастающая тень Робеспьера.
С букетом белых роз, в белой фате, самая красивая девушка, которую когда-либо он видел (именно такой являлась к нему прекрасная Незнакомка в грезах его юности), Люсиль Дюплесси венчается с его давним товарищем Камиллом Демуленом.
…Все мы – «железные сверхчеловеки» – искренне завидуем простому счастью.
Когда победит Робеспьер, когда во Франции установится мир и порядок, все девушки будут красивыми. Потому что исчезнет голод и неравенство, а жизнь пойдет свободная и обеспеченная. Но мы, старые люди, кому тогда будем нужны?
Тихие звуки органа уносят воображение в мир таинственный и сказочный. Аббат Берардье, бывший директор их колледжа, говорит проникновенные слова. Робеспьер закрывает глаза и чувствует себя школьником; словно вернулись далекие годы, когда он стоял в церкви колледжа Людовика Великого, воск свечи капал ему на пальцы, а он даже не замечал этого, ибо отдавался мечтам, и будущее представлялось ему светлым и радостным…
Странные звуки заставляют его открыть глаза. Что такое? Плечи Камилла трясутся, он всхлипывает.
О, великий артист! Все знают, что Демулен вынужден был пойти на церковный брак – иначе родители Люсиль не давали согласия. Все знают, с каким трудом Камилл упросил кюре Пансемона совершить обряд. Кюре категорически отказывался венчать известного безбожника, который в своей газете «Революция Франции и Брабанта» издевался над священниками. Камиллу пришлось каяться и исповедоваться. И теперь, в столь торжественный час, Камилл продолжает ломать комедию!
Робеспьер дергает Камилла за рукав и раздраженно шепчет: «Не плачь, лицемер!»
Церемония окончена. Свидетели ставят свои подписи.
Петион. Прославленный оратор, красавец, любимец парижской публики.
Бриссо. Популярный журналист. Остроумный собеседник. Когда-то он вместе с Робеспьером служил помощником парижского прокурора. Тогда это был ничем не примечательный человек. А теперь… Что ж, Робеспьер рад успехам коллеги. Знал Демулен, каких приглашать свидетелей! Интересно, позвал бы Камилл своего старого однокашника, не стань он, Робеспьер, известным депутатом?
Подписываясь, Бриссо и Робеспьер обмениваются шуточками:
– Может, откажемся?
– Несолидный человек Камилл.
– Он женится, а мы облизываемся.
– Счастливчик! Повесам всегда достаются красотки. Люсиль грозит им пальцем – не обижайте моего Камилла. Люсиль смеется (кокетничает. Знает, что нравится Робеспьеру), протягивает руку, и Робеспьер целует ее. Шумная компания вваливается в квартиру Демулена. Кто сказал, что в городе плохо с продуктами? Проныра Камилл постарался. Пир на весь мир! Вино разлито в бокалы. Робеспьер требует тишины.
– Однажды заметили, что святой апостол Петр связывает нитки. Он берет простую нитку, вяжет ее в узелок с золотой и бросает. (Робеспьер вспомнил старый тост, слышанный им еще в Аррасе.) Его спросили: «Что вы делаете, святой апостол? Почему вы скверную нитку вяжете с золотой?» – «Так я устраиваю браки на земле», – отвечал апостол.(Робеспьер заметил, как исчезла улыбка с лица Камилла. Ура, шутка удалась!) Но иногда апостол Петр брал две золотые нитки и связывал их вместе. Это происходило крайне редко, и я рад, друзья, что мы присутствуем при том самом случае.
Дружный хохот. Аплодисменты. Люсиль посылает Робеспьеру воздушный поцелуй.
Камилл:
– Максимилиан, я уж, было, хотел обидеться.
Бриссо:
– Оказывается, мрачный трибун умеет шутить.
Петион:
– А я был спокоен. Я знал, что тут какой-то фокус. Все встают, поднимают бокалы.
– Здоровье, счастье молодых!
С треском распахиваются окна. Зимний сырой ветер врывается в комнату. Гаснут свечи. В полумраке возникают ведьмы и призраки. Визгливыми голосами они пророчествуют:
– Пройдет несколько лет, и в лесу найдут изъеденный волками труп Петиона. Он пытался спастись от казни, к которой приговорили его Робеспьер и Демулен.
– Настанет день, и по воле Робеспьера и Демулена, под крики и улюлюканье толпы в допотопной телеге поедет на казнь Бриссо.
– И будет утро, когда бледный, с прыгающим ртом взойдет на эшафот Камилл Демулен. С глухим всплеском упадет нож гильотины, и, вторя ему, пронзительно закричит, забьется Люсиль.
– А потом и саму Люсиль, связанную, с горящими глазами фанатички, почти сумасшедшую, шепчущую проклятия Робеспьеру, повезут на Гревскую площадь.
