Мать порядка. Как боролись против государства древние греки, первые христиане и средневековые мыслители - Петр Владимирович Рябов
Это прежде всего Великая английская революция XVII столетия, очень важная. И, как мы увидим, в ней протоанархизм вполне внятно и отчётливо уже себя проявляет, поэтому в первой половине лекции мы в основном об этом будем говорить.
А XVIII век – это революция в Америке. Часто её называют Войной за независимость США, но это прежде всего – революция. Война была следствием (как часто войны – антиколониальные или гражданские – бывают следствиями революций).
И это, конечно же, величайшее и сложнейшее событие эпохи – Великая французская революция, собственно, уже пролог современности.
Так вот, сегодня мы будем пытаться выловить в этом калейдоскопе событий, великих событий, какие-то анархистские элементы. Как сейчас говорят люди, желающие казаться образованными и умными: рецепцию (то есть восприятие) либертарно мыслящими людьми этих событий и их реакцию на него. Повторяю, каждое из них мы будем затрагивать постольку-поскольку.
Что я хочу только предварительно сказать. Во-первых, это время, когда невероятно полно и стремительно развивается политическая и социальная мысль, когда появляются теоретики самых разных направлений. Анархизм в таком зрелом виде появится значительно позже.
Но что можно заметить? Оформляется государство современного типа. Сначала абсолютистское, а потом уже и буржуазно-демократическое, парламентско-представительное. Вообще, понятие «государство», по мнению современных историков, не очень применимо к тому, что было в Средние века, – в отношении которых историки сейчас используют часто слово «вождизм». Ну, в самом деле, хоть король, хоть князь, который, как современный рэкетир, время от времени приезжает к народу и говорит: «Давайте мне полюдье!» – это ещё не государство; люди живут сами по себе, вольно и независимо, лишь иногда что-то отдавая в виде дани и выкупа захватившей их «крыше». А вот то, что называется собственно государством: с регулярной армией, с налоговой системой, с тюрьмами, с вмешательством в экономическую жизнь и в образование, с всеохватной бюрократией, законами, полицией – именно в эту эпоху (XV–XIX века) и начинает формироваться. То, о чём так долго и интересно писал Мишель Фуко, называя «дисциплинарным порядком»: с карательной психиатрией, со всеобщим принудительным государственным образованием, с психушками, с фабриками, с казармой и тюрьмой, со стандартизацией человека по казённому шаблону, с тотальным контролем за личностью – всё это начинает формироваться в Новое время.
И появляются вдохновенные «певцы государства», теоретики этатизма. Певцы и адвокаты и жрецы Государства: Никколо Макиавелли, с его культом государства и обоснованием того, что во имя государственных интересов можно совершить любое душегубство; Томас Гоббс – мрачный и угрюмый певец «Левиафана», напуганный человеческим своеволием и бесконтрольностью, певец тотального государства, отбирающего у человека всю свободу в обмен на безопасность.
С другой стороны, появляется государственный социализм, авторитарный социализм. Он, как я упоминал в прошлый раз, возникает ещё в эпоху Возрождения: и тогда же расцветают казарменные утопии Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы и дальше, дальше, дальше… Во Французской революции наиболее яркая фигура этого ряда – Гракх Бабёф с его «Заговором во имя равенства». Да, это идея равенства, но какого равенства? Равенства казармы, равенства тотальной регламентации! Это отрицание собственности в духе Платона и вослед Платону; но при этом есть надзиратели, есть подчиняющиеся, а значит, говоря по-оруэлловски, «все звери равны, но управляющие – равнее». Это равенство неравных, это общество опекунов и опекаемых! Это государственный социализм, пытающийся спроектировать и тотально регламентировать идеальное общество тотального этитизма – «Город Солнца», говоря словами Кампанеллы.
Параллельно с этим возникает и либерализм. Опять же, хорошо известные вам классики либеральной мысли: Локк, Монтескье, Бенжамен Констан. Либерализм, который говорил о свободе (liberty), но о свободе не для всех, а только для богатых взрослых белых мужчин, европейцев. Ни для дикарей, ни для женщин, ни для бедняков. И эта свобода основана на частной собственности, на неравенстве. А, следовательно, свобода неполная, привилегированная, непоследовательная и половинчатая. Либерализм говорит, что государство, вроде бы, – зло, но такое зло, которое надо ограничить, контролировать, но невозможно уничтожить: нельзя без него жить.
Наконец, возникает ещё одно очень интересное направление социальной и политической мысли. Трудно его как-то обозвать и обозначить на координатах современной политической социальной философии. Это Жан-Жак Руссо и то, что из него вышло: якобинство во Французской революции. Руссо, с одной стороны, в теории, – пламенный сторонник свободы, естественности («долой цивилизацию!», идея «благородного дикаря» – то, что напоминает нам даосов и киников и окажет влияние на Толстого, горячего приверженца Руссо). Он – враг тиранов, критик неравенства и частной собственности, певец эгалитаризма, свободы и прямой демократии (как в полисах Эллады или в его родной Женеве). Но, как ни странно, начав за здравие, заканчивает Руссо за упокой. Начав, как Диоген Синопский, он заканчивает как Платон и Гоббс (не случайно руссоистски-якобинский идеал часто характеризуют как «демократическое самодержавие»). И, начав с того, что человек был когда-то свободен, а цивилизация его испортила, собственность его поработила, он приходит… к культу тотального государства. Иногда теорию Руссо называют демократическим самодержавием. И если идеал Гоббса – это абсолютизм классический, то идеал Руссо – демократическое самодержавие. То есть никаких ассоциаций личностей, никаких союзов; «общая воля» (персонифицированная в Государстве и не совпадающая с суммой частных воль граждан) возвышается над каждым человеком, никаких прав человека. Иными словами, такая демократическая диктатура, диктаторский демократизм. Дополненный религиозным культом бесстыдного и свирепого патриотизма, культом Верховного Существа как государственной религии. И он вполне проявился в якобинстве во Французской революции, со всем своим чудовищным террором, с гильотиной и Комитетом Общественной Безопасности, со всеми попытками насадить новую квази-религию вместо христианства, религию Верховного Существа, с подавлением любой оппозиции, с истреблением инакомыслящих. То есть такой протототалитарный вариант специфический, который явно потом продолжится в большевизме и фашизме, – мы ещё об этом непременно поговорим, когда достигнем XX века.
И вот в этом пёстром коктейле идей, революций, социальных потрясений и трасформаций, смелых и грандиозных проектов и экспериментов (проекты и эксперименты бывают не только в физике, но и в истории!), среди крушения традиционного общества появляется что-то протоанархическое. Оно отстаёт явно от событий. Звёздный час анархизма наступит ещё очень не скоро, и самоосознание наступит не скоро, и самоопределение и отмежевание от иных течений. Но всё-таки в эти двести лет можно выловить крупицы протоанархистских тенденций, что я и пытаюсь сделать.
Последнее предварительное замечание в самом начале лекции – о самом слове «революция». У нас оно будет звучать сегодня постоянно, но и на следующей лекции тоже.
Хочу напомнить, что изначально само это слово
