Дмитрий Губин - Вне России
Дальше, понятно, поскользили по глади такой красоты, широты и чистоты, что Митя, перекрикивая шум мотора, не переставал издеваться: «Ну что? Опять? Красота неземная?» – пока мы не влетели в пороги, появившиеся, как партизаны перед полицаями. На носу нашей довольно большой лодки сидел мальчик, из числа белобрысых финских херувимов. Так вот, когда мы нырнули в водопад, дите просто смыло волной – я поймал его в воздухе, и мы, облитые с головы до пят, являли скульптурную группу из берлинского Трептов-парка: типа, «воин-освободитель». И началось: лодка черпала воды полным бортом, очки и камера заливалась, херувим парил над водами, Митя гомерически хохотал – как школьник, упившийся кока-колы.
Кстати, и «карельский обед» оказался тоже аттракционом – только психологического толка. Представь себе остров с идеальным лесом (и идеально стерильным сортиром в лесу), а на его берегу – чум-вигвам. В вигваме костер, у костра 17 промокших финнов и 3 таких же русских, все жарят на огне сосиски на прутиках (помнишь, мы так в пионерлагере жарили хлеб?), а старик-финн ведет неспешный рассказ, прерываемый сочувственным «йо! йо!» – должно, о зимней кампании 1939-го. Или о Лемминкяйнене. И ты отчего-то прекрасно все понимаешь, йо… Полчаса в трансе у огня. А потом выясняется, что обед – это не сосиски, а запеченный в костре в глиняных сковородах лосось, плюс всякие там обожаемые Тимой шанежки и щучья икра со сметаной и луком – Митя уплетал за обе щеки. Правда, вкусно.
Перед обратным паромом успели заскочить в местный музей карельского быта (среди изб пасутся овечки и прыгают кролики). Тут, знаешь, на любом хуторе для привлечения туриста непременно устроен музейчик: где – почтовых рожков, где – тележных колес. Так вот, в карельской деревне я испытал катарсис. Правда!
Ох, елки, я прерываюсь: Тима кричит, что гриль готов, вино открыто, и ждут только меня. Завтра допишу.5.
Ха-ха!
Но ты себе и представить не можешь, что такое – лососевое сафари, описание катарсиса подождет!
Хутор обещанного Анти располагался на краю васнецовско-билибинского леса, в тяжелых лапах елей. Сходство усиливал частокол с насаженными черепами исполинских лососей – не сомневаюсь, что в полночь глазницы их загорались мрачным огнем. А сам Анти оказался эдаким сиволапым мужиком, не говорившим не только по-английски, но и по-фински. Во всяком случае, за 3 часа мы услышали от него 4 слова: Antti (тык пальцем в себя), kala (рыба), iso (большая), pieni (маленькая). Когда Анти привел нас берег с очевидным намерением плыть на лодке, мы раззявили рты. Никаких лодок там не было, не считая одной, затопленной. Из сарайчика на берегу наш Сусанин достал новенький движок Yamaha, спасательные жилеты, затем перевернул утопленницу, вылил воду, заткнул дырку в днище промасленной тряпицей, приладил мотор и жестом пригласил садиться. Глаза Тамары стали белесы, как февральская тундра, но Митя повизгивал, предчувствуя приключение. Тима сдалась. И мы, дорогой мой, не понеслись, не полетели – мы на челне убогого чухонца телепортировались на середину озера со всеми своими спиннингами.
Далеко, с севера, надвигалась тяжелая гроза. Мы кидали блесны (впустую). Анти таскал одного за другим окуньков посредством лески с крючком, намотанной прямо на палец. Когда гром грянул над нами, ливень стукнул в корму, а радуга встала в полнеба, мы телепортировались обратно к хутору, где посредством нехитрых товарно-денежных отношений одну iso kala типа лосось получили в собственность. И теперь рыбина корчится на углях, а мы нервно смеемся, вспоминая тряпицу в дырке…
Что же до вчерашнего музея – я ведь обещал про просветление. Так вот: потрясло то, что финский быт в конце 1930-х был нищ, как до революции совсем уж убогое село под Смоленском, с крытыми соломой хатами (я такие видел на старых фото). Полати для ночлега вповалку, топка по-черному. А на обратном пути на пароме (который, кстати, оказался ретро-паромом, отсюда и ум-ца-ца, и бархатные бомбошки на шторах) я смотрел финские фотоальбомы, как наши прадедушки смотрели волшебный фонарь с движущимися картинками.
Представь, Финляндия еще в 40-х была абсолютно нища, а до середины 60-х на снимках мало отличалась от СССР: стриженые под «бобрик» лапсики таращат глаза на осмотре у врача в сельском детском саду. Но с конца 60-х пейзаж меняется: вот появляется частная гостиничка, вот подъемничек, вот у частной заправки улыбающаяся пара на Volvo. Ни у кого в Финляндии не было достаточно денег, и они осваивали свой край медленно, нежно и вскладчину. Вот коттеджный поселочек, вот новый горнолыжный спуск, вот появилось его освещение ночью (а мы тогда в СССР гордились исключительно бомбой и космосом). Вот еще лица с вытаращенными глазами, а вот уже европейские.
