Марк Блок - Феодальное общество

Марк Блок

ФЕОДАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО

ВВЕДЕНИЕ.

Общее направление исследования

Фердинанду Лоту с почтением и величайшего признательностью.

Еще два века тому назад название книги «Феодальное общество» было бы воспринято читателем совсем по-иному, нежели сейчас, так как прилагательное «феодальный» имело другой смысл. В виде латинского варианта — feodalis — оно существовало еще во времена средневековья, в XVII веке появилось существительное «феодализм», но относились оба эти слова к области права. Феод, как мы увидим, являлся определенной формой земельной собственности, и прилагательное «феодальный» означало «относящийся к феоду», тогда как «феодализм», по академическому словарю, означал либо «полномочия, даваемые феодом», либо повинности, связанные с ленной зависимостью. Словарь Ришле 1630 года дает пометку для этих слов: «юридические». Юридические, но никак не исторические. Так когда же начал расширяться смысл этих слов, позволив наконец обозначить ими целую культурно-историческую эпоху? Понятия «феодальный» и «феодализм» в качестве исторических понятий встречаются в «Письмах по истории парламента» графа Буленвилье{1}, опубликованных в 1727 году, спустя пять лет после смерти автора. Достаточно добросовестно изучив материал, я не нашел такого употребления этих понятий в более ранних работах, хотя возможно, другому исследователю повезет больше. А пока, за неимением более исчерпывающей информации, мне хочется назвать творцом новой исторической периодизации именно Буленвилье — этого удивительного человека, предшественника Гобино (правда, менее усердного и более образованного), который, переводя Спинозу. дружил с Фенелоном, оставаясь при этом яростным апологетом аристократии, основателями которой считал германских племенных вождей. Да, речь идет о принципиально новой периодизации, и я хочу подчеркнуть, что она стала одним из самых значительных переворотов в нашей исторической науке, так как империи, династии, эпохи, носящие имя какого-либо героя, иными словами, ораторский набор, традиционно присущий монархическим режимам, перестал членить исторический процесс, уступив место изучению общественных феноменов.

Однако право гражданства в языке дал этому понятию другой, более знаменитый писатель; Монтескье читал Буленвилье, словарь юристов его не смутил: почему бы литературному языку, пройдя через его руки, не обогатиться еще и трофеями, взятыми у судейских? Монтескье избегал слова «феодализм», очевидно, из-за его абстрактности, но зато именно он убедил просвещенную публику своего времени в том, что «феодальные законы» характеризуют определенный этап истории. Другие европейские языки позаимствовали от нас и это слово, и это понятие, одни в виде кальки, другие в виде перевода (немецкое Lehnwesen). Общенародным его сделала Революция, взбунтовавшись против уцелевших от средневековья учреждений, когда-то изучаемых Буленвилье. «Национальная ассамблея, — гласит знаменитый декрет 11 августа 1789, — окончательно уничтожила феодальный режим». Можно ли усомниться в реальности существования феодализма, если уничтожение его потребовало стольких усилий[1].

Судьба у слова оказалась счастливой, но само по себе оно было выбрано не слишком удачно, хотя причины, по которым было выбрано именно оно, понять несложно: современникам абсолютной монархии Буленвилье и Монтескье самой разительной особенностью средневековья казалась раздробленность власти, поделенной между мелкими князьками и даже деревенскими сеньорами. Им казалось, что словом «феодализм» они выражают именно эту особенность. Говоря о феоде, они имели в виду то земельный надел, то власть сеньора. Но на деле, власть сеньора не всегда была связана с феодом, и не все феоды становились княжествами или сеньориями. Впрочем, трудно предположить, что такой сложный общественный организм можно точно передать с помощью одного какого-либо понятия — политического или юридического, — взяв, например, «феод» как форму собственности. Хорошо еще, что слова сродни монетам: войдя в употребление, они стираются и утрачивают свой первоначальный смысл. В современном словоупотреблении «феодальный» и «феодализм» обозначают некое единство самых разнородных явлений, среди которых феод отнюдь не первостепенное. Считая эти названия лишь этикетками на ящиках, содержимое которых предстоит определить, историк вправе пользоваться ими без малейших угрызений совести, как физик пользуется словом «атом», не чувствуя его греческой основы и прилагая все силы, чтобы его расщепить.

