Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 2
30-го молитесь обо мне, должны меня принимать в Союз3, и, знаете, предчувствую, что примут по шее. Поскольку Вы сами из тех товарищей, которым чаще дают по шее, чем гладят по головке, то посочувствуйте, ради Бога. Впрочем, моя выя настолько натренирована, что вряд ли переломится по данному поводу. Да, цветаевскую комиссию удалось собрать в прошлом месяце, и среди всяких разумных решений одно из разумнейших было «доизбрать» Маргариту Иосифовну4 в состав этой самой комиссии. Наш секретарь, Аня Саакянц, второй месяц не может пробиться к Воронкову с ходатайством перед Секретариатом об утверждении данной кандидатуры. Monsier не сидит на дарованном ему кресле, а заседает в каких-то других, и поймать его никак не удаётся. Стыдобушка. Мне просто неловко перед
М<аргаритой> И<осифовной>, у которой торжественно испрашивала согласия, а воз и ныне там. Ну, ладно! Обнимаю Вас и вас оптом и в розницу, будьте все здоровы. А<да> А<лександровна> шлёт сердечный привет.
ВашаАЭ
1 В начале 1962 г. Э.Г. Казакевич в составе писательской туристической группы побывал во Флоренции на конгрессе Европейского сообщества писателей.
2 Строки из 12-й главки «Поэмы Конца» 1924г. М. Цветаевой: «В сем христианнейшем из миров // Поэты - жиды!» (Ill, 48).
3 Сообщение о приеме А.С. в СП СССР появилось в газ. «Московский литератор» (1962. 30 декабря № 46).
4Маргарита Иосифовна Алигер (1915-1992) - советская поэтесса.
Е.Я. Эфрон u З.М. Ширкевич
11 июля 1962
Дорогие Лиленька и Зинуша, пишу вам рано утром под шум дождя, увы, заглушающего шум моря. После нескольких солнечных дней, которые мы, отчасти знакомые с капризами прибалтийского климата, провели целиком и полностью на пляже, дождь заладил вновь, как видно, с серьёзными намерениями. Впрочем, в каждый мало-маль-ский просвет мы вырываемся — с упорством, достойным лучшего применения, — наружу и отправляемся гулять. Я очень довольна, всё здесь по мне, даже разверзающиеся без всякого повода хляби небесные — почва здесь песчаная и никогда не бывает грязи. Живём мы этот год совсем в другом конце Лиепаи, чем тот раз, уже почти за городом, в новом строящемся районе, близко от моря - т. е. совершенно «на даче», кругом виднеются приземистые, крепкие и какие-то замкнутые, как и здешние люди, — каменные одноэтажные домики-коттеджи; при каждом - удивительно обработанный огородик и уйма цветов. Даже огороды, так называемые коллективные, по обочинам дорог, «утопают в цветах» — цветы везде, это тоже часть национального обихода, и как это хорошо! Вообще везде всё необычайно чисто и аккуратно - городок старинный, утративший прежнее значение, а посему небогатый, но обитатели его заботятся о его внешности и не позволяют ему быть заброшенным и захолустным.
Много церквей - всех возможных христианских вероисповеданий — и все «работающие», в том числе и великолепный растрелли-евский католический собор. На днях, в то воскресенье, видели — как во сне! — выходящих под звуки органа и колокольный звон -конфирманток в белых платьях, с целыми снопами цветов. Юношей также конфирмовалось много. Либавский порт был когда-то (ещё до второй войны — 1941 г.) одним из значительнейших европейских, а теперь захирел, т. к. его до сих пор не удалось разминировать, и в гавань заходят только небольшие корабли. Петр Великий когда-то изучал тут кораблестроительство и искусство навигации, домик его до сих пор стоит — в такой же абсолютной сохранности, как и вся прочая старина, - на одной из улочек, расположенных между большим озером и морем. - А море выбрасывает на песок - как и прежде -куски, кусочки и песчинки янтаря, я собираю их на каждой прогулке, так они красивы!
С питанием хуже, чем 2 года назад; по-прежнему есть овощи и чудесные молочные продукты, но всё - дороже, поэтому и покупают меньше; мясо совсем выпало из обихода «среднего покупателя» — не по карману. Народ выразительно безмолвствует. Обнимаем вас, будьте здоровы!
Ваши А. и А.
Посылаю ещё одну «нетипичную» открытку1 - все типичные распроданы ещё до революции. Правда, есть тут и такие сосны, и такие озёра, но суть здешних пейзажей в чём-то ином трудноопределимом, м. б. в том, что даже, когда море далеко, во всём чувствуется его присутствие, его дыхание. А Лиепая расположена между морем и озером, огромным, суровым, конца-края не видно, над ним летают чайки с птенцами и редко-редко проезжают моторные лодчонки, выродившиеся потомки петровских кораблей. На всём — городе, пригородах печать двух несовместимостей: немецкого порядка и российского запустения. Обнимаю!
1 На обороте фотография: Латвийская ССР. Озеро у Морданга.
