Игорь Суриков - Сапфо

Видимо, именно потому-то сицилийское изгнание (оно, похоже, было недолгим) никак не отразилось в стихах Сапфо. Или почти никак. Есть у нее строка:

Ты на Кипре ль, в Пафосе иль в Панорме…

Говорится тут, естественно, об Афродите: именно ее родиной считался Кипр[136]. Наряду с этим островом и находившимся на нем же городом Пафосом упомянут, однако, и некий Панорм. Городов с таким названием (обозначавшим в переводе «всем подходящая гавань») в античном греческом мире, и особенно в регионах, где эллины основывали свои колонии, было немало. Но самый крупный и известный из этих Панормов находился именно на Сицилии.

Мы полагаем, о Палермо слышали все? Это ныне самый крупный сицилийский город и, так сказать, «столица мафии». Но ведь современный Палермо — это и есть античный Панорм. Название в общем-то изменилось отнюдь не до неузнаваемости; гораздо труднее, скажем, опознать в нынешнем Стамбуле былой Константинополь.

Впрочем, нельзя испытывать уверенность в том, что здесь у Сапфо упомянут именно сицилийский Панорм. Да даже если и он — никаких новых данных к биографии нашей героини это не дает. Размышляя о том, почему уроженка Лесбоса вдруг оказалась так далеко от дома, резоннее будет привлечь те данные, которые нам известны (и излагались выше) об истории ее острова на рубеже VII–VI веков до н. э.

Около 610 года до н. э. свергли тирана Меланхра. В 590 году до н. э. пришел к власти эсимнет Питтак. А находящееся в промежутке между этими датами двадцатилетие (именно оно нам и интересно теперь, именно тогда покинула родину Сапфо!) — время какой-то полной неясности с точки зрения хронологии. Смуты; война Митилены с Афинами за Сигей, в которой отличился Питтак; опять смуты; установление тирании Мирсилом; после смерти последнего — опять смуты; возрастание влияния Питтака…

Крайне малоинтересная картинка. Но, во всяком случае, позволяющая заключить: по всей вероятности, именно в связи с этой смутой, стасисом, семья Сапфо и отбыла временно на Сицилию. Но, видимо, ненадолго. К тому времени, когда Скамандроним и Клеида-старшая выдавали свою пятнадцатилетнюю (или около того) дочь замуж, семья уже опять жила на Лесбосе.

Впрочем, новый этап жизни Сапфо протекал уже в Митилене. И это, полагаем, было даже к лучшему для нее. Что ждало бы ее, останься она в своем маленьком Эресе? Суждена ли была ей такая же слава? Сильно сомневаемся. Опыт самых разных эпох, обществ, цивилизаций показывает: в столице и посредственность может прославиться, а в провинции и таланту нетрудно заглохнуть.

Как Сапфо стала митиленянкой? Напрашивающийся ответ: в связи с замужеством. В цитировавшейся выше статье из словаря «Суда», напомним, сказано: «Замуж же она вышла за Керкила, богатейшего человека, переселившегося с Андроса».

Кто такой был этот Керкил? Очень хотелось бы знать, но, увы, вновь приходится только высказывать догадки, ибо о нем практически ничего не известно. Мы видим, что он был уроженцем не Лесбоса, а другого эгейского острова — Андроса, однако с какого-то момента поселился в Митилене. Можно предположить, что он за какие-то заслуги был принят в число граждан митиленского полиса. За какие же? Намек, полагаем, содержится в только что приведенном свидетельстве: Керкил был очень богат. Вероятно, в какой-то момент он оказал митиленянам существенное финансовое вспомоществование, за что они его и отблагодарили гражданскими правами.

Такого рода ситуации, вообще говоря, достаточно характерны для Древней Греции. Например, в Афинах в начале IV века до н. э. жил некто по имени Пасион. По происхождению он вообще был рабом, в этническом плане — не греком, а, видимо, финикийцем[137], трудился в одном из банков (да, у античных эллинов были уже банковские конторы — назывались они трапезами, — равно как были таковые даже и еще раньше, в древнем Вавилоне).

Коммерческий талант Пасиона был несомненен; «эффективный менеджер» вскоре был замечен, его начали «продвигать», и он достиг положения фактического управляющего банком. Кончилось тем, что хозяин дал ему свободу, и тот, превратившись из раба в вольноотпущенника, по нормам афинского права вошел в сословие метэков. Пасион быстро стал владельцем собственного крупного дела, тем более что прежний его господин сделал его своим наследником.

Подвизаясь на ниве подобной деятельности, трапезит-метэк[138] сколотил состояние, оценивавшееся цифрой — для того времени почти немыслимой — в 60 талантов (1 талант — 26 килограммов серебра), достигнув положения едва ли не первого богача в Афинах (во всяком случае, однозначно входившего в первую тройку)[139]. А самое главное — уже под старость он с потомством получил-таки права афинского гражданства за неоднократные «благодеяния», то есть за финансовую помощь оскудевшей в IV веке до н. э. государственной казне.

Теперь Пасион имел полную возможность участвовать в общественной жизни полиса, выступать в народном собрании и т. п. Впрочем, сам он этой возможностью так в полной мере и не воспользовался до конца жизни: видимо, сфера бизнеса продолжала интересовать его куда больше. А вот его сын Аполлодор (он, будучи уже взрослым, стал вместе с Пасионом из метэка гражданином) не пошел по отцовским стопам. Он видел в себе не делового человека, а политика и оратора, в результате устремился именно на это поприще. Впрочем, подвизался на ней не слишком удачно: и в числе наиболее крупных государственных деятелей не попал, играя сугубо второстепенную роль, и деньги, что оставил ему родитель, растратил.

