Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 3
Их невесомый хоровод?
Что за виденья беспокойные? Поэта Хмельного бред? Его отчаяний гонцы?
Посланцы бледных сожалений? Или это,
Быть может, просто мертвецы?
Не всё ли нам равно, твои ль то угрызенья, Мечтатель, чьи мечты лишь с ужасом в ладу,
Плоды ли дум твоих в мерцающем движенье Иль просто мертвецы в бреду?
Кто б ни были — в луче скользящие пылинки Иль души, — их удел исчезнуть в тот же миг,
Как, по ночной беде справляющий поминки, Раздастся петушиный крик...
Он, дальний стон рогов гася легко и бодро,
В рассветный зябкий час оставит нам такой
Пустой, такой обыкновенный сад Ленотра — Прелестный, чинный и смешной.
INITIUM*
Стон флейт и скрипок смех, вдруг зазвучавший глухо, Когда вошла она, — и вдруг померкший зал!
О, светлый завиток над раковиной уха,
К которой, был бы смел, приник бы и припал Всей жаждой уст своих! — Кружился пёстрый бал.
И подхватил её мазурки безмятежный
Ритм, плавный, словно стих; блистая без прикрас,—
Как рифма этих нот, — она плыла небрежно,
И детская душа глядела, не таясь,
Из чувственных глубин зелёно-серых глаз.
И Мысль моя с тех пор застыла в созерцанье
Видения того, чья непомерна власть
Над робостью Любви; вхожу в Воспоминанье,
Как в некий тайный храм, чтоб на колени пасть
И слушать, как грядёт — неотвратимо — Страсть. ИЕЗУИТСТВО
Убийца дней моих, глумливая тоска,
Открыто не разит — грызёт исподтишка,
И колет и когтит с улыбкою слащавой,
Чтоб сделать боль мою посмешищем, забавой,
И в склепе, над моей воздвигнутом мечтой.
На шутовской мотив гнусит «за упокой».
Тоска моя —Тартюф, который, усыпая Цветами алтари цариц угрюмых рая,
И восславляя Мать, и Сына, и Отца В торжественных псалмах, врачующих сердца,
И дружески вводя монашек в искушенье Почтительным словцом, пристойным подношеньем, И кротко бормоча молитвы по часам,
И скромно проводя рукой по волосам,
* Начало (лат.).
Как ни крестил бы лоб, в какой бы церкви ни был, Безжалостно мою обдумывает гибель.
SUB URBE*
Под ветром ёжатся, как дети,
Ракит кладбищенских кусты В белёсом леденящем свете.
Скрипят сосновые кресты -Могил печальные обновы Кричат, как заткнутые рты.
Текут, безмолвны и суровы Рекою траура и слёз,
Родители, сироты, вдовы.
По кругу и наперекос,
Под содрогания рыданий Плутают меж бумажных роз.
Трудны тропинки расставаний!
Летят, беснуясь, облака,
Свивая небо в рог бараний.
Как угрызенье, как тоска,
Живых терзает дрожь озноба,
А мёртвым стужа — на века.
Неласкова земли утроба!
Забвенье, память ли нужна
Им, стынущим под крышкой гроба?
Хоть бы скорей пришла весна,
И с нею щебет, и цветенье,
И жаркая голубизна!
Приди, о чудо обновленья,
И расколдуй сады, леса От зимнего оцепененья!
Пусть солнце полнит небеса,
Пусть над тоскою беспредельной Погостов - жизни голоса
Звучат - подобно колыбельной.
* В предместье (jam.).
Милый друг, услышь своего певца Скрипучий, бессильный Голос — схожий с голосом мертвеца Из ямы могильной.
Бормотанью струн, я молю, открой Слух сердца небрежный...
Я сложил романс для тебя одной -Жестокий и нежный.
Золотые очи пою твои,
Разверстые свету.
Стикс груди твоей и волос ручьи —
Нет! - тёмную Лету!
Милый друг, услышь своего певца Скрипучий, бессильный Голос — схожий с голосом мертвеца Из ямы могильной!
Восславляю плоти твоей расцвет, Роскошный и пряный,
Стоит только вспомнить - и сна мне нет,
И днём словно пьяный.
Воспеваю рта твоего печать,
Измучен, разгневан,
И твоё искусство меня терзать,
Мой ангел! мой демон!
Бормотанью струн, я молю, открой Слух сердца небрежный...
Я сложил романс для тебя одной -Жестокий и нежный.
NEVERMORE
О сердце бедное, сообщник муки крестной, Вновь возводи дворцы, обрушенные в прах, Вновь затхлый ладан жги на старых алтарях И новые цветы выращивай над бездной,
О сердце бедное, сообщник муки крестной!
Пой Господу хвалу, воспрянувший певец!
Румянься и белись, морщинистый обманщик!
