Роман Белоусов - Тайны великих книг
Для Сирано де Бержерака личная свобода была дороже миски супа и жареного цыпленка. Когда же друзья, видя его нужду и безденежье, советовали поискать покровителя, он отвечал стихами великого Малерба[3] о том, что ему не к лицу «насильное притворство», и продолжал:
…я вольнолюбив, и мне претит покорство.
Сирано чувствовал в себе творческий огонь и надеялся когда-нибудь вырваться из среды «убогих словоскребов». Ведь и упрямый Малерб добился всего далеко не сразу. Только его настойчивость и энергия позволили ему, уже немолодому человеку, решиться отправиться в Париж искать успеха. И только вера в себя помогла ему добиться славы. Вот тогда-то, словно по волшебству, перед ним распахнулись двери многих аристократических домов: он дружил с самим герцогом Гизом, часто бывал в знаменитом салоне маркизы Рамбулье. У него был свой слуга и лошадь, а главное — огромное жалованье: чуть ли не тысяча ливров.
…Возвращение блудного сына с войны завсегдатаи таверн встретили возгласами одобрения. Сирано снова зажил жизнью повесы, отдался соблазнам столицы, закружился в вихре похождений. Это было время плаща, лютни и шпаги. Время авантюристов, прекрасных куртизанок, балов и маскарадов, испанской галантности, одновременно серьезной и безумной. Время сонетов, пирушек и яростной азартной игры. Судьба часто зависела от прихоти игральных костей. А участь игрока нередко решал брошенный взгляд, небрежный жест, мимолетная усмешка.
Кутежи с собутыльниками, такими же, как Сирано, «непризнанными гениями», заполняют его дни и ночи. Иногда даже кажется, что он забыл о своем призвании, о намеченной цели. Он спешит за стол таверны, где веселье и смех, где живут без оглядки, где острое словцо ценится так же, как и точный удар шпаги.
В ожидании поэтического признания Сирано стал знаменит на весь Париж как отчаянный дуэлянт. Горе тому, кто имел неосторожность чем-либо задеть гордого стихотворца или, упаси Боже, непочтительно обмолвиться о его внешности, скажем, о носе. Ох, уж этот злосчастный нос. Многим лишь неосторожное упоминание о нем стоило жизни.
Если бы не длинный нос, то Сирано был бы вполне красивым малым. Как характеризует человека крупный нос? Как учит наука «носология», нос — это вывеска, «на которой написано: вот человек умный, осторожный, учтивый, приветливый, благородный, щедрый». Так Сирано напишет позднее в своем романе о путешествии на Луну. Там, к удовольствию автора, в чести окажутся лишь те, у кого длинные носы, курносые же будут лишены гражданских прав!
Друзья знали горячий нрав поэта:
Если этот нос посмеет кто заметить,то Сирано спешит по-своему ответить…
И неудивительно, что многие предпочитали считать форму его носа самой обыкновенной.
Бой с Фаготеном
Сирано был сыном своего века, времени, когда французская монархия, преодолевая междоусобицы и феодальную анархию, благодаря заботам кардинала Ришелье, обрела видимость прочности. Абсолютизм, приобретя устойчивую форму, способствовал расцвету французского гения.
К успехам военным, политическим и дипломатическим Ришелье задумал прибавить величие французской культуры, поставив ее на службу королевской власти.
В 1635 году официальным эдиктом создается Французская академия. В ее уставе записываются слова о том, что членами ее могут стать люди «хорошего тона, доброго поведения и любезные господину-покровителю» (то есть королю). Французам вменялось в обязанности называть их не иначе как «бессмертными», так как членство в Академии было пожизненным. Вначале академиков было десять — по числу посетителей литературного салона Валентина Конраро, на основе которого по велению всесильного кардинала и возникла Академия.
Через три года число «бессмертных» в черных с зеленым мантиях и треугольных шляпах возросло до двадцати. А впоследствии и до сих пор академиков сорок.
Попасть в сонм «бессмертных» — значило достичь признания и быть увековеченным современниками. Однако за трехсотлетнюю историю Академии за ее стенами не раз оставались выдающиеся умы. Не удостоились быть ее членами Мольер и Дидро, Паскаль и Бомарше, Бальзак, Золя и многие другие. (По этому поводу уже в наши дни было создано сатирическое произведение «История сорок первого кресла». В нем перечисляются имена всех великих писателей прошлого, которым не довелось переступить порога Академии.)