Вернемся к Керкилу. Очень характерно, что он опять же ни разу не упоминается в своем творчестве самой поэтессой. В ее стихах нет даже и намека на какие-либо чувства, испытываемые к мужу. Вряд ли отношения между этим мало чем примечательным греком и его выдающейся супругой были какими-то особенно близкими и теплыми.

Тут следует припомнить то, что говорилось в предшествующих главах об отношениях мужчин и женщин в Элладе и, в частности, о брачных практиках. Браки практически всегда заключались по расчету. Жених, которому было лет тридцать или около того, вел все переговоры с родителями невесты, которая в норме была намного его моложе, принадлежала фактически к другому поколению. Ясно, что ни для какой романтики в подобных ситуациях просто не могло быть места. Главной целью женитьбы считалось продолжение рода. Иными словами, муж ждал от жены прежде всего рождения детей. Причем мальчиков, поскольку девочка полноценной продолжательницей рода выступить не могла.

И вот в этом-то отношении, похоже, Керкила ждало разочарование. У него и Сапфо родилась дочь Клеида — об этом мы уже знаем. А о каких-либо их сыновьях нигде и никем не упоминается. Похоже, что их и не было вообще. Вряд ли супруг поэтессы был этим доволен. Весьма возможно, в семействе со временем сгустилась атмосфера постоянной напряженности, которая должна была усугубляться еще и тем, что Керкил прекрасно понимал: отнюдь не он занимает в душе Сапфо главное место, ей гораздо милее общение с подругами и ученицами, да еще с растущей дочерью…

Но мы опять слишком уж далеко углубляемся в сферу догадок. Строго говоря, нет ясности даже и в вопросе о том, долго ли продлился брак Сапфо с Керкилом. Ниже к этой проблеме еще предстоит вернуться.

Итак, из всего, что было сказано выше, наша героиня предстает, казалось бы, едва ли не мужененавистницей. О матери и дочери она в своих сочинениях говорит (а еще чаще и подробнее — о пресловутых подругах, с которыми далее предстоит познакомиться ближе) — а об отце и муже ни слова, как если бы они ей были совершенно безразличны или даже неприятны. Однако совершенно точно известно, что на свете существовал по крайней мере один мужчина, который был поэтессе небезразличен. Она его, наверное, любила — и, уж во всяком случае, переживала за него. Речь идет о ее брате Хараксе.

Словарь «Суда», как мы видели, упоминает трех братьев Сапфо. Но из них только о Хараксе мы имеем кое-какую информацию. Точнее так: известен один случай из его жизни, и известен он именно потому, что Сапфо о нем писала.

Любой достоверный эпизод, связанный с ее биографией, для нас буквально на вес золота: настолько мало таких эпизодов. И поэтому решительно необходимо рассмотреть, приведя их дословно, все важнейшие свидетельства источников, где излагается эта история с Хараксом и Сапфо.

«Отец истории» Геродот, рассказывая о Египте и, конечно же, не обходя вниманием тамошние пирамиды, вот что говорит об одной из этих прославленных построек (о той, которая известна как пирамида Микерина и является самой маленькой из трех «Великих пирамид» в Гизе — после пирамид Хеопса и Хефрена):

«…Некоторые эллины думают, что это пирамида гетеры Родопис, но это неверно. Они утверждают так, очевидно, не зная, кто такая Родопис. Иначе ведь они не могли бы приписать ей постройку такой пирамиды, для чего, вообще говоря, потребовались бы тысячи и тысячи талантов. Кроме того, Родопис жила во времена царя Амасиса, а не при Микерине, то есть много поколений позднее строителей этих пирамид. Родопис происходила из Фракии и была рабыней одного самосца, Иадмона, сына Гефестополя. Вместе с ней рабом был и баснописец Эзоп… А Родопис прибыла в Египет; ее привез туда самосец Ксанф. Прибыв же туда для занятия своим “ремеслом”, она была выкуплена за большие деньги митиленянином Хараксом, сыном Скамандронима, братом поэтессы Сапфо. Так-то Родопис получила свободу и осталась в Египте. Она была весьма прелестна собой и потому приобрела огромное состояние — для такой, как Родопис, — но далеко не достаточное, чтобы на него построить такую пирамиду. Десятую часть ее добра каждый желающий может видеть еще и сегодня (поэтому можно думать, что оно было не слишком уж велико). Ведь Родопис пожелала оставить о себе память в Элладе и придумала послать в Дельфы такой посвятительный дар, какого еще никто не придумал посвятить ни в одном храме. На десятую долю своих денег она заказала (насколько хватило этой десятой части) множество железных вертелов, столь больших, чтобы жарить целых быков, и отослала их в Дельфы. Еще и поныне эти вертелы лежат в куче за алтарем, воздвигнутым хиосцами, как раз против храма. Гетеры же в Навкратисе вообще отличались особенной прелестью. Эта, о которой здесь идет речь, так прославилась, что каждый эллин знает имя Родопис. После Родопис была еще некая Архидика, которую также воспевали по всей Элладе, хотя о ней было меньше толков, чем о Родопис. А когда Харакс, выкупив Родопис, возвратился в Митилену, то Сапфо зло осмеяла его в одной своей песне. Впрочем, о Родопис достаточно» (Геродот. II. 134–135).