Юрий Сяков - Неизвестные солдаты. Сражения на внешнем фронте блокады Ленинграда

Юрий Александрович Сяков

Неизвестные солдаты

Сражения на внешнем фронте блокады Ленинграда

Посвящается 60-летию победы в Великой Отечественной войне

Вместо предисловия

Самые яркие впечатления детства, которые остались в моей памяти, это рассказы бывших фронтовиков. Часто в большой коммунальной квартире нашего старенького двухэтажного дома собирались друзья отца. Все работали на железной дороге и хорошо знали друг друга. По поводу или просто так они приходили к нам, чтобы, позванивая гранеными стаканами, отдохнуть за столом в задушевном мужском разговоре, выпить, как говорили, наркомовскую норму, вспомнить былое, поговорить о будущем. Ржаной хлеб, квашеная капуста и соленые огурцы, картошка в «мундире» с постным маслом — вот и все разносолы. Жили тогда, в начале шестидесятых, бедно, день Победы, как сегодня, официально широко не праздновали, но войну помнили в каждой семье. Она моровым поветрием прокатила по судьбам, оставив глубокие раны в сердцах и душах людей военного поколения.

Во время товарищеских застолий я осторожно пробирался на кухню, чтобы не выгнали, устраивался в уголке за старым буфетом и слушал, слушал, слушал… Рядом с отцом сидели настоящие герои, отважные воины, которые победили фашистов, подняли красное знамя Победы над поверженным Берлином. У каждого было с десяток боевых наград, несколько ранений и много ярких впечатлений о военных годах, проведенных в окопах, атаках, жесткой обороне и госпиталях. Они любили петь «Волховскую застольную», которую считали настоящей фронтовой песней, и пили за тех, «кто командовал ротами, кто умирал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу». У Николая Ивановича Кузнецова, дяди Коли, были прострелены обе щеки. Когда поднимались в атаку, чтобы побороть страх перед «пулеметной пургой», бойцы кричали «Ура-а-а!». Увидев, что некоторые из его товарищей не могут поднять головы под огнем немцев, сержант Кузнецов устремился вперед, призывая их за собой. Пуля попала ему в щеку, опалила раскрытый в крике рот и вышла через другую щеку. Дальше к немецким окопам он бежал молча, глотая кровь. Ротный фельдшер дал ему спирта прополоскать рот и успокоить душу. На этом все лечение и закончилось. А памятка о том бое осталась — две небольшие ямочки, которые совершенно не портили доброе лицо дяди Коли.

Другой друг отца, Георгий Кириллович Осипов, воевал в знаменитом гвардейском корпусе генерала Симоняка. В январе 1944 г. на Пулковских высотах, перед атакой на укрепленные позиции немцев, стрелка Осипова ранило в ногу. Осколок снаряда порвал валенок и впился в голень. Георгий Кириллович выковырял его ножом, наскоро перевязал рану и, прихрамывая, побежал вместе со всеми вперед. Боялся отстать. Взводный обещал лично надавать по шее каждому, кто замешкается во время броска к укрепленным немецким позициям. От порыва зависел успех боя. За спиной был Ленинград, и отставание в бою расценивалась товарищами как трусость. Позор был хуже вражеской пули. В этом бою Георгий Осипов гранатами подавил две огневые точки, в рукопашной схватке убил немецкого офицера. Уже вечером он свалился без сил, не чувствуя ноги. В госпитале рядовому стрелку Осипову вручили орден Славы третьей степени. А взводный погиб в начале боя, когда атакующие цепи ворвались в первую вражескую траншею.

Часто присоединялся к отцовской компании и Павел Павлович Патрикеев. На войне он был связистом. Однажды во время боя дядя Паша заснул в воронке, выполняя очередное задание командира. До этого он не смыкал глаз несколько суток, обеспечивая связь роты с командиром батальона. Связист соединил разорванные провода и решил переждать артналет противника. Под разрывы снарядов и заснул. Немцы пошли в контратаку и потеснили советскую часть с занимаемых позиций. Короче говоря, рядовой Патрикеев проснулся в тылу у врага. Немцы подумали, что он убит, поэтому не стали выяснять, кто там валяется на дне воронки. Двое суток пролежал связист рядом с немецкой пулеметной точкой, не зная как пробраться к своим. Потом пришлось долго оправдываться перед командиром, что не сдавался в плен к немцам. Спасло то, что в нужный момент он бросил гранату в немецкий пулемет и тем самым спас жизни многих своих товарищей. Но строгий особист из «Смерша» упорно «шил» ему дело, пытаясь доказать, что рядовой Патрикеев добровольно остался в тылу врага. Только когда дядя Паша в составе штурмовой группы одним из первых ворвался на хорошо укрепленную немцами высоту и вместе с другими отбил восемь контратак противника, от него отвязались. Вместо обещанного ордена Патрикеев получил медаль «За отвагу».

Моему отцу, как он считал, не повезло — на фронт не попал. Весной 1943 г. в семнадцать лет он вместе со своими сверстниками пришел в военкомат и попросился в армию добровольцем. Товарищи в составе маршевой роты были отправлены на Курскую дугу и все погибли в первый же месяц. А отца, как закончившего семилетку, послали учиться на ускоренные артиллерийские курсы. Так он стал сержантом и зенитчиком. Вместо фронта оказался на границе с Турцией, откуда снимали кадровые части и отправляли в действующую армию. Вместо них южные рубежи Родины ставили прикрывать вновь сформированные полки и батареи, в которых в основном служили не нюхавшие пороха мальчишки. Среди них оказался и мой отец. Он прослужил до 1953 г., потом демобилизовался и приехал на родину в город Волхов Ленинградской области.