Вслед за Академией, где заседали «бессмертные», были созданы Академия живописи, скульптуры и архитектуры, а чуть позже — Французская академия наук.
Расцвет театра покончил с унизительным положением актеров. В 1641 году был, наконец, издан знаменитый эдикт, снимающий бесчестье с актерской профессии и уравнивающий служителей сцены в правах со всеми остальными гражданами страны. После чего даже дворяне не гнушались идти в лицедеи.
На небосклоне французского театра в то время сияли такие звезды — авторы трагедий, как Ж. Ротру и Ж. Скюдери, предшественник Мольера комедиограф П. Скаррон, в зените славы был могучий П. Корнель. Кумирами зрителей слыли актеры — благородный Флоридор, галантный Бельроз, уморительный Жодле.
Появилась «Газета», изобретение Теофраста Ренодо. Процветало книгопечатание. В столице и провинции зачитывались историческими вычурными романами Кальпренеда и утонченно-изысканными — Мадлен де Скюдери. В лавках Дворца правосудия можно было купить книгу Шарля Сореля «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона», где, в отличие от творений предыдущих вышеупомянутых авторов, читатель находил правдивые картины окружающей его тогдашней жизни. Здесь же продавались сборники поэтов и написанные на латыни научные и философские трактаты. Бойко шла торговля и у букинистов на Новом мосту — самом старом в Париже, построенном в 1578 году. В то время это было, пожалуй, самое людное место французской столицы.
С утра до вечера здесь не затихали гвалт и гомон, не смолкали смех и крики. Возгласы торговцев смешивались с голосами певцов-поэтов, песенки которых, рожденные тут же, потом распевал весь город. В пестрой толпе степенно вышагивали буржуа в скромных, добротных сюртуках; словно залетные райские птички мелькали аристократы в камзолах из итальянского шелка и парчи, в шляпах с белыми перьями, шелковых чулках и лакированных туфлях; дворяне победнее — в голландском полотне и наваксенных башмаках; щеголи — в кружевах, которым не было цены (воры ловко срезали их), и перчатках с длинной бахромой на отворотах. Самые же заядлые модники, к всеобщему удивлению, появлялись в сапогах — необходимом атрибуте костюма для верховой езды. Впрочем, многие из них лишь делали вид, будто только что спешились и за углом лакей сторожит их скакуна. На самом деле далеко не все из них могли позволить себе иметь верховую лошадь.
Случалось, что даже «мехоносцы» — судьи и профессора в мантиях, подбитых мехом, появлялись в толпе на Новом мосту.
Тут же сновали подозрительные субъекты, мошенники и проходимцы, шарлатаны и зубодеры, лекари и цирюльники — мастера на все руки, всегда готовые погадать, предсказать судьбу, выступить в роли хирурга. Комедианты разыгрывали нехитрые сценки, укротители змей демонстрировали своих питомцев, в толпе вертелись воришки.
Частенько в шумной толчее на мосту мелькал и пестрый костюм Сирано. Он любил шутки и зубоскальство площадных фарсеров и нередко посещал их представления. Самым известным из них был некий Жан Бриош — фокусник, комедиант и кукольник, вечно скитающийся со своим легким театриком по ярмаркам. Публика с удовольствием посещала его представления, густо сдобренные солеными остротами и не очень разборчивыми шутками. Популярность этого актера особенно возросла с тех пор, как, обвиненный в колдовстве, арестованный и посаженный в тюрьму, он сумел вырваться на свободу. В те времена это было все равно что вернуться из преисподней. Удалось ему это, видимо, не без помощи знаменитого остроумия и находчивости, которые снискали кукольнику симпатии зрителей.
Гордостью театра Бриоша была ученая обезьяна Фаготэн — любимица публики, непосредственная и притягательная реклама кукольного театра. В мушкетерский шляпе с развевающимся плюмажем, облаченная в пестрое тряпье, она обычно восседала на высоких подмостках и воинственно размахивала старинным заржавевшим мечом.
Однажды ужимки ученой обезьяны привлекли внимание Сирано. Вместе с зеваками, толпившимися у театра Бриоша, он наблюдал за ее гримасами. Смеялся. До того момента, пока Фаготэн не стал, как это часто делают обезьяны, корчить рожи. И тут случайно наткнулся на свой обезьяний нос и начал энергично мять его, как бы стараясь оторвать.
Самолюбивый и мнительный Сирано усмотрел в этом жесте обезьяны умышленное оскорбление: намек на его уродство — и решил, что обезьяну подбил на это ее хозяин, будто бы таивший против него злые умыслы.
