Юрий Терапиано - «…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972)
«Новый корабль» (1927–1928) — вышло 4 №; до него — был «Новый дом» (1926–1927) — вышло, если не ошибаюсь, три выпуска. Я дал мой комплект во время войны, т. е. в 1939 году, Зинаиде Гиппиус, а затем Злобин дал его проф<ессору> Петру Ковалевскому[341] — так и пропал…
Мне очень бы хотелось прочесть мою первую в жизни статью о поэзии Б. Пастернака и Вл. Ходасевича в № 1, но здесь даже в «Доме книги» нет «Н<ового> дома» — библиографическая редкость (спрятан?).
Получил и книгу, и посылки Дукельского.
Брюки — «не очень» — осчастливили четырех стариков, а пальто, с некоторыми поправками, вероятно, смогу водрузить на себя — и то хлеб!
Я поблагодарил Д<укельского> за посылки в ответе на его письмо, где были и стихи его. Книгу[342] же Водов (для отзыва) находит слишком старой и здесь не известной — если б по-французски — другое дело.
А написано интересно.
Дукельскому об этом не писал — м. б., еще и «уломаю» В<одова>.
Но не думаю, чтобы наши отношения установились: «Les amis des nos ennemis sont nos ennemis»[343], как говорят французы.
Кстати, о Корвине.
Месяц назад, примерно, один читатель пишет мне: «а где я мог бы познакомиться с произведениями Курвин-Пиотровского?»
Недурно? Избави Бог от таких читателей…
А в «Н<овом> р<усском> с<лове>» его набирали «Коровин-Пиотровский»[344].
Смоленский, которого питают искусственно, поддерживая также особыми впрыскиваниями, все еще борется с болезнью.
К нему давно уже никого не пускают, время от времени жена его извещает друзей о нем.
Какой мучительный конец — а поэт он талантливый, его стихи звучат. Вышла новая книга Б. Зайцева «Тихие зори», рассказы разных лет, в издательстве ЦОПЭ — «Товарищество зарубежных писателей».
Как был бы доволен и польщен Гумилев, если б узнал, что профессор Тарановский[345] пишет работу по его метрике!
А при жизни Гумилева считали «ничего себе поэтом», а футуристы — «бездарностью».
Хотелось бы посмотреть то, что скажут о теперешних гениях и «ничего себе» — если вообще скажут.
А так, в Париже — уже осень — помните «Осень» Бодлера?
Желаю Вам всего доброго и не забудьте, пожалуйста, что делать с Лифтоном и кому.
Ваш Ю. Терапиано
65
22. Х.61
Дорогой Владимир Федорович,
Спасибо за адрес Лифтона.
Я узнал его имя-отчество (Семен Михайлович) и поблагодарил его, указав, что чек передал больной О<доевцевой>.
И<рина> В<ладимировна> захотела ему написать тоже.
Все это — за «прошлое» и без больших надежд на «будущее».
Но почему Лифтону не издать бы сборник стихов?
Кстати, на Лифтона в «Н<овом> ж<урнале>»[346] мне указывала И<рина> В<ладимировна> — у нее была интуиция.
И<рина> В<ладимировна> возвратилась 14/Х из Luchon в хорошем виде: лечение пошло ей на пользу, она стала слышать даже на больное ухо, отдохнула морально от перемены мест (Luchon на испанской границе, горы, чудный пейзаж), съездила на несколько часов на автокаре в Испанию — и очень довольна.
Собирается писать (давно уже заказанные ей «Мостами») воспоминания о Петербурге 1919-21 гг. и стихи.
Боюсь, однако, что атмосфера «Дома» и парижский климат опять скоро смоют с нее все приобретенное в Luchon.
Доктора сказали, что надо опять пройти повторный курс лечения в следующем сезоне — есть впереди «светлая точка».
Буду очень благодарен Вам за фотокопию моей статьи в «Новом доме» о Вл. Ходасевиче и Пастернаке — забыл, как она называется.
Получил книгу стихов Х<одасевича>[347], изданную только что Берберовой — охватила меня атмосфера прошлого.
С 1925 г. по самый момент погребения (нес, с другими, гроб) целая эпоха жизни связана у меня (как и у Смоленского, Раевского — других «перекресточников»[348]) с Ходасевичем.
Учились у него, вместе переживали разные свои и его «драмы», веселились и ссорились… потом помирились.
У меня было особенно сильное столкновение с ним — из-за Мережковских (хотел он, чтоб я к ним не ходил) и за то, что я написал хороший отзыв о «Розах» Г. Иванова в то время, как он с ним был в большой ссоре…
Читаю стихи: да, замечательный мастер, остро-найденная тема, но… «все плохо», все — «мой тихий ад», все — «гадкая пародия» («звезды») и т. д., но чем дышать? куда дальше идти? Немудрено, что он «задохнулся» в самом себе и перестал писать в 1918 году.
Здесь причиной — не только убийственная статья о его поэзии Г. И<ванова> («В защиту Ходасевича», в «Последних новостях»), но и сам Х<одасевич> понял, что дальше он может только себя повторять.
Коснулся в моей статье этой трагедии, лишившей нас многих хороших стихов, которые он мог бы написать.
Берберова будет недовольна (сама бы его не мучила и не бросила!), но не писать же мне плоской и казенно-похвальной статьи, как написал в «Н<овом> р<усском> с<лове>» Завалишин?..
Жаль, что Вы так далеко и так заняты.
Недавно мне пришлось разрушить миф о том, что мы «долгие годы» были неразлучными друзьями — уж где там до «неразлучных», ну, а друзьями, конечно, по переписке, мы стали.
Начинаются «вечера».
В субботу 28/Х пойду на чтение[349] Вл. Злобина — о Мережковском, «Зеленой лампе» и о «воскресеньях» — Злобину, как никому, в этом вопросе «книги в руки», если только не начнет врать, впрочем, в публике будут сидеть живые свидетели.
Иваск почему-то записался в «Возрождение», с Леонтьевым[350], — нашел подходящее место!
Там, между прочим, уверены, что народ в России только и ждет монархии, которая будет «через десять лет». (Такие разговоры велись в Константинополе и в парижских русских ресторанах в начале 20-х годов.)
Вот и все «парижские новости». Смоленский еще жив. Ирина Николаевна и я шлем Вашей супруге и Вам наши приветы.
Ваш Ю. Терапиано
66
24. XI.61
Дорогой Владимир Федорович,
«D. Otzoupe» — это вдова Н. Оцупа, Диана Александровна, бывшая «звезда» немого кинематографа «Лиана Карэн».
Оцуп, влюбившись в нее, — и затем женившись, стал писать «для нее и о ней» — и писал много хуже, чем раньше.
Она же, играющая теперь роль «вдовы Н. Оцупа», включила в собрание стихов[351] все о себе (особенно т. II) и не включила много хороших стихов додиановского периода, чем понизила уровень. Не захотела предисловия
Адамовича (естественно, он с 1918 г. дружил с Оцупом и помогал ему литературно), а взамен поместила мудрое письмо (для печати не предназначавшееся) К. Померанцева: «отчего умер Оцуп? — Оттого, что пришла смерть…» (вроде этого).
О пожаре[352] читал и думал — далеко ли Ваш дом.
Хорошо, что он не сгорел.
До сих пор не получил из Германии того Вашего сборника[353], о котором Вы пишете.
Покажу его Ирине Владимировне и затем С.Ю. Прегель.
И<рина> В<ладимировна> занята своей книгой воспоминаний[354] — от 1918 г. до сего дня — написано уже 4 толстых тетради, я еще не читал, но, видимо, будет очень хорошо, И<рине> В<ладимировне> вообще удается этот жанр (Ремизов с хвостом, об Оцупе и Мандельштаме, что было в «Н<овом> ж<урнале>», в рецензии о книге Кодрянской[355] и в «Р<усской> м<ысли>»[356]).
Не стоит, если это требует затраты времени и усилий, заниматься «Н<ашим> домом», я просто хотел, при случае, бросить взгляд назад, а содержание, должно быть, порядочная чепуха.
Очень расстроились мы с И<риной> В<ладимировной> по поводу смерти Смоленского[357].
И в моей литературной жизни до войны, и в ее — после войны Смоленский занимал свое место.
Не весело терять хотя бы только литературных сверстников — с ним было связано много общих событий и дел, целая эпоха.
А умер он удивительно кротко и спокойно, хоть и знал, что умирает, и задолго до того лишился речи.
Царство ему небесное! — еще один поэт, стихи которого звучали, пели, ушел, скоро совсем не останется «парижан», т<ак> что желающие (по Рафальскому) могут занять все места первых и сверх-первых.
И<рина> В<ладимировна> на днях спрашивала о Вас — Вы ей, кажется, давно не писали?
Новостей литературного порядка пока нет.
Все скучней и скучней становится в русском Париже — мы пережили свою эпоху и свою «страницу истории» и теперь должны кончаться.
И<рина> Н<иколаевна> и я шлем Вашей супруге и Вам наш привет, Ирина Владимировна — свой.
Ваш Ю. Терапиано
67
29. XII.61