Еще вопрос: существовали ли в другие времена и в других странах общественные устройства, схожие в своих основных чертах с нашим западным феодализмом и, стало быть, заслуживающие того же названия? В нашем исследовании мы коснемся этой проблемы, но в целом исследование посвящено не ей. Оно посвящено тому самому феодализму, который и был впервые обозначен этим словом. Что касается времени, то мы сосредоточимся на эпохе с середины IX века до первых десятилетий XIII, только упомянув период возникновения и формирования новой исторической формации. В отношении пространства, речь пойдет о западной и центральной Европе. Хронология получит обоснование в ходе самого исследования, а географическое пространство сразу потребует небольшого комментария.

Античная цивилизация сформировалась вокруг Средиземного моря. «Мы, обитающие от Фасиса до Геракловых Столпов, занимаем лишь малую ее (земли) частицу; мы теснимся вокруг нашего моря, словно муравьи или лягушки вокруг болота…» — пишет Платон{2}. И то же самое Средиземное море спустя несколько веков продолжало оставаться центром Римской империи, несмотря на ее многочисленные завоевания: сенатор из Аквитании, имея обширные поместья в Македонии, делал карьеру на берегах Босфора. Колебания цен потрясали экономику и на берегах Евфрата, и в Галлии. Существование имперского Рима без африканского зерна так же немыслимо, как католицизм немыслим без Августина Африканского. Бескрайние и враждебные территории варваров начинались за Рейном.

Но на рубеже того периода, который мы именуем Средними веками, два значительных перемещения человеческих масс нарушили установившееся равновесие, и контуры территориального созвездия изменились. Насколько это равновесие было подточено изнутри, мы пока выяснять не будем. Первым было вторжение германцев, вторым — мусульман. Земли, еще недавно бывшие западной частью Римской империи, управляемые ею, обладавшие общими социальными институтами и менталитетом, оказались мало-помалу заселенными германцами, к которым затем присоединились и небольшие группы более или менее ассимилированных кельтов с островов. Северную Африку ждали другие судьбы. Возвращение воинственных берберов готовило ее отторжение. Она подпала под ислам. Арабы победили и на берегах Леванта. Восточная же часть Империи, размещавшаяся на Балканах и в Анатолии, стала греческой. С этой поры из-за трудных путей сообщения, своеобразной социально-политической структуры, иного по сравнению с латинянами религиозного настроя и церковной организации восточные христиане будут все больше и больше отдаляться от западных. Но Запад распространит свое влияние на восточную часть континента, воздействуя на славян, передавая им вместе с католицизмом и свой образ мыслей и даже свои учреждения, хотя большая часть славянских народов последует по своему, совершенно оригинальному пути.

Но и сам романо-германский мир, граничащий с мусульманами, византийцами и славянами, подвергающийся с начала X века непрестанным нападениям и вынужденный то и дело менять свои неустойчивые границы, был далеко не однороден. На составляющие его части влияли заложенные в прошлом контрасты и противоречия, еще слишком ощутимые, чтобы не сказываться в настоящем. Исток был один, но развитие пошло по разным руслам. И все-таки, несмотря на явственные расхождения, невозможно не увидеть поверх них культурную общность: общность Запада. Поэтому, когда в дальнейшем мы будем говорить не Западная и Центральная Европа, а просто Европа, то это будет не только для того, чтобы облегчить читателю чтение, избавив его от громоздких эпитетов. Названия и границы, по сути, мало что определяют в искусственной и устаревшей географии «пяти частей света», главным является население этой территории. Так вот, европейская культура, которая распространилась потом по всему земному шару, зародилась и расцвела среди людей, живших между Тирренским морем, Адриатикой, Эльбой и океаном. Испанский хронист VIII века смутно чувствовал это и именовал «европейцами» франков Карла Мартелла, победивших мусульман. Две сотни лет спустя саксонский монах Видукинд восхвалял Оттона Великого, победившего венгров, как освободителя «Европы»{3}. Так что понятие Европа, богатое историческим смыслом, было создано Высоким Средневековьем. Она существовала уже тогда, когда для нее только начиналась эпоха феодализма.