Ты, кстати, спрашивал, много ли сегодня горнолыжных курортов в Финляндии – так вот, милый мой, 80 штук. И это при равнинном рельефе и населении в 5 миллионов. А летом лыжные курорты превращаются в ту штуку, которую я тебе день за днем описываю: в северный рай, куда многие едут, потому как – недорогой «низкий» сезон.
Одна фотография на пароме запомнилась особенно. Маршал Маннергейм в санях, 1946-й год. Подпись: «После войны все нефтепродукты уходили в оплату контрибуций. Президент Маннергейм запретил государственным служащим пользоваться автомобилями, отправив резерв бензина на сельскохозяйственные работы».
…я снова прервусь – Тима с Митей зовут смотреть на закат…
…вот, вернулся. В доме играет диск, подаренный соседом по лодке на Панка-коски – его звали Аско, он оказался главой комитета по культуре той самой Лиексы, городочка в табакерке. Вот теперь у меня оркестр Лиексы сменяет молодежный джаз Лиексы, а затем вступает духовой оркестр Лиексы, а потом хор мальчиков местной школы. Juuret Suomessa, «Корни в Финляндии», как переводит быстро осваивающая финский моя жена.
Вот она сидит рядом, и глаза ее влажны.
Скоро нам уезжать, – может, поэтому.
Или она думает о судьбе крохотной страны, поднимавшейся из нищеты, держась друг за друга.
Или об оркестриках, джазиках и хорах, всей этой структуре жизни маленького городка, в котором мы случайно оказались, как героиня «Безымянной звезды», и в котором реальная проблема – нехватка английского рожка.
Или ей жалко убитого Лемминкяйнена.
Закат в правых окнах нашей гостиной гаснет, но через четверть часа загорится в левых. Такие оптические эффекты на северах: проделывая тайный путь в подземном царстве, солнце ежевечернее устраивает второй закат, под углом градусов в 45 к первому.
Так что зори здесь тихие, но странные.
Если бы ты знал, как не хочется возвращаться.
Тима передает тебе привет, но, кажется, вот-вот зарыдает, и, я, кажется, присоединюсь.
Обнимаю.
<Send>2007 Comment
Да уж какие тут комментарии? Не думаю, что за 5 лет в Коли что-нибудь изменилось. Неизменность – вообще ключевая характеристика рая.
Ну, а сам текст был написал для журнала «Афиша-Мир», который возглавлял тот самый Леша Зимин, который, уехав после своего главредства в Лондон ради учебы в кулинарной школы Cordon Bleu, по возвращении возглавил «Афишу-Еду»… Впрочем, об этом я написал в первом томике этой книжки..2012
Bonus! #Норвегия #Хафьель #Квитфель #Гейло #Хемседал В поисках вчерашнего снега
Tags: Горные лыжи и норвежский социализм. – Как провести Олимпиаду за дешево. – Валенки вместо бриллиантов.
Дома с крытыми дерном крышами (где трубы растут из травы), да встающие на колено в поворотах в технике «телемарк» лыжники – вот, твержу я себе, и аргументы за Норвегию, и точка.
Тут, господа, предупреждать надо – причем как рациональных, так и эмоциональных особ, единых в горнолыжном порыве. К сведению эмоциональных: безумных красот, синей-воды-в-изумительных-фьордах, – этого при катании на сноуборде или горных лыжах в Норвегии не будет. Ради Согне-фьорда надо делать от Хемседала крюк километров в 150: с учетом зимних дорог, световой день. А так в горной части Норвегии – обычный горный европейский пейзаж: подъемы, повороты, заснеженные лапы, сосны-ели. Симпатично, да, – но мало чем отличается от прочих нагорий.
Что же до рационального подхода, то все свое берите с собой. В прокате на местных курортах (причем, похоже, на всех 165) имеется одна модель лыж и одна – ботинок. Здесь равенство, братство, социализм. И в коттеджах, в шале, называемых «хютта», все равно не будет такого, чтобы при каждой спальне – своя ванная. Ни за какие деньги. Ванная будет, но общая.
Норвегия – это простой, понятный стандарт: в условиях жизни, в доходах, в катании, в знании английского. И единые ценности. Владение лыжами здесь в цене. В цене вообще все, что связано со спортом. И в бутике при пятизвездочном отеле, когда – о удача! – случится его отыскать, будут торговать не туфлями от Santoni, а валенками от Millet. Выдерживают морозы до -60.Хафьель
Курорт Хафьель – любимец телевизионщиков: на лесистой горе вырезан, на манер перуанской пустыни Наска, контур лыжника. Ну, а если смотреть не в экран, то легко обнаружить, что местечко – идеал зимних корпоративных утех. Ведь что такое корпоративная утеха? Это когда при развлечении все единицы охвачены. И когда вроде как риск, но безопасно. То есть когда не война, но пейнтбол.
