Мать порядка. Как боролись против государства древние греки, первые христиане и средневековые мыслители - Петр Владимирович Рябов
Но очень быстро начинается, конечно, неизбежная трансформация и деградация, интеграция христиан в существующее Царство Кесаря (Дьявола). Которое окончательно завершится с императором Константином, с выработкой символа веры и с фабрикацией единого догматического писания и предания в эпоху созываемых и контролируемых жестоким императором-язычником вселенских соборов. В эпоху, когда «гонимая» церковь мучеников станет церковью «торжествующей», гонительницей оппонентов, уничтожающей еретиков и язычников и привлекающей в свои ряды толпы конформистов и фанатиков. Когда церковь равных, отрицающих собственность людей, ожидающих скорого Пришествия Христа, станет церковью иерархической, оправдывающей собственность и власть, осуждающей женщин и порождающей новое фарисейское жречество и законничество.
Ещё один очень важный момент: у самых первых христиан слово «ересь» вовсе не было ругательством. Скорее, напротив. Один из библейских текстов сочувственно говорит, что «должна быть среди вас и ересь (то есть разномыслие), чтобы обнаружились среди вас сведущие». Таким образом, разномыслие – это неплохо. А потом придут: гонения на еретиков, монолитная вертикаль папской власти, крестовые походы и костры инквизиции… (Нам всё это в XX веке слишком хорошо знакомо по истории церкви большевизма и марксизма; с тем существенным отличием, что уже и сам Маркс отнюдь не был ни Христом, ни даже Павлом.)
Итак, очень быстро начинается стремительная эволюция, встраивание церкви в имперскую структуру. Особенно после императора Константина, после того, как церковь из гонимой и преследуемой становится сначала властвующей и официально господствующей, а потом и гонительницей других религий. (Вспомним хотя бы судьбу несчастной Ипатии или Александрийской библиотеки, сожжённой христианскими фанатиками!) Появляются иерархии, появляются епископы и первый среди всех епископ – Папа Рима. Продолжатель отрёкшегося от Христа Петра теперь по должности становится наместником Христа на земле. Появляется порицание и шельмование женщины как «сосуда греха». На смену коммунистической идеи общности имуществ среди христиан приходит всего лишь удобная и компромиссная филантропическая идея подачи милостыни бедным. На смену скорого нетерпеливого ожидания прихода Спасителя и Конца Света приходит мысль о том, что они откладываются на неопределённое время и нужно записать всё «христианство» в унифицированные книги. Нужны книги: так начинают появляться собственно писанные тексты, а бунтарство, хилиазм сменяются компромиссом, приспособленчеством, воинственным конформизмом и догматизмом. Начинает выстраиваться новое законничество вокруг этой идеи. Церковь гонимая становится гонительницей. Церковь равных становится церковью богачей и власть имущих. Ереси (разномыслия) из чего-то поощряемого и допускаемого становятся чем-то ругательным, страшным, осуждаются и преследуются. То есть довольно быстро, за два-три века, начиная отчасти уже с Павла и дальше, происходит некая замена и подмена. Фальсификация и фабрикация образа, дела и слова Христа.
В связи с этим, поскольку сам я не богослов, сошлюсь на позицию знающего и мудрого человека. Это очень интересный современный французский христианский мыслитель – Жак Эллюль. Я позволю себе сослаться на его мнение (в пересказе Бибихина). Мне кажется, это довольно интересно, кое-что процитирую даже. По мнению Эллюля, откровение Бога в Иисусе Христе – это идеи и ценности, которые были быстро оставлены, искажены и брошены христианами из-за их «наивности», «непрактичности» и «неприменимости к реальной действительности». Начиная со II века церковное христианство имело уже мало общего с Христом и с проповедуемыми им свободой, творчеством, любовью, солидарностью. Вот что пишет Эллюль о Христе: «Не было ни программы политических изменений, ни желания сменить социальные учреждения или власти, ни предпочтения демократии диктатуре. Подход был гораздо радикальнее: отвержение всего этого, проблематизация не только данной власти, но всякой власти, замысел просветления всех человеческих отношений».
То есть любой догматизм, любая однозначность, любые авторитеты, по мнению Эллюля, Христом полностью и окончательно отменялись, что, конечно, вело к тому, что культура должна была быть совершенно трансформирована. И преодолена как некая навязанная система. Призыв к каждому человеку быть святым, преобразиться, стать свободным, полюбить другого – вот что исходило из уст Христа. Но всему этому были противопоставлены инертный консерватизм и догматизм, ползучее возрождение в новом обличьи жречества, законничества, формализма. Вот что пишет Эллюль: «Христианство становится пустой бутылкой, куда последовательно меняющиеся культуры вливают, что хотят».
Он пишет: «В Откровении Бога через Иисуса Христа не заключено никакой моральной системы», потому что: «Любовь не подчиняется никакой морали и не учит никакой морали… Любовь рождает к жизни исключительный род бытия, уникальный способ экзистенции, крайне необеспеченной, неизменно рискованной, постоянно обновляющейся <…> христианская жизнь не терпит повторений. Тут никогда нет затверженного долга, который можно было бы регулярно и многократно исполнять в течение жизни».
И дальше Эллюль грустно пишет: «Подобными вещами человека не заманишь. Но поскольку свобода вместе с тем всё-таки получена, возникает трагический конфликт между реальностью свободы (превратившейся в общепризнанный идеал, в лозунг, в так называемую потребность цивилизации) и отказом идти на связанный с этой свободой риск, то есть тот самый конфликт, которым порождены неувязки западного мира, беспрестанно мечущегося между диктатурой и революцией». И в результате приходят целые поколения новых фарисеев уже от христианства. Богословов, законников, которые доказывают, что Христос не говорил того, что он говорил: что нужно отказаться от богатства, полюбить врагов, прекратить войны и повиновение кесарям и так далее. И они становятся столпами церкви, как тот же Великий инквизитор у Достоевского, и под именем Христа провозглашают новый догматизм, новый авторитет, новое повиновение, новое порабощение, новую регламентацию и иерархию. Благая весть Евангелия с ее свободой, радостью, милостью, защитой слабых, отрицанием любых иерархий, запретов и догматов превращается в совершенно новую, противоположную изначальной систему, где: «Всё взрывное, вызывающее, неудобное, освобождающее было выброшено». И в этом смысле Библия, даже подчищенная и препарированная церковными соборами, говорит Эллюль, учит сопротивляться любому насилию власти.
Христианство постыдно огосударствлено, оккупировано, коррумпированно и поглощено Империей.
Вот что пишет Эллюль (во многом неосознанно повторяя и радикализируя мысли Владимира Соловьёва из его «Упадка средневекового миросозерцания»): «Церковь дала себя соблазнить, «оккупировать», подчинить в обмен на возможность распространять Евангелие силой (не той, которая от Бога) и пользоваться своим влиянием для христианизации самого государства». Дальше он пишет: «Преступление Церкви заключается в этом процессе оправдания политической власти <…> Из-за признания христианами и Церковью государства и из-за политического «хвостизма» произошло изменение, имевшее по сути дела характер подрыва. Откровение несло с собой сдвиг всего человеческого миропорядка, отмену власти <…> Этот непримиримый радикализм выветрился из последующей истории политиканствующей Церкви <…> Евангелие просто улетучилось: мы сфабриковали ещё одну, очередную религию – христианство, не имеющую уже никакого отношения к Иисусу Христу». В самом деле: тот человек призывал людей к свободе, любви и братству, а от его имени стали сжигать людей на кострах, гоняться за
