Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 3
«Кормилец наш, олень седой, твой лёгок шаг, твой чуток нюх, ты нарты наши мчишь стрелой и под копытом снег, что пух. Кормилец наш, седой олень, твой зорок глаз, ветвист твой рог, копыта светлые твои не знают езженых дорог...
Ты нарты мчишь в тот край земли, где долог для охоты день, где зверь пушной в лесу кишит, а в реках — нельма и таймень.
Туда, туда твой путь лежит, где круглый год охотник сыт, еда обильна и жирна, и сыты дети и жена...
Где шкурки белки и песца и лисий искрящийся мех и соболя, что краше всех, положим мы к ногам купца, и не обманет нас купец».
Так пел охотник, мой отец, так пел отец, молчала мать, седой качая головой,
а дети не ложились спать, и песню слушали его...
Где ж ты, обетованный край, охотника мечтанный рай, где сыт охотник, сыт олень, где бестревожен каждый день, где справедлив и щедр купец, где благородный труд ловца бесхитростно вознаграждён?
Всю жизнь искал тот край отец, всю жизнь искал и пел о нём, пока настигла смерть отца.
Ах, и белы моей земли снега, моей зимы снега!
Для смерти жизнь недорога, и жалость незнакома ей.
У смерти твёрдая рука, и что ей слёзы матерей, шаманов пляс и крик детей? Смерть бьёт всегда наверняка, она без промаха разит, рукой незримого стрелка стрелок поверженный лежит...
Я стар,
но память мне верна, верна, как старая жена, светла, как полымя костра, как нож охотника, остра.
И в зимний хлад и в летний зной я ту весну ношу с собой, в себе, души пресветлый клад. Я ту весну ношу с собой и в горя час, и в счастья день.
Она в душе моей сейчас, она ведёт меня вперёд за часом час, за годом год, от рук моих отводит лень
и жизни пробивает путь и старости отводит тень.
Где вы, земли моей снега? где вы, зимы моей снега? Лучами вымыты снега, лучами выжаты снега, в озёра вылиты снега.
Необратима и горда восставших рек кипит вода, восстав от ледяного сна, вся к солнцу тянется тайга -конец снегам, пришла весна, корнями выпиты снега.
* * *
И вот, в саду старинном Как в самом раннем детстве, С лукошком за малиной Пошла я по соседству.
Сияли в отдаленьи Платки и платья женщин,
Таз медный для варенья,
И солнце — чуть поменьше.
Всё было неизменно Иль началось сначала,
И времени, как сцены,
Я чувство потеряла.
<лето 1955> * * *
Мой первый шаг! Мой первый путь Не зреньем узнаю, а сердцем.
Ты ждал меня! о, дай вздохнуть, Приотвори мне детства дверцу!
И ты открылся, как ларец!
На! ничего наполовину!
Твой каждый мостовой торец Вновь устлан пухом тополиным...
Первоисточник всех чудес (Зачем они вошли в привычку!) Как звёзды доставал с небес Снежинками на рукавичку Ты помнишь? Всё, чем был богат, Ты отдал, щедр и неоплачен,
Мой первый дом, мой первый сад, И солнце первое в придачу.
Так,откровеньями маня,
Путём младенческих прогулок Ты ввёл когда-то в жизнь меня, Борисоглебский переулок!
* * *
Я искала тебя всю ночь,
И сегодня ищу опять,
Но опять ты уходишь прочь,
Не дозваться и не догнать.
Не остыли твои следы,
Звук шагов твоих слышу я,
Но идёшь, не задев земли,
Но идёшь, не смутив воды, Ненастигнутая моя.
Веретёнами фонарей Отражается ночь в реке,
Не сожму я твоей руки В опустевшей своей руке.
Край одежды твоей ловлю,
Между пальцев - клочок зари. Знаешь ты, как тебя люблю,
Хоть со мною - заговори!
Иль земная чужда печаль?
Нов какой же тогда тоске Возвращаешься по ночам К растоптавшей тебя Москве?
Стихотворения (кроме «Город солнцем выпит и выжжен...») впервые опубликованы в журн. «Новый мир». 2000. № 1. С. 108—109.
УСТНЫЕ РАССКАЗЫ5
О МАТЕРИ
ПАПИН ИМЕНИННЫЙ ПИРОГ
Накануне папиных именин пришла тётя Вера — самая младшая из папиных старших сестёр, которую мама не очень любила, потому что, будучи, пожалуй, умнее Лили, она более правильно, не с эмоциональной стороны, а разумом поняла и оценила похищение моей мамой моего папы. И потом тётя Вера, по мнению мамы, своими огромными, добрыми и печальными глазами и несоответствием их со всем остальным лицом походила на княжну Марью, которую мама ненавидела.