И. Г. Эренбургу
15 июля 1962
Дорогой Илья Григорьевич! Пересылаю Вам Ваши — сорокалетней давности — письма маме. Они переписаны её рукой в маленькую записную книжку, очевидно накануне отъезда в СССР, году в 1938— 39; кроме Ваших, там два письма Белого и не полностью переписанное пастернаковское (одно, первое). Записная книжечка озаглавлена «Письма друзей». Подлинники писем не сохранились; думаю, что не только в мамином здешнем архиве не сохранились, а пропали вообще, со всем парижским цветаевским архивом, оставленным на хранение Вл<адимиру> Ив<ановичу> и Марг<арите> Ник<олаевне> Лебедевым и затопленном водою во время войны в подвале дома 18 bis rue Denfert-Rochereau1. Теперь и улица эта переименована - что, впрочем, отношения к делу не имеет.
Переписала для Вас письма моя приятельница, которой Вы не-ск<олько> лет тому назад помогли выдраться из чрева китова2 и получить реабилитацию et tout се qui s’ensuit48. Сидим с ней обе в Вашем избирательном округе — т. е. в Латвии3, где погода переменная, осадки в виде того-сего и т. д. Городок Лиепая (б. Либава), утратив своё прежнее портовое и курортное значение, не стал от этого захолустным или провинциальным, нет — просто ушёл в себя; не дай Бог, однако, чтобы вышел из. Каждое утро, отворяя окно в окружающую строгость, стройность и отчуждённость, так и тянет задать захаянный современностью вопрос: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе»?4
Впрочем, окраины городка новёхонькие, в центре имеется также новёхонький разухабистый памятник, на котором, вернее, на постаменте которого железобетонные матрос, рабочий и женщина неопределённых занятий размахивают гранатами, напоминающими пивные бутылки. Так и хочется вызвать наряд милиции. Редкие прохожие стыдливо опускают глаза.
В магазинах дополна тканей, изделий из янтаря и гончарных, редиски, творога, а также дамской обуви местного производства — фасончики всё какие-то лоцманские, боцманские, шкиперские; цены -доступные.
В местном музее — великолепная выставка прикладного искусства, работы выпускников лиепайского худ<ожественного> техникума.
Море и ветер всё те же, о к<отор>ых Вы писали маме 40 лет назад.
Обнимаю Вас и Любовь Михайловну, А<да> А<лександровна> шлёт самый искренний привет. Будьте здоровы!
Ваша Аля
' О доме Лебедевых на ул. Данфер- Рошро см. в мемуарном очерке А.С. «Самофракийская победа» (наст. изд. Т. III).
2 И.Г Эренбург помог А.А. Шкодиной добиться освобождения из ссылки.
3 И.Г. Эренбург был в это время депутатом Верховного Совета СССР от Луд-зенского округа Латвийской ССР.
Строки из стих. Б. Пастернака «Про эти стихи» (предположительно лето 1917), из кн. «Сестра моя - жизнь».
В.Н. Орлову
7 августа 1962
Милый Владимир Николаевич, простите за долгое молчание, столько всего навалилось, что никак не расхлебаю. Ещё когда была в Лиепае, начался, после короткой передышки, поток дел и делишек, завершившийся водопадом безумных телеграмм о мамином «самодеятельном» памятнике; тут окончательно захирел злосчастный и нелюбимый Скаррон, а об отдыхе, даже под проливным дождём, конечно, уж и речи не могло быть.
Господи! Господи! ещё раз убедилась в том, что рождена для звуков тихих и молитв49, но почему-то никто и ничто не принимает во внимание эту милую мою особенность.
Приехав в Москву, получила ордер на квартиру; поскольку это первый в моей жизни ордер не на арест, пришла в смятение; вот тебе квартира с недоделками по дефектной ведомости, с великолепным видом на соседний корпус, с масляными пятнами на обоях, со стенным шкафом, с 19 метрами «жилой» и 10 - «полезной» площади, и пр. и пр. В квартире, кармане и голове — одинаковая гулкая пустота; всё нуждается в меблировке; больше всего — голова, ибо без неё не наполнишь карман, а без него — не «обставишь» квартиру. Друзья, недруги, знакомые и чужие наперебой принимают во мне участие, каждый норовит утешить сироту колченогим стулом, ржавым кроватным остовом или прелестным бабушкиным, прилично сохранившимся, гардеробиком размером в небольшую синагогу. Отбрыкиваясь — рискую прослыть неблагодарным нищим, принимая дары (бойтесь данайцев!), рискую стать обладателем лавки весьма сомнительных древностей, к тому же разномастных, пегих и в яблоках до невозможности; словом, уже тошнит от радости, а как подумаю о частных и государственных (Литфонд ведь государство в государстве? а ссуда возвратная?!) — долгах в почти 2 новых тысячи, то и вовсе шарахаюсь от инфаркта к инсульту, не видя пока что иного выхода из «интересного положения». В Тарусе в это время <...> навалились и тревоги - непосредственные - о самодеятельном камне; о прочем уж и не упоминаю, хоть и его, прочего, предостаточно.