Из ржавых недр тяни за трелью трель, шарманщик! Бродяга, облачись в торжественный багрец!
Пой Господу хвалу, воспрянувший певец...
Во все колокола звоните, колокольни... Несбыточный мой сон обрёл и плоть и кровь!
В объятьях я держал крылатую Любовь,
Я Счастье залучил в убогий мир свой дольний...
Во все колокола звоните, колокольни!
Я шёл плечом к плечу со Счастьем, восхищён...
Но равнодушный Рок не знает снисхожденья.
В плоде таится червь, в дремоте - пробужденье, Отчаянье — в любви; увы - таков закон.
Я шёл плечом к плечу со Счастьем, восхищён...
В ЛЕСУ
По вялости своей — иль простоте сердечной Иные любят лес за то, что им сродни Покой и тишина; как счастливы они! Мечтателям он мил таинственностью вечной —
Как счастливы они! Издёрганный вконец, Терзаемый толпой неясных угрызений,
В лесу я — словно трус во власти привидений, Злодеями в пути настигнутый гонец.
Подобное волнам глухое колебанье Ветвей, струящих мрак, — мне душу леденит.
О, сборище теней! Угрюмый, страшный вид!
О, сумраком самим рождённое молчанье!
А эти вечера, когда закатный зной Вливается в туман пожарищем кровавым И благовест, скользя по меркнущим дубравам, Взывает, словно крик о помощи живой!
Горячий ветер густ, как тьма, с которой ладит... Ознобом по листве рассеиваясь вдруг,
Он толщу сонных крон пронзает, как недуг,
И боязно стволам, и ветви лихорадит.
Слетает ночь, и в ней — полёт зловещих птиц, И россказни старух тебе на ум приходят...
А лепет родников, что в чаще колобродят, Подобен голосам собравшихся убийц.
ЭПИЛОГ
В размытой синеве неярко и нещедро Сияет солнца свет; похожи на костры Кусты осенних роз в тугих объятьях ветра,
И воздух чист и свеж, как поцелуй сестры.
Покинув свой престол в нетронутом эфире, Природа, в доброте и прелести своей,
Склонилась над людьми, мятежнейшими в мире, Изменчивейшими из всех её детей.
Чтобы каймой плаща — куском самой вселенной — Пот отереть со лбов, угрюмых, как свинец,
Чтобы вдохнуть покой души своей нетленной В разброд и суету забывчивых сердец.
Сегодня наконец мы на земле - как дома.
От зол и от обид освобождает нас
Всё, что открылось нам в просторах окоёма.
Уймёмся. Помолчим. Настал раздумья час.
НА ПРОГУЛКЕ
Сквозь ветви тонкие с листвою нежной Нас награждает бледный небосвод Улыбкой - за наряд, что нам идёт Своей крылатой лёгкостью небрежной.
А мягкий ветер морщит озерцо,
И солнце, окунувшись в тень аллеи, Нам кажется той тени голубее,
Когда заглядывает нам в лицо.
Лжецы пленительные и плутовки Прелестные — беседуем шутя.
В любовь не очень верим мы, хотя Легко сдаёмся на её уловки.
Пусть по щеке и хлопнут нас порой За нашу дерзость — многим ли рискуем, Ответствуя смиренным поцелуем Перстам, нас покаравшим за разбой?
И если бровки хмурятся усердно И в милом взоре не огонь, а лёд — Глядим исподтишка на алый рот,
Чьё выраженье втайне милосердно...
МАНДОЛИНА
Серенады, разговоры Под поющими ветвями... Сколько пламенного вздора Произносится устами
Тирсиса, Дамиса, Хлои И Клитандра (знаем все мы, Что влечение любое Облекает он в поэмы)...
Их камзолы и жилеты, Платья, ленты и запястья, Их вопросы и ответы,
Их изящество и счастье,
В сизо-розовой невинной Дымке лунной вьются, тая... И лепечет мандолина,
До зари не умолкая.
Замедленно несёт полёта отраженье. Пожалуй, вот и всё.
Но что за наслажденье
Дарует этот вид тому, кто одержим Единою мечтой и образом одним Девическим, — во всём его очарованье Певучей белизны души и одеянья,
Столь схожими со днём, занявшимся едва: Мечтатель наконец исполнен торжества (Приметного порой насмешливому взору) — Он Спутницу обрёл, души своей опору.
* * *
В ветвях, как в сетке,
Луны ладья...
На каждой ветке Песнь соловья В ночи без края...
О, дорогая!
Во тьме сверкает И меркнет пруд И отражает,
Свивая в жгут,
Ив очертанья...
О, час мечтанья!
Чуть слышно дышит Мир голубой.
Нисходит свыше На нас с тобой Покой небесный.
О, час прелестный!
* * *
Два месяца уже и долгих две недели Ещё! Среди всего, что мучит нас доселе, Быть вдалеке — увы! — горчайшая из бед!
