Роман Романов - MMIX - Год Быка

Так что у русского Медведя, несмотря ни на что, ещё есть один единственный шанс начать все с начала, вернуть Принцессу и предложить ей руку и сердце. Без современной науки, без сложной системы управления, опирающейся на новое мировоззрение, новую философию и новую науку – России просто не выжить в современном мире. Но не факт, что и сама современная наука сможет выжить без опоры на русского Медведя. В этом случае кризис глобальной однополярной системы может ввергнуть весь мир в новое Средневековье.

Сможет ли русский Медведь преодолеть рок, зависит от каждого из нас, кто имеет ум и совесть. Только нужно перестать тратить время на пустопорожние споры и пререкания, на обсуждения чужих благоглупостей и злонамеренностей. А для начала – хотя бы начать навёрстывать упущенное за последние 40 лет.

8 июня 2008 г.

Чем хорош глобальный финансовый кризис? Прежде всего, тем, что люди, которым особо нечего терять, могут надолго расслабиться и заняться творчеством – литературным, научным или даже в одном флаконе. Тем более что за мной должок – ещё в начале августа обещал написать аналитическую «рецензию» на сюжет шварцевской «Тени». Но потом случился предсказанный «водораздел 8.8.8», а потом финансовый кризис, так что собираться с мыслями о вечных сюжетах пришлось несколько дольше, чем хотелось бы. Однако, если я снова просто изложу свое видение параллелей между сказочным сюжетом ещё одной пьесы Щварца и драматическим сюжетом российской истории, то большинство читателей скорее уверятся в том, что это с моей стороны обычная игра или банальная мания – рисовать параллельные, хотя и ломаные линии на всем, что под руку попадет. Тут же набежит какой-нибудь многомудрый пескарь и объявит плоды долгих размышлений полным бредом. Поэтому придётся заранее написать подробную объяснительную:

Прежде чем разбирать конкретные примеры, попробуем доказать общую теорему, которая звучит так: «Художественное произведение лишь тогда является великим (культовым), когда содержит в себе сказочный сюжет». Доказательство этой теоремы в свою очередь опирается на более простую лемму: «Сказка – ложь, да в ней намёк на образы и сюжеты коллективного бессознательного».

В части архетипических образов и сюжетов последнее утверждение можно считать общеизвестным, доказанным многими исследователями древних мифов и народных сказок. Но наша формулировка немного шире и предполагает наличие в коллективном бессознательном не только древних архетипов, но и более актуального содержания, а также футуристической, точнее – эсхатологической компоненты – то есть образов и сюжетов, описывающих не начало, а конец времён. Собственно, главным практическим доказательством наличия в нашем общем коллективном бессознательном как архетипических, так и эсхатологических образов и сюжетов является, с одной стороны, наличие культовых, вечных произведений, а с другой стороны – живой отклик, воодушевление слушателей, читателей, зрителей, воспринимающих эти образы и сюжеты.

Достаточно надежно установлено, что авторы таких культовых произведений получают их в виде «откровения», то есть, согласно современным психологическим воззрениям, черпают вдохновение, образы и сюжеты из «коллективного бессознательного», то есть из той части человеческой психики, которая не воспитывается или модифицируется через сознание, а наследуется в неизменном виде напрямую от предков. Поэтому архетипические или эсхатологические образы и сюжеты одинаковы для всех людей в пределах весьма больших сообществ. Воздействие культовых произведений на все сообщество трудно объяснить иначе как высвобождением особого рода психической духовной энергии в момент, когда внешний образ из религиозной мистерии, спектакля, книги, фильма совпадает с внутренним образом «коллективного бессознательного». То есть совпадение образов – это ключ к запасам психической энергии, наличие которой предполагают все самые развитые психолого-антропологические теории, называя их по-разному – «дух» у Апостола Павла и у Арнольда Тойнби, «либидо» у Фрейда и Юнга, «пассионарность» у Льва Гумилева.

Соответственно, одинакова общественная функция древних пророков и великих художников – проникнуть в глубины коллективного бессознательного и описать на современном им языке архетипы, образы и сюжеты, чтобы дать всему обществу ключ к запасам духовной энергии, необходимой для развития. Именно для этого общество оказывает давление на творца, создает вокруг него амбивалентную «творческую среду», одновременно изолирующую, ранящую амбиции и побуждающую, создающую неопределенность, требующую выхода. Все выходы для внешней, светской активности перекрыты, поэтому единственный путь для Поэта – вслед за Орфеем в преисподнюю «коллективного бессознательного», ведомый образом своей Музы, она же Эвридика, она же Ариадна. Из более близких хрестоматийных примеров достаточно вспомнить феномены Болдинской осени или публичного одиночества Булгакова.

Что касается эсхатологических образов и сюжетов, то, наверное, нет особой необходимости представлять авторов наиболее известных и вдохновляющих откровений – Иоанна Богослова и Мишеля Нострадамуса. Однако эти произведения нельзя назвать художественными, и вдохновляют они не столько массового читателя, сколько других авторов и толкователей. Но я могу назвать оказавшее и оказывающее влияние на массового читателя художественное произведение, загадка которого объясняется именно ярко прописанными эсхатологическими образами и сюжетом – это, разумеется, «Мастер и Маргарита» Булгакова. Однако и кроме этого Романа Романов, эсхатологическая напряженность ХХ века отражается в образах многих культовых книг, пьес и фильмов. Причем, что характерно, образы чаще всего вполне человеческие, приземленные, а сюжет – фантастический или фантасмагорический. Впрочем, разговор об эсхатологических сюжетах в книгах и фильмах второй половины ХХ века заслуживает отдельной статьи или даже монографии. Однако читатель и сам может найти параллели в сюжетах и образах таких далеких по жанру и внешнему содержанию произведений как мистический роман «Мастер и Маргарита», пьеса «Пролетая над гнездом кукушки», кинокомедия «Кавказская пленница», шпионский телесериал «Семнадцать мгновений весны» или фантастическая притча «Сталкер», и не только. Нужно только помнить, что мифологический сюжет в любом художественном произведении вписан столь же схематично, условно, как и в любой сказке.

Основное же содержание любого романа или пьесы, как культового, так и обычного, составляет непосредственный отклик автора на давление обстоятельств и отражает состояние «творческой среды». Поэтому внешнее содержание романа Булгакова – это сатира на сообщество советских литераторов. А например, содержание книг Стругацких отражает мечты, иллюзии и фобии советской научно-технической интеллигенции. Точно так же дворянин Лев Толстой сталкивается с техногенными ужасами первой войны индустриальной эпохи – Крымской, окончательно перечеркнувшими надобность в лучших качествах прежнего дворянства – личной доблести и чести. И этот когнитивный диссонанс – несоответствие внутренней самооценки и результатов внешнего экзамена – оставляет глубокую незаживающую рану в душе дворянина, залечить которую можно, только выплеснув свои переживания на бумагу, создав в лице Андрея Болконского обобщённый светлый образ уходящего дворянства, достойно, но обреченно сопротивляющегося наступлению новой исторической эпохи.

Надеюсь, с этой констатацией никто не будет спорить, что Болконский – это обобщённый образ романтического сословия екатерининского дворянства? Нетрудно догадаться, что Пьер Безухов – это такой же обобщенный образ обновленного сословия дворянской интеллигенции, идущей на смену прежнему дворянству. Причем нетрудно заметить, что на Пьера, как и на других персонажей, Толстой смотрит со стороны, ясным и отстраненным взглядом умирающего Болконского. В Толстом тоже умер дворянин-воин, которого сменил интеллигент дворянского происхождения. Собственно, пока мы не входим в противоречие с типично интеллигентским пониманием литературного типа как отражения наиболее общих черт и смыслов. Однако интеллигентное литературоведение уходит от вопроса, откуда писатель берет эти обобщенные образы. И почему создавая типический образ, писатель ставит героя в обстоятельства сюжетной линии отнюдь не типические. Или может быть, все московские масоны переодевались в мужицкое платье и охотились на Наполеона?

Так может быть более продуктивной будет гипотеза о том, что великий писатель черпает свои бессмертные образы и сюжеты из коллективного бессознательного? Не находя должного идеала в окружающей действительности и побуждаемый совестью, то есть прочной внутренней связью с близкими по духу людьми, душа писателя обращается не к внешнему сознанию, а к внутренней интуиции, к коллективному бессознательному, где этот самый идеальный образ дворянина существует вместе с другими идеальными образами. Поэтому основной сюжет великого произведения отражает судьбу и взаимоотношения вовсе не «типичных представителей», а самих сословий (социальных слоев, субэтносов).