Среди своих друзей-фронтовиков он был младшим по возрасту и армейскому опыту, поэтому во время застолий чаще слушал, чем говорил. Думаю, что втайне он завидовал своим старшим товарищам, что не удалось хлебнуть окопной жизни, прошагать дорогами войны до Германии, что у него нет боевых наград. Такие настроения отца в корне пресекал дед, которому хватило впечатлений о войне на всю оставшуюся жизнь от нескольких месяцев, проведенных в тылу врага в составе партизанского отряда железнодорожников. Этот отряд, выполнив задание, в районе Любани вышел навстречу наступающим частям 2-й ударной армии. Как говорят, попал из огня да в полымя. За плечами у деда осталась Долина смерти под Мясным Бором. И этим все сказано. Отряд железнодорожников успел проскочить узкую горловину, по которой снабжалась 2-я ударная армия. Вскоре немцы ее захлопнули и принялись методично уничтожать советские войска в любанских болотах. В окружении погибли десятки тысяч бойцов. Железнодорожникам приказали вернуться на свои рабочие места. Они должны были обеспечивать бесперебойную работу транспорта, чтобы фронт вовремя получал новые дивизии, оружие и боеприпасы. Работали под бомбами и постоянными артиллерийскими обстрелами. И это тоже был фронт.

С войны не вернулся мамин брат Константин. Его убили в Румынии. Маму в четырнадцать лет угнали в Германию, где она сначала попала в концлагерь, потом за одиннадцать марок была продана старому фермеру в Австрию и до конца войны ухаживала за его скотиной на ферме. По воскресеньям ей и другим русским девушкам разрешалось ходить в церковь. На рваной кофточке у каждой висела рабская нашивка с буквами «OST», значит — восточные, русские. Когда Восточный фронт немцев затрещал по швам и они стали откатываться к границам рейха, нашивку носили с гордостью, так как расшифровку латинских букв сделали свою — Остерегайтесь Советских Танков. После войны на маме много лет висело клеймо человека, который находился на оккупированной фашистами территории. В советское время до конца шестидесятых годов их считали людьми второго сорта, которым запрещалось работать на оборонных заводах и стратегических объектах, в госучреждениях, жить в закрытых городах с научными центрами. Перечень запретов был достаточно большим. До сих пор в отделах кадров можно встретить старые анкеты с вопросом: «Находились ли на оккупированной территории во время войны?» Странно, но и мне, родившемуся после войны, не раз приходилось заполнять эту графу бюрократического вопросника.

Идут годы, но память о войне живет в каждой семье, в каждом из нас. В школах после некоторого перерыва вновь воссоздают небольшие музеи боевой славы, собирают документы и записывают рассказы ветеранов. Недавно мне в руки попало школьное сочинение. Дети, которые родились спустя сорок лет после Великой Отечественной войны, проникновенно, с большим чувством рассказывают о тех, кто из родных не вернулся с фронта. В их сердце тоже живет память, которую они сохранили, слушая рассказы бабушек и дедушек, разглядывая старые семейные фотографии. Вот небольшой отрывок из школьного сочинения: «Этот старенький цветастый сундучок бабушка Лида хранит до сих пор. Когда ей нездоровится и она не может хлопотать по дому, бабушка достает дорогую ей вещь и начинает вспоминать…

Коленька ушел на фронт в неполные восемнадцать лет. В сороковые годы жители деревень не имели паспортов и единственным документом, удостоверяющим их личность, было свидетельство о рождении. Эти затрепанные зелененькие книжечки на брата и сестру хранились в „деловом“ сундучке бабушки Лиды наряду с другими важными документами. В июле 1941 г. свидетельство о рождении Пудычева Николая Петровича вдруг пропало. На двое суток пропал и сам Николай. Каким счастливым он вернулся из районного центра: комиссия райвоенкомата признала его годным к службе в армии. Он стал добровольцем. Врачи поверили, что парню уже исполнилось 18 лет и документ, подтверждающий возраст, утерян. На фронт из деревни ушли почти все мужчины. С фронта приходили коротенькие письма-треугольнички. Немцы все наступали и наступали. Русские солдаты оставляли наши города. В письмах, написанных в короткие часы между боями, Коля вспоминал родную деревню, березовый лес, богатый летом грибами и ягодами, красивую Ласточку — лошадь, на которой он работал в период сенокоса. Осень 1943 г. Давно от Коленьки нет писем. Материнское сердце ждет беды. Лида видит слезы на глазах мамы, старается помочь ей по дому. Сама она работает на лесозаготовках. Девчонке, моей бабушке, в ту пору было всего четырнадцать лет. Она каждый день встречает почтальона и уже издалека видит, как тот разводит руками — опять ничего нет. Но вот оно — счастье! Долгожданный треугольник в руках. „Родная моя! Не волнуйся. Я был легко ранен, находился на лечении в прифронтовом госпитале. Госпиталь много раз бомбили, написать не было возможности. Но теперь буду писать часто, так как направляюсь на дальнейшее лечение в тыл. Везут в Сибирь. Ты не волнуйся, мама, ничего страшного. Рана нагноилась, но врачи говорят — заживет. Береги себя. Привет отцу и Лиде!“ К письму был приложен рисунок, на котором нарисована нога и отмечено место, куда попал осколок от снаряда. Первое время письма из Красноярска действительно приходили часто, а потом все реже и реже. А однажды пришло письмо, написанное незнакомой рукой. Писала медицинская сестра госпиталя: „Коля в тяжелом состоянии. Ранение осложнилось газовой гангреной, инфекцию не остановить, несмотря на ампутацию ноги“. Это письмо было последним. Поздней осенью 1943 г. Коли не стало.