Анна Ромм - Марк Твен
Один из таких матерых хищников — сенатор Дилуорти — показан в романе крупным планом. Наглый аферист, мошенник государственного масштаба, пробравшийся к власти при помощи подкупа, шантажа и обмана, он является подлинным «героем своего времени», той общественной силой, которая определяет весь стиль американкой жизни эпохи «позолоченного века». Он вездесущ и многолик. Сфера его деятельности отнюдь не ограничивается рамками чисто деловых махинаций. Он властвует в политике, религии, идеологии, педагогике. Его голос раздается с трибуны конгресса, с кафедры воскресной школы, со страниц «благонамеренной» и «свободной» американской печати. Широта его делового размаха реально означает всеобщность и универсальность той циничной морали буржуазного чистогана, которая воцарилась в итоге «демократических завоеваний». Если сенатор Дилуорти — это деловая практика «позолоченного века», то полковник Селлерс, другой герой романа, воплощает в себе его «поэзию» и «романтику». Этот неутомимый прожектер, в голове которого то и дело рождаются фантастические планы внезапного обогащения, есть нечто большее, чем обычный твеновский «простак». В его лице происходит преображение самой «американской мечты». Национальный миф становится мифом об успехе, горячечным бредом неудачника, мимо которого прошел золотой дождь, не окропив его своей живительной влагой.
Печать горького разочарования лежит на остросатирическом произведении Твена, и разочарование это менее всего сводимо к причинам личного характера. Его сарказм и ирония имели другой источник. Хотя его доверие к теоретическим принципам американской демократии на этом этапе еще в целом остается незыблемым и все происходящее в «Позолоченном веке» представляется ему лишь следствием «невежества и пассивности» его сограждан, добровольно отдающих «политическую власть в руки… карьеристов и мошенников»[47], он уже испытывает настроения смутной тревоги и потребность в известной переоценке ценностей.
Не случайно именно в это время в его творчестве начинает звучать характерная ностальгическая нота. Он все чаще оглядывается назад, стремясь найти свой жизненный идеал уже не в будущем, а в прошедшем. В его произведениях поселяется смутная грусть о чем-то навсегда утраченном (а быть может, никогда и не существовавшем), о молодости своей и целой страны, о ее наивных юношеских иллюзиях, беспощадно развеянных жизнью. Из этого ностальгического томления о мелькнувшем радостном «утре» его собственной жизни, совпавшем с «утром» Америки, рождается одна из ключевых тем творчества писателя — тема детства.
Обратившись к этой теме, возникшей из глубины его потаенных переживаний, Твен в то же время дал выражение настроениям своей эпохи. Тоска по детству была характерна для послевоенной Америки, только что перешагнувшей из «золотого» в «позолоченный» век. Склонность к идеализации «патриархальной» Америки довоенного времени рождалась из сравнений настоящего с прошлым, представавшим перед взором американцев 70-х годов в дымке еще не изжитых иллюзий. Причину этого умонастроения раскрыл Фридрих Энгельс в письме к Ф. Келли-Вишневецкой, написанном им в середине 80-х годов: «Америка была в конце концов идеалом всех буржуа: богатая, обширная, развивающаяся страна с чисто буржуазными учреждениями, свободными от феодальных пережитков или монархических традиций и не имеющая постоянного, наследственного пролетариата. Здесь каждый мог стать если не капиталистом, то, во всяком случае, независимым человеком, который занимается производством или торговлей на свои собственные средства, за собственный страх и риск. И так как здесь пока еще не было классов с противоположными интересами, то наши — и ваши — буржуа думали, что Америка стоит выше классового антагонизма и классовой борьбы. Эта иллюзия теперь рассеялась, последний буржуазный рай на земле быстро превращается в чистилище, и от превращения, подобно Европе, в ад его сможет удержать лишь бурный темп развития едва оперившегося американского пролетариата»[48]. Связь этих процессов с темой детства устанавливает американский литературовед Кеннет Линн. «Развитие цивилизации, которая быстро шла по пути индустриального прогресса, — пишет он, — создавало представление о том, что волшебство и прекрасные тайны природы вытесняются из жизни… Чтобы ощутить очарование жизни в современной Америке, нужно было снова стать ребенком»[49]. По свидетельству того же Линна, в Америке 70-80-х годов «детство возносилось на еще небывалую высоту. Оно было прибежищем от корруптирующих влияний новой эры… и послевоенные американцы стремились обрести в нем… чудесную новизну и свежесть первых жизненных впечатлений»[50].
