Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 3
Удивительная она была девочка! Помню, рассказывала я ей однажды про Чарлз Линдберга...7 Два раза помню я Париж, действительно вышедшим из берегов от восторга, — когда приезжал Линдберг, только что перелетевший Атлантический океан, и когда приезжал Чаплин. Так вот, рассказываю я ей, вскоре Линдберг женился на молоденькой американке и поселился где-то в Америке. Родился у них ребёнок, и вдруг этого ребенка украли гангстеры, чтобы получить выкуп. Потом, правда, оказалось, что, когда один из них спускался с грудным младенцем по пожарной лестнице, он его нечаянно стукнул о водосточную трубу, так что выкуп-то они требовали, а ребёнок уж давно был похоронен. Ты только представь себе, говорю я, что за люди! Что за страна! Чтобы поднялась рука сделать зло такому человеку! И для пущей наглядности привожу пример: ведь это всё равно, как если бы у Сталина украли его Светлану! И вдруг Тёпа мне говорит: «Ты неудачно сравнила. Этих людей нельзя сравнивать. Линдберг ведь герой, а Сталин - нет. Сталин лицо выборное, на его месте может быть кто-нибудь другой и был бы, но Сталин силой держит свой пост... Так что эти люди совсем не равнозначны».
И ешё у меня была с Тёпой история прямо-таки мистическая. Я ей много всего рассказывала — из разных прочитанных книг, из фильмов, всяких случаев из жизни. Особенно много я знала страшных историй. И вот сидим мы однажды друг против друга, каждая на своей коечке, и я рассказываю очередную страшную историю. А я была худая, бледная, уже давно там находилась, почти без воздуха,
потом допросы очень тяжёлые были, страшная, глазищи здоровые... «И вдруг, — говорю я, — дверь в комнату открывается и входит человек... с ножом в руке!» — и вытаращиваю на неё глаза. И вдруг дверь в камеру открывается и входит мужчина с большим... ножом в руке! Первое движение у нас было почему-то подобрать ноги на койку, вторым движением Тёпы было завизжать во всю мочь, но тут вошёл охранник и сказал: «Ну, чего вы!..» Оказывается, в коридоре рабочие стелили линолеум, и кусок, который подсовывался под каждую дверь, с боков обрезался, вот рабочий и зашёл с ножом...
Потом Тёпу отправили в лагерь, а я ещё оставалась, я ей сахару на дорогу накопила. Потом, уже во время войны, она меня разыскала, мы переписывались. Потом она жила в ссылке, потом вышла замуж за какого-то больного пожилого человека, которого вечно должна была подпирать собой. Кончила она финансовый институт, чтобы прибавить к своей маленькой зарплате лишние двадцать рублей. И ничего от той девочки, которая хотела оживить Ленина, не осталось... И стоило ли заглядывать по ту сторону здания такой ценой?.. Нет, не стоило.
ТРИ ВСТРЕЧИ С ВАСИЛИЕМ ЖОХОВЫМ
В свой первый лагерь в Коми АССР я попала с Тамарой Слан-ской, которая сейчас живёт в Ленинграде. Мы с ней попали не только по одной статье, но и по одному делу; впоследствии выяснилось, что посадил нас один человек, который посадил и моего отца, и целый ряд других людей...
Нам сказали, что мест в пятьдесят восьмом бараке (это был номер нашей статьи) нет и что нас пока поселят в уголовный. Мы согласились, потому что ни о чём не имели понятия; потом оказалось, что не надо было соглашаться, а требовать поселения к своим, в пятьдесят восьмой, но мы не знали и послушно пошли туда, куда нас определили.
Вошли мы в чистый, выскобленный барак с двойными нарами, светлый, на нарах какие-то вышитые покрывала, подушечки, наки-дочки... Встретила нас дежурная — тётя Надя, которая начала сидеть ещё при Александре III, все её за это очень уважали и считали старшей.
- Располагайтесь, девочки, пока наверху, вот тут, рядышком, а потом, глядишь, помрёт кто или переведут куда, вы и вниз переберётесь...
В бараке никого не было, так как было рабочее время. В самом конце барака я увидела стоящую поперёк отдельную коечку, на ней кто-то лежал.
— Ничего, девочки, обживётесь, — говорила тетя Надя, — и мар-лицы себе добудете — накидочки сделаете, а когда мужиков заведёте, они вам и котелки сделают, тогда совсем хорошо будет — баланду сможете с собой приносить и здесь, на своём месте, кушать...
Пока мы слушали тётю Надю, развесив уши, женщина, лежавшая на отдельной коечке, встала и подошла к нам знакомиться.
— Рита, - сказала она, протягивая руку, - аферистка.
Ну, мы тоже сказали: Аля, пеша (п. ш. — «подозрение в шпионаже» - название 58-1 статьи), 8 лет, Тамара, пеша, 8 лет.
