Елена Невзглядова - Сборник статей
чтобы почувствовать смысловую весомость звуков о и у в этих строках.
Осмысленный по ассоциации звук способен выражать содержание во всей его неразъятой сложности. “Человек невольно и бессознательно создает себе орудия понимания... на первый взгляд непостижимо простые сравнительно с важностью того, что посредством их достигается” [А.Потебня, Мысль и язык, Харьков, 1913, с. 110].
Благодаря общему звуку в словах совершается обмен смысла, взаимопроникновение смысла, которое отмечалось неоднократно многими теоретиками стиха как сходство значений, обусловленное сходством звучаний.
Именно сходство звучаний позволило П.Антокольскому назвать синонимами такие слова, как “расставили” и “рассадили”, “рассόрили” и “рассорúли” в стихотворении М.Цветаевой [П.Антокольский, Книга Марины Цветаевой, “Новый мир”, 1966, № 4, с. 222], потому что, смешав благодаря общему звуку свои значения, они действительно в тексте оказались синонимами.
Так осуществляется “соединение далековатых понятий”, которое увидел Ломоносов, и возникает “эмбрион сходства”, который обнаружил Якобсон, подтверждается “теснота ряда”, которую установил Тынянов, и происходит “сопряжение смыслов”, которое выявил Лотман.
II
Речь шла о контекстных языковых ассоциациях, при которых звук ассоциируется со смыслом входящих в текст слов.
Существуют и внеконтекстные языковые ассоциации II рода.
Если сходство звучания играет такую важную роль, то нетрудно согласиться с тем, что по этому “формальному” признаку слова могут составлять родственные ряды наподобие деривационных рядов, имеющих свойством общность значений. Слова, происходящие от одного корня, могут так далеко разойтись в значениях, что совсем не воспринимаются как родственные (напр., радуга и доить) [Пример, заимствованный у Потебни]. Неудивительно, что реально ощущаемая общность звучания способна объединять слова в звукосемантические ряды [Звуко — по типу связи, семантические — по следствию этого типа связи, так как подобные в звуковом отношении слова приобретают семантическую общность] типа: извив, извилина, изворот, излучина, измена, излом, изгой, изъян и т.д. Каждое из этих слов способно потянуть за собой любое другое из этого ряда, способно сохранять связь, которую не может игнорировать поэт при выборе слова. Типичным и продуктивным в поэзии является рифменный звукосемантический ряд: розы — угрозы — морозы; вновь — кровь — любовь, или: половина — глина — исполина — осина — лавина — невинно — былина — ряд, созданный и использованный Пастернаком во второй балладе. Принадлежность слова к “роду-племени” созвучных ему слов (существование звукосемантических семейств) способна и помочь и помешать поэту. Но во всяком случае не учитывать ее невозможно.
Часто поэты пользуются как бы готовыми заготовками звукосемантических рядов. Такова природа строк: “Балкон полутемный и комнат питомник” (Пастернак); “Старухи стоухи, сторуки” (Вознесенский). Примеры такого рода особенно из произведений современной поэзии могут быть многочисленны.
В связи со сказанным попробуем мотивировать употребление того или иного слова в стихе. Сделаем эту попытку по отношению к одному слову из стихотворения Пастернака:
Любить иных тяжелый крест,А ты прекрасна без извилинИ прелести твоей секретРазгадке жизни равносилен.
Смысл слов “прекрасна без извилин” можно разложить таким образом: совершенно прекрасна (без изъяна) и бесхитростно прекрасна (без извивов — в переносном значении). “Изъяна” потащило бы за собой ряд: обезьяна, рьяно, пьяно и т.п., т.е. цепь совершенно чужеродных контексту представлений, обусловленных звуковым комплексом “jана”. “Извив” в переносном смысле подошел бы больше всего, однако “без извивов” — нехорошо, потому что слишком прямо: никакого “секрета” не получится и никакой “разгадки” не понадобится, а у Пастернака она прекрасна так (как именно — дается понять намеком, как будто издали — “поэт издалека заводит речь”, как сказано у Марины Цветаевой), что секрет этого прекрасного “разгадке жизни равносилен”, и вот откуда “извилин” (“поэта далеко уводит речь”) — “изъян” + “извив” созвучно “равносилен”. Таков, как нам кажется, “паспорт” этого слова. Из звукосемантического ряда: изъян, извив, извилина — взято слово, как будто наименее подходящее с точки зрения формальной логики, но, поддерживаемое связью с соседями по ряду, оно оказывается наиболее годным — точным, и емким, и красочным.
Каждый из членов одного звукосемантического ряда может входить и в другой ряд. Например, слово морозы, принадлежащее ряду: морозы — угрозы — розы может входить в такой, напр., ряд: морозы — мор — морока, а морока в свою очередь составит ряд: толока — урока — Блока — широко (ряд, использованный в уже цитированном стихотворении Пастернака о Блоке).
Безграничны связи между звукообразами, но пересекающиеся их ряды должны находиться как бы в одной плоскости в пределах данного стиха, образуя единое семантическое поле —“замкнутую языковую систему”, как определил стихотворение Якобсон [Р.Якобсон, Новейшая русская поэзия, Прага, 1921, с. 42].
Семантическое поле образуется вокруг сильнейших звуковых образов слов. И все остальные слова текста вольно или невольно должны входить в сферу их влияния. Вольно — когда связаны с ними непосредственно по значению: волк и лиса; лиса и виноград (в силу литературной реминисценции). Невольно — когда объединены с ним общностью звучания. В этом случае они приобретают общность значения и тем самым принадлежность данному семантическому полю по закону ассоциации II рода.
Иллюстрацией внеконтекстных ассоциаций II рода может послужить творчество Хлебникова. Его “самовитое” слово, лишенное значения, содержит смысл более глубокий и сложный, чем любое одиночное словарное значение. Приобретенный от разных слов и соединенный в одном звучании, он сохраняет семантику этих слов — “смыслодателей”:
Ты поюнна и вабна.
Поюнна — это поющая и юная (пою — поющая; юн — юная): вабнá — привлекательна (вáбна) и полна какой-то особой прелести, не имеющей названия, но и не требующей его — с доверием к воображению, с обращением к тем глубинным чувствам, которые не распознаны, не обозначены — “не обозваны” (вот как “обозваны” может совсем не означать “обруганы”, но ассоциируясь со словами одного ряда — “распознаны” и “обозначены”, — соединяя в себе их смысл, передать его).
В силу действия ассоциации II рода равноправны со всяким обычным словом, изобразительны и “сочны” такие, не имеющие общепринятого внеконтекстного значения слова, как “безуханный” (“Цветок засохший безуханный”) или “громкокипящий” (“громкокипящий кубок”). И в силу действия той же ассоциации кому-нибудь может показаться неудачным такое “самовитое” слово у Хлебникова, как “пушкиноты”, подобное “длинноты”.
В связи с этим определяется и отношение к “заумной” поэзии. Звукопись — там, где она осмыслена по закону ассоциации II рода,— законна и необходима, без нее нет собственно стихового смысла и мертво искусство поэзии. Там же, где звук настолько субъективен и произволен, что не связан с семантикой своего поля — он бессодержателен, он — “пустозвон”. “Для заумной речи рассматриваемого типа, — отмечает Якобсон, — характерны чуждые практической речи звукосочетания” [Р. Якобсон, указ. соч., с. 68]. В этом типе речи мы не найдем действия закона ассоциации, в ней — звук бессмыслен, вместо поэзии — “звук пустой”. В этой же работе Якобсон приводит интересное признание Хлебникова: “Когда я писал предсмертные слова Эхнатена “манч, манч”, — они производили на меня нестерпимое действие. Теперь же я их больше не ощущаю. Отчего — не знаю”.
Вероятно, можем мы предполагать, недостаточно объективной была здесь ассоциация. В тех же случаях, когда она объективна, она наделяет звук способностью производить “нестерпимое действие” — “глаголом жечь”.
Ассоциация должна быть объективной. Это, однако, не значит, что она должна быть проста и видна как на ладони. Наоборот, она может быть едва уловимой и обнаруживаться лишь при тщательном разыскании: ведь каждый звук в тексте может ассоциироваться с звукообразом слова, которого в тексте нет.
В качестве примера приведу стихотворение Пушкина “Я вас любил”, одно из стихотворений, тайна очарования которого кажется необъяснимой — ни одного тропа, ни одного сравнения, ни одного образа — проще прозы.
Я вас любил: любовь ещё, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит;Я не хочу печалить вас ничем.Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим;Я вас любил так искренне, так нежно,Как дай вам бог любимой быть другим.
Стихотворение покоится на трех звуковых комплексах. I комплекс состоит из звуков: в, з, м, ж, н и гласного звука о, который как бы окольцовывает их, встревает между ними, вбирает их в свое лоно. Этот комплекс как бы представительствует от слова “невозможно”, которого “ни нежней, ни печальнее нет”. Неважно, что это сказал Анненский, бывший после Пушкина. Важно то, что этот комплекс звуков напитался от слов, включающих эти звуки, печальным и нежным смыслом, который мы собрали в слове “невозможно” для удобства его распознания. Важно и то, что этот единый смысл как бы тенью стоит за спиной каждого слова, включающего хотя бы один из этих звуков, и связывает их внутренней связью.