Но для Твена это возвращение к детству было чем-то неизмеримо более значимым, нежели уступка духу времени. Его книги о детях давали органическое выражение глубинным тенденциям его творчества, проявившимся уже на самом раннем его этапе. Тема «наивного сознания» — художественный концентрат идейных настроений писателя — в его романах о детях вступила в новую стадию своего развития. Маленькие герои его новых книг были прямыми преемниками «простаков», естественными людьми нового, психологически более сложного и реалистически совершенствованного образца. «Простак» Твена — фигура условная и смехотворная. На нем нередко лежит отпечаток «идиотизма» современной жизни с ее извращенным порядком вещей. Объект иронии автора — «простак» — далеко не всегда выступает в роли его положительного героя. Иначе обстоит дело с персонажами детских книг. В них воплотились заветные чаяния и стремления самого Твена. Их сознание в целом — та гармоническая норма, которой измеряется ценность всех явлений жизни. Их образы возникли из стремления писателя взглянуть на мир глазами чистого, неиспорченного человека и показать глубокое несоответствие между жизненными условиями современного общества и здоровой, неизвращенной природой вещей.
С помощью своих маленьких героев он стремился «расколдовать» действительность; вернуть вещам их живое бытие, снять с них безжизненный покров окостенелых, мертвых представлений. Показывая американскую действительность сквозь наивное, свежее детское восприятие, Твен раскрывал искусственность, условность, противоестественность тех отношений, какие господствовали в «демократической» Америке.
В детских книгах Твена, созданных в эпоху наивысшего творческого расцвета писателя, проявились наиболее сильные стороны его дарования. Ироническое обличение темных сторон американской демократии сочетается в них с широтой и смелостью реалистических обобщений, со свежестью, полнокровностью и пластической рельефностью художественных образов. Впервые во всей полноте здесь раскрылась тема красоты обыкновенной, простой, здоровой жизни, красоты простого, здорового человеческого сознания. Это было важным событием в истории американской литературы, крупным завоеванием нового, рождающегося литературного направления — американского реализма.
«Приключения Тома Сойера»
Работая над «Томом Сойером», Твен сам хорошо не знал, пишет ли его для взрослых или для детей. Вложив в эту задорную, насмешливую, жизнерадостную книгу свои заветные мысли и стремления, писатель был склонен думать, что «Приключения Тома Сойера» «будут читаться только взрослыми». Однако восторженные письма юных читателей, а также отклики признанных корифеев детской литературы убедили Твена в том, что он, неожиданно для себя, стал автором детской книги. Эта точка зрения нашла поддержку у многих представителей современной Твену американской литературы и критики. Так, У. Д. Хоуэллс писал Твену: «Неделю тому назад я кончил читать «Тома Сойера». Я не вставал, пока не дошел до конца рукописи, — просто нельзя было оторваться. Это лучшая повесть для мальчиков, которую я когда-либо читал. Книга будет иметь беспредельный успех. Но вы должны совершенно определенно относиться к ней, как к книге для мальчиков. Если это будет так, то и взрослые будут наслаждаться ею в равной степени, а если вы перейдете к изучению характера мальчика с точки зрения взрослого — это будет неправильно»[51].
В ответ Хоуэллсу Твен писал: «М-с Клеменс считает, так же как и вы, что произведение должно выйти как книга для детей, чистая и простая, и я тоже так думаю. Конечно, это правильная мысль»[52].
Закрепив за романом Твена репутацию детской книги, современная Твену критика, как правило, не способна была увидеть в романе те качества, которые придавали ему ценность в глазах взрослого читателя: его полемическую направленность, демократический дух, непочтительно-дерзкое, насмешливо-ироническое отношение Твена к религии, этике и морали буржуазного мира. Впрочем, для этой слепоты помимо субъективных были и некоторые объективные основания. Идейно-философская проблематика произведения, в котором в полемике с официальной моралью утверждалась особая концепция жизни и человека, выступала здесь в несколько приглушенном звучании, пробиваясь сквозь ту радостную музыку юности, которая определяет тональность этого произведения.