Так вот, пришла тётя Вера и сказала: «Завтра Серёжины именины, вот я испекла пирог...» Пирог был яблочный, огромный, с решёточкой, которая была сделана артистически - сначала положены тоненькие прутики, а потом защипнуты края, словом, роскошный пирог. А посреди пирога стояла маленькая Дюймовочка. «Это для Али», — сказала тётя Вера.
Пирог в ожидании завтрашнего торжества поставили на буфет, а буфет стоял в моей комнате. Я легла спать, сжимая Дюймовочку в кулаке, я с ней разговаривала, о ней думала, и постепенно мои мысли перекинулись на пирог, в котором она жила... Я встала, босиком дошла до буфета, поднялась на цыпочки, отломила маленький кусочек решетки, вернулась в кровать и с Дюймовочкой в кулаке съела кусочек её дома. Потом опять встала, опять отломила кусочек пирога и опять, вернувшись, съела его в кровати. Так я путешествовала несколько раз, пока не утомилась и не уснула.
А утром было такое солнышко, такой свет и — папины именины! Меня одели, я и думать забыла о своих ночных вылазках. Вдруг кто-то вспомнил про пирог, хотели нести его в столовую. Подошли, смотрят...
— Мариночка, посмотрите, мыши! — говорит доверчивый папа.
— Это не мыши, это Аля! — Мама проницательно взглянула на меня.
— Не может быть!
— Я вам говорю, что это она!
— Но всё-таки странно, Мариночка, ведь она же ничего не ест, ведь заставить её проглотить что-нибудь невозможно! С какой бы стати она стала...
Мама смотрит на меня и спрашивает:
— Это ты?
Я придвигаюсь поближе к папе и говорю, глядя маме в глаза:
— Нет, что Вы! Ведь я же ничего не ем! С какой бы стати я стала...
— А это что? - говорит мама, близоруко вглядываясь в дорожку из крошек, ведущую от моей кровати к буфету.
«Как мальчик с пальчик!» - подумала я, погибая.
ЛЮБОВЬ СТОЛИЦА1
Мама меня спрашивает: «Что такое Любовь Столица?»
Все другие дети сказали бы, что «Любовь» — это любовь, а «Столица» — это столица. Я же ответила, что у любви сто лиц.
ТАТЬЯНА ФЁДОРОВНА СКРЯБИНА
Татьяна Фёдоровна была приятельницей мамы, а я ходила к ним играть с младшей дочкой — Мариной. В доме был культ Скрябина. Мать Татьяны Фёдоровны была бельгийка, они собирались уехать к ней. Перед отъездом, когда уже были готовы все визы, Татьяна Фёдоровна вдруг заболела - у неё были головные боли и бессонница. По ночам она будила младшую дочку и просила её читать вслух. Дочка читала, а мать смотрела в одну точку. Все тогда сочли это ненормальным - не давать спать восьмилетнему ребёнку! Оказалось, что у Татьяны Фёдоровны - опухоль мозга, вскоре она от неё и умерла. Перед смертью она бредила, и бред этот очень поразил маму. Татьяна Федоровна говорила: «Мне бы только туфельки - через дорогу перебежать!» А через дорогу была церковь. Там её и отпевали. А туфелек не было, тогда носили какую-то самодельную обувь на верёвочной подошве. Хоронить Татьяну Фёдоровну было не в чем, а ведь полагалось на покойника надевать новую обувь, ненадёванные тапочки, а их и не было. И это страшно заботило маму, и она пошла тогда в «Дом искусств» на приём к Луначарскому, чтобы он помог достать по ордеру какие-нибудь тапочки для покойной жены Скрябина. И он помог. И хоронили её в этих «туфельках-через-дорогу-перебежать»! Вот... А кроме меня, этого, должно быть, уже никто не помнит.
Помню, пришла я домой, мама сидит за столом, левой рукой подпирая лоб, в правой у неё мундштучок вишнёвый с половинкой сигареты, — и вся она устремлена в тетрадь; способность отключаться, сосредотачиваться только на этом была у неё феноменальной.
Я говорю:
- Мам!
Никакой реакции.
Я опять:
- Мам!
С трудом оторвавшись, поднимает голову:
-Что?
- Мам, между прочим, я выхожу замуж.
- Между прочим? Поздравляю! - и опять в тетрадь. Потом, осознав, поднимает голову: - А ты его любишь?
- Очень!
- Значит, не любишь. Если бы любила, сказала бы просто - люблю. А «очень» — это не то.
Я походила по квартире, посидела на кухне, подумала и решила, что «очень» действительно что-то не то... Прихожу обратно.
- Мам!
- Что?
- Я не выхожу замуж, между прочим.
- Между прочим? Поздравляю!
суп из козлятины
Однажды на рынке купила мама молоденькой козлятины, и дешёвой, и сварила суп. А меню всегда было одно и то же: в кастрюле сразу варилось мясо и картошка, получалось одновременно и первое и второе. Так вот, сели мы за стол. Мама разлила нам суп. Папа первым взял в рот ложку и... несмотря на весь его пиетет к маме, сказал:
