Предчувствия и свершения. Книга 1. Великие ошибки - Ирина Львовна Радунская
Именно при попытках определить «безопасную» дозу вмешательства приборов в исследование микромира возник один из краеугольных принципов современной физики — принцип неопределённости. Он констатирует и объясняет невозможность полного описания жизни микромира в духе классической физики, имевшей дело с жизнью больших тел макромира.
Поразительно, что Гёте ещё в далекое от квантовой физики время провидел этот принцип неопределённости, пропагандировал запрет чрезмерного вмешательства в природные процессы!
Датский физик Нильс Бор, высший авторитет науки о микромире, говорил: хотя идея о том, что всякое тело состоит из бесчисленного количества атомов, восходит к древности, она казалась навсегда умозрительной, бездоказательной. Почему? Именно потому, что проверка её требовала внедрения в мир микрочастиц грубых приборов, а они сами состоят из бесчисленного количества частиц. И своим вмешательством нарушают нормальную жизнь микромира, изменяют его характеристики, то есть оставляют его непознанным или делают ложно познанным.
Гейзенберг, современный немецкий физик, проникший за пределы возможного с помощью математики, понимая всю сложность внедрения в мир атома, предостерегал: физик должен помнить, что изучает мир, который не он «изготовил» и который должен продолжать существовать так, как если бы этого физика и вовсе не было.
Гёте, разумеется, не знал о том, что в будущем его точка зрения будет подкреплена такими титанами мысли, как творцы квантовой механики. Не знал и того, что у него будет сильный противник, а у Ньютона единомышленник — Эйнштейн. Эйнштейн не признавал других путей познания мира, кроме опыта. «Всё, что мы знаем о реальности, исходит из опыта и завершается им», — учил он. Даже при изучении микромира он настаивал на опытном пути, мечтал о наглядности теорий и, будучи величайшим теоретиком, считал первичным в процессе познания именно опыт.
Противоречия между Эйнштейном, с одной стороны, и Бором и Гейзенбергом, с другой, говорят о противоречии в самом подходе к проблеме изучения микромира, но это уже проблема наших дней, и она всё ещё не решена. Гёте не трудился над разгадкой тайн атома, но он почувствовал невозможность расчленить целое ради части; столкнувшись с тайной цвета, он нащупал, почувствовал одну из главных трудностей физики, одну из трагичных сторон процесса познания природы. Это было для его времени на грани провидения. Его беда в том, что он пытался применить принцип неопределённости там, где это не диктовалось запретом природы, — в макромире. Это было не только лишним, но просто вредным и привело к ошибке. Анализ этой ситуации, несомненно, был полезен и поучителен как предостережение будущим физикам. Недаром над оптическими трудами Гёте размышляли и его современники, и учёные более позднего времени: Тимирязев, Столетов, Вернадский, Бор, Гейзенберг и другие.
Щедрый и мелочный
Есть и иные, не научные, причины ошибок Гёте. Они связаны с его личностью, с особенностями этой сложной натуры.
В позиции, которую Гёте занял со своей теорией цвета по отношению к другим теориям, к другим учёным, выразились прежде всего противоречия его характера, весь диапазон его личных качеств и пристрастий. Он как бы выплеснулся во всём своем многообразии, в сочетании мудрости и мелочности. В период бурного увлечения загадкой цвета проявился тот Гёте, о котором писал Энгельс: «Гёте то колоссально велик, то мелочен; то непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер».
Гёте, который участвовал в движении «Бури и натиска» против косных устоев, за самобытную национальную культуру; Гёте, создавший «Фауста», «Эгмонта», «Прометея», «Страдания молодого Вертера», произведения, ставшие знаменем свободы человеческого духа, — в качестве учёного занял консервативную позицию.
Его гениальность выразилась в том, что он почувствовал одну из актуальнейших задач науки его времени; мелочность — в том, как и какими средствами он полемизировал с идейными противниками; тщеславие — в выборе этих противников. Гёте, веймарский тайный советник, министр, великий поэт, наверно, не представлял себе противника ниже рангом, чем Ньютон. Иначе как объяснить тот факт, что он все силы отдаёт полемике с Ньютоном и не замечает других учёных, которые высказывают на природу цвета взгляды, расцениваемые историками как поворотные не только в вопросе природы цвета, но вообще в оптических воззрениях.
13 ноября 1801 года на заседании Королевского общества молодой англичанин Томас Юнг делает доклад, названный им «Теория света и цветов». Юнг убеждает аудиторию в том, что свет — это волны. Он проводит аналогию между морскими и световыми волнами, и всем становится понятным и явление интерференции, когда световые волны гасят или усиливают друг друга; и явление дифракции, когда световые волны огибают препятствия. Пока учёные считали свет состоящим из частиц, эти явления были необъяснимы. Юнг высказал мысль, которая могла бы заставить Гёте изменить свою теорию цвета: «Ощущение различных цветов зависит от различной частоты колебаний, возбуждённых светом на сетчатке глаза».
Это было настолько близко к истине, что даже Эйнштейн, издалека, из XX века, не мог не восхищаться тем, «как Юнг объяснил богатство и многообразие нашего цветоощущения».
Гёте же не замечает этой революции в оптике! Или игнорирует её… как игнорировал работы ещё ранее почувствовавшего истину Гримальди.
Что же помешало Гёте прислушаться к их словам? Может быть, осторожный царедворец не доверял ни репутации старого математика-иезуита Гримальди, ни высказываниям обаятельного и жизнерадостного, молодого — и, возможно, поэтому неопытного — физика Юнга?
Врач, механик, оптик; к ужасу чопорных педантов, ещё и цирковой наездник, канатоходец — любимец публики знаменитого цирка Франкони; музыкант, играющий чуть ли не на всех музыкальных инструментах; знаток живописи и театральный критик — всем этим был Юнг.
Впрочем, как раз такой человек, как Гёте, мог быть более снисходительным к столь разностороннему таланту. Ведь сам Гёте тоже отличался редкой широтой интересов…
… Никто и ничто не мешало благополучному, могущественному Гёте выбрать правильный путь в науке. Никто и ничто, кроме него самого… Гёте сам повинен в своих ошибках, решив, что ему, великому в поэзии, доступны и подвиги на научном поприще; что
