Валентин Дмитриев - ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ
Энциклопедии занимают много полок в библиотеках.
Увесистые тома! Недаром в название одного из них вкралась когда-то, говорят, опечатка: «Энциклопудия»...
ИМЕНИ АВТОРА НЕТ
ЗАПРЕЩЕННАЯ КНИГА
В 1795 году в Петербурге была издана книга под длиннейшим по тогдашнему обычаю названием: «Новейшее повествовательное землеописание всех четырех частей света, с присовокуплением самого древнего учения о сфере, а также и начального для малолетних детей учения о землеописании. Российская империя описана статистически, как никогда еще не бывало. Сочинено и почерпнуто из вернейших източников, новейших лучших писателей, учеными Россианами. Иждивением книгопродавца Ивана Глазунова. В Санктпетербурге, при Императорской Академии Наук».
Это был трехтомный труд по географии и истории, которые были взаимоувязаны. В «Предуведомлении» говорилось, что «в опровержение тех обидных для Российского Народа мнений, якобы оный больше влечения имеет к чтению разтлевающих книг, каковы Фоблазы, Кандиды, Вертеры, Новые Елоизы, Совестьдралы, глупые и невкусные сказки о Бовах, Ерусланах и сим подобных —сей народ наиглавнейшее имеет устремление к чтению отечественного, а купно и других народов Землеописания и Истории, яко первоначального източника просвещения».
Далее в «Предуведомлении» было сказано, что составители использовали «самые верные източники домашних и чужестранных писателей, как изданные уже частию в свет, так и поныне еще остававшиеся без обнародования».
В первой части сведения по географии излагались в форме вопросов и ответов, например:
«В. Как земля вообще разделяется?
О. На известный и неизвестный мир.
В. Какие малоизвестные земли лежат к югу?
О. Оных число велико, и потому новейшие землеописатели побуждены были сделать из оных пятую часть света — Австралию».
Вторая часть содержала «Статистическое землеописание Европейской России», весьма полное и интересное, соединенное со сведениями по истории. Вот тут-то авторов — «ученых Россиан» — а с ними и книгопродавца ждали крупные неприятности.
Через несколько месяцев до сведения Екатерины II было доведено, что это сочинение, несмотря на отрицательный отзыв в предисловии о произведениях Вольтера, Руссо и Гете, содержит вольные мысли.
За шесть лет до того Екатерина запретила «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, как «книгу, полную самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный». Эти «вредные умствования» виделись ей теперь всюду.
В первую очередь ее возмутило то, что здесь была, хоть и робко, приоткрыта завеса над некоторыми страницами русской истории. Так, сообщалось, что царь Федор Алексеевич назначил наследником младшего своего брата, Петра, в обход другого брата, Ивана, «в рассуждении неспособности оного к правлению по болезни и слабодушию».
Далее говорилось, что Петр I «сам, умирая, не нарек себе наследника. Оставалось неизвестным, кому по нем царствовать; большая часть народа желала иметь государем своим принца Петра, сына несчастного Алексея, но сильнейшая сторона употребила все меры к возведению на престол Екатерины, супруги Петра».
В главе, посвященной Франции, о ее королях говорилось без всякого почтения. Читателям сообщалось, что там царствовал Людовик XIV, «коего честолюбие привело в великое изтощение доходы государственные, и коего пустосвятство лишило государство трудолюбивейших жителей. В правление его, по низости его ласкателей, деспотизм взошел на высочайшую степень, путем уничтожения вольности и священных прав народа».
Как тут было не вспомнить о Радищеве?
«Лудовик XV предавался величайшим распутствам, оставляя правление своим Министрам и Любовницам, и подданные его начали скучать таковым поносным игом, которое частию сами на себя возложили».
Какие аналогии тут напрашивались! Можно ли было допускать столь крамольные высказывания? Императрица велела запретить продажу «Новейшего землеописания» и отобрать у книгопродавцев все выпущенные экземпляры. Они были отправлены в типографию Академии наук, где печатались, с предписанием «вынув артикул о Франции, прочее точнейшим образом просмотреть и ничего не оставить такого, что противно законному и самодержавному правлению».
Так и было сделано: места, послужившие причиной запрета книги, значительно смягчили. В них уже не упоминается ни о слабоумии Ивана V, ни о «несчастном Алексее». О Людовике XVI уже не сказано, что «он согласился на перемену в прежнем образе правления» — как можно! Вместо этого: «Лудовик XVI происками беззаконнейшего сборища Якобинцев сужден был и бесчеловечно торговою смертию казнен в Париже (т. е. публично: казни производились на Гревской торговой площади).
Этим дело не ограничилось: было повелено допросить цензора Князева, «почему он сию книгу с