Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 2
Господи! Господи! ещё раз убедилась в том, что рождена для звуков тихих и молитв49, но почему-то никто и ничто не принимает во внимание эту милую мою особенность.
Приехав в Москву, получила ордер на квартиру; поскольку это первый в моей жизни ордер не на арест, пришла в смятение; вот тебе квартира с недоделками по дефектной ведомости, с великолепным видом на соседний корпус, с масляными пятнами на обоях, со стенным шкафом, с 19 метрами «жилой» и 10 - «полезной» площади, и пр. и пр. В квартире, кармане и голове — одинаковая гулкая пустота; всё нуждается в меблировке; больше всего — голова, ибо без неё не наполнишь карман, а без него — не «обставишь» квартиру. Друзья, недруги, знакомые и чужие наперебой принимают во мне участие, каждый норовит утешить сироту колченогим стулом, ржавым кроватным остовом или прелестным бабушкиным, прилично сохранившимся, гардеробиком размером в небольшую синагогу. Отбрыкиваясь — рискую прослыть неблагодарным нищим, принимая дары (бойтесь данайцев!), рискую стать обладателем лавки весьма сомнительных древностей, к тому же разномастных, пегих и в яблоках до невозможности; словом, уже тошнит от радости, а как подумаю о частных и государственных (Литфонд ведь государство в государстве? а ссуда возвратная?!) — долгах в почти 2 новых тысячи, то и вовсе шарахаюсь от инфаркта к инсульту, не видя пока что иного выхода из «интересного положения». В Тарусе в это время <...> навалились и тревоги - непосредственные - о самодеятельном камне; о прочем уж и не упоминаю, хоть и его, прочего, предостаточно.
Теперь о камне: читайте внимательно и срочно высказывайте мнение. — В середине июля в Тарусу приехал некто Островский, студент-филолог Киевского ун<иверсите>та, по велению сердца решивший установить камень с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева»2 - на маленьком участке над Окой, где похоронен Борисов-Мусатов3. Островский получил разрешение исполкома, нашёл рабочих, высекших надпись и приваливших камень к месту; действовал он <...> без ведома кого бы то ни было из комиссии или хотя бы друзей мамы. Мои знакомые, увидавшие всю эту возню, дали мне телеграмму, я ответила телеграммой же, в к<ото-р>ой написала, что считаю установление памятника без участия родных, знакомых и в обход комиссии — недопустимым. Работы прервали, памятник не установили, Островский уехал, <...> камень постоял у ограды мусатовского участка и на днях исчез - как и куда неизвестно.
Напишите мне — как пред<седатель> комиссии — что Вы думаете по этому поводу? Т. е.: считаете ли Вы возможным поддержать инициативу Островского, считаете ли нужным установление камня-памятника в Тарусе (см. «Кирилловны») — конечно, соответствующим образом оформленного хорошим скульптором, с дополнительной надписью («М<арина> Ц<ветаева> - русский поэт - год рождения-смерти, жила в Тарусе с ... по ...» или что-то в этом роде). Если да, то м. б. приурочить к юбилейной дате — 70-летию в сент<ябре> этого года? (нач<але> окт<ября> по н/ст).
Считаете ли Вы своевременной такую идею, вернее, её осуществление? Не раздразнит ли это «гусей» и не повредит ли книге, вызвав ажиотаж («Тар<усские> стр<аницы>» и прочее...).
А. Саакянц против такой идеи, такого памятника (сейчас) и... против неведомого Островского, персонально воздвигающего памятники. М. Алигер - за памятник. Будет выяснять мнение Эр<енбур-га>, к<оторо>го сейчас нет в Москве. Паустовскому и Макарову напишу, выяснив, где они. Как действовать дальше, ежели комиссия будет за ? Надо ли утверждение Секретариата (к<отор>ый будет против и замолчал ходатайство о памятной доске на доме, где жила мама) или можно обойтись без? (Думаю — нельзя.) Ответьте хоть в двух словах по адр. Москва Г-270 Комсомольский просп. 49 кв. 23 А. Шкоди-ной для меня. Через два дня еду в Тарусу, в нач<але> след<ующей> недели буду в Москве на неск<олько> дней (прописка-выписка и т. д.). Как только «утрясу» квартиру, поеду в Тарусу, буду работать, как каторжная, - время уходит отчаянно и без толку. Всего Вам и Елене Владимировне доброго.
Ваша АЭ
0 книжных делах — немного погодя, как только утрясутся эти. 49
в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: Здесь хотела бы лежать МАРИНА ЦВЕТАЕВА». (V, 97)
3Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов (1870-1905) - художник. Лето и осень 1905 г. прожил на даче И.В. Цветаева.
В. Н. Орлову
15 августа 1962
Милый Владимир Николаевич, мнение Ваше насчёт памятного камня получила, оно, конечно, вполне соответствует моему. Эренбург, как мне сообщила Алигер, по моей просьбе говорившая с ним по этому поводу, тоже против данной идеи (сейчас) и данного воплощения оной. Посоветовавшись с Казакевичем — первейшим из первых за-чинателейтой, первой, гослитовскойкнижки, ктемжевыводам пришла и сама Алигер. Паустовскому я не писала, чтобы не беспокоить его в его послеинфарктном состоянии; остаётся один Макаров - не трудно себе представить, что и он не окажется на стороне Островского (воздвигателя!). — Я только что из Тарусы, провела там три дня, узнала историю во всех подробностях. Конечно и несомненно — Островский чудесный мальчик, вполне, весь, с головы до ног входящий в цветаевскую формулу «любовь есть действие», мне думается, что, когда соберём мнения всех членов комиссии по поводу его великолепной романтической затеи, надо будет написать ему от имени комиссии премудрое письмо, т. е. суметь и осудить необдуманность затеи, и... поблагодарить его за неё. Мальчишка совершенно нищий, в обтрёпанных штанцах, всё сделал сам, голыми руками, — на стипендию — да тут не в деньгах дело! Сумел убедить исполком, сумел от директора каменоломни получить глыбу и транспорт, нашёл каменотесов — всё это в течение недели, под проливным дождём, движимый единственным стремлением выполнить волю... И мне, мне, дочери, пришлось бороться с ним и побороть его. Всё это ужасно. Трудно рассудку перебарывать душу, в этом всегда есть какая-то кривда. В данном случае — кривда вполне определённая. Что делать! Что поделаешь! <...>
— О прочих делах потом, а на это откликнитесь скорее.
Всего Вам и Е<лене> В<ладимировне> самого доброго!
Ваша АЭ
А.А. Саакянц
14 сентября 1962
Милая Анечка, <...>
Относительно поисков могилы я не совсем с Вами согласна. Если есть достоверный шанс найти, то искать нужно, и нужно перевезти прах, похоронить на Ваганьковском, в Цветаевской ограде. Тут нельзя брать на себя смелость навязывать свою точку зрения; это не сомнительный камень в Тарусе.
Но я совершенно не убеждена, что Асины сведения достоверны, вот в чём беда, что затевать вскрытие могил, само по себе уже достаточно кощунственно, впустую — недопустимо. Кроме того, пробовать «опознавать» останки 20-летней давности без врача-специалиста (судебного профиля) — немыслимо, ибо надо уметь опознавать, а мы с Асей мужского скелета от женского не отличим. Всё это большое и сложное дело можно затевать только на основании всесторонней достоверности - от местонахождения могилы до процедуры опознавания; всякая семейная кустарщина неприемлема. Ах, Господи, будь у мамы добрая дюжина достойных её детей, и тем бы не справиться со всеми сложностями её посмертного бытия! Всё очень трудно. Да иначе и быть не может.
Целую Вас, будьте здоровы.
Ваша А.Э.
А.А. Саакянц
17 сентября 1962'
Милый Рыжик, пишу два слова наспех, чтобы отправить с Евг<е-нией> Мих<айловной> Цв<етаевой>2, которая провела здесь три денька — (у В<алерии> И<вановны>). Заранее спасибо за пакетик, который (трясущимися руками!) буду разворачивать завтра — в шесть ноль-ноль, час моего пробуждения и в будни и в праздники - пока длится скарронова эпопея. Пока что манящий дразнящий пакет лежит на тарелке со львом. Тарелка — очередное цветаевское чудо; я не сразу «узнала» её, т. к. цвет другой — лиловатый, а мамина была коричневато-золотистая. Потом в моём сознании стал проступать белоглазый лев. Представьте себе, что это — тот самый рисунок, тот самый лев, почти всю мамину жизнь несший груз её чернильницы. Никогда и нигде мы с мамой не встречали подобного фаянса (рисунок «Мадрас») и надо же, чтобы к моему пятидесятилетию этот же лев пришёл ко мне, проделав невероятный путь войны и мира. Спасибо бесконечное и Вам, и Вере Семёновне3 (которая нам очень понравилась!) за этот мало сказать - подарок, а настоящий дар