У Риты были правильные черты бесцветного лица, бледно-голубые глаза, жидкие белобрысые волосы; вся она была блёклая, но вместе с тем что-то привлекательное - умное, серьёзное - в ней было, какая-то значительность, несмотря на нейтральную внешность.
— Люди здесь неплохие, — сказала она, — вы с непривычки не пугайтесь шума, гама, мата. Словом, приживётесь... — и ушла.
Мыс Тамарой залезли на свои нары и только собрались отдохнуть после очень трудной дороги, этапа, тюрьмы, как дверь в барак открылась и ворвалась... лавина, ураган, что угодно! Крик, шум, мат, песни. Мы перевернулись на животы, уперлись локтями в нары, положив подбородки в ладони, и стали смотреть вниз.
Внизу кипела жизнь: кто-то наряжался, кто-то ел баланду из принесённого котелка, кто-то вышивал, кто-то пел, кто-то укладывался спать. Потом стали приходить мужчины. «Разрешите?» - говорили они и присаживались на краешек нар.
На следующий день мы пошли осмотреть территорию (нам полагалось три выходных дня с дороги), узнали, где амбулатория; я пошла туда — голова болела, постояла там в очереди, и, пока стояла, глазея по сторонам, мне кто-то из впереди стоящих протянул мои папироски, спичечки, расчёсочку, то есть то, что было у меня в кармане. Теперь всего этого в кармане не было, а протягивалось мне с улыбкой и словами: «Вот, просили вам передать, чтобы вы не зевали, вы здесь не у мамочки!»
Я вернулась в барак и залезла на свои нары. Вскоре появилась Рита.
— Аллочка, — сказала она, остановившись около меня и внимательно всматриваясь, — могу я вас попросить исполнить одну мою просьбу?
- Конечно! - искренне сказала я.
- Я дам вам небольшой пакетик, а вы его у себя сохраните до тех пор, пока я у вас его не попрошу, хорошо?
— Хорошо, — сказала я.
Она полезла за пазуху и достала тёплый, плоский, небольшой пакетик. Я взяла его и тоже положила за пазуху - куда же еще?.. И так я с ним всюду и ходила — не оставлять же в бараке, это она и сама могла.
Через день, когда мы были в бараке одни (это был последний день нашего отпуска), вошла Рита — бледная, потная; проходя мимо нас, слабо кивнула:
- Здравствуйте, девочки...
- Устали? - спросила я.
- Да. Я ведь больной человек, Аллочка. У меня ведь чахотка. Поэтому я на общие работы не хожу, а мою полы за зоной. Поэтому у меня и коечка отдельно стоит, чтобы я вас не заражала.
Она легла и очень быстро уснула, как каждый слабый человек. А мы до прихода остальных разговаривали с тетей Надей. В это время пришёл начальник лагеря и стал ей внушение делать:
- Ну что же ты, тётя Надя, нас так подводишь?! Мы к тебе с доверием, с уважением, а ты что устроила? Водку где-то достали, безобразие устроили, ты напилась пьяная... Ну что ж это, тёть Надь, ведь мы как к тебе относимся — ты и одета, и обута, и сыта, и на работы тебя не гоняем... — и т. д. и т. п.
Она слушала-слушала его, потом соскучилась:
- А, нужон ты мне, как... в золотой оправе! - и пошла. Очень беззлобно сказала, необидно и пошла себе.
Он сначала остолбенел - всё-таки начальник лагеря! - а потом плюнул и молча вышел.
Я потом спрашиваю:
--’Тёть Надь, ну это самое я понимаю, но почему в золотой оправе?
- Ну, где тебе знать, раз ты в первый раз сидишь! Это раньше в судах портрет царя висел, в золотой раме, вот этот портрет и назывался «... в золотой оправе». Вот я ему и сказала: а нужон ты мне, мол, как Николай этот самый, поняла? Но он тоже не понял, он думает — просто... а я ведь ему политическое сказала!
Потом пришли все остальные, занялись своими делами, а мы лежали, глядя вниз. Вдруг распахнулась дверь и ворвались охранники, быстро разобрались по всем проходам, а в дверях появились ещё двое с огромными овчарками на поводках. Сначала была тишина, потом поднялся неимоверный гам:
- Что за безобразие? Кто дал право? Здесь же женщины! А может, мы не одеты, а может, вы ослепнете от наших задниц!
Солдаты, не обращая никакого внимания на крики, принялись за дело. Ни до, ни после я такого обыска нигде не видала! Не то что
они перетрясали все постели — они разрывали вышитые подушечки, покрывала, ватные одеяла — у тех, у кого они были. А ведь что такое ватное одеяло в лагере? Годами воруется по клочку вата, копится, а потом - когда-то - наступает счастливый момент, когда вся собранная вата раскладывается на упаковочную марлю и шьётся одеяло! Так что легко себе представить, что за визг стоял в бараке. Причём шёл он волной: там, где они уже прошли, тихо всхлипывали, зализывая раны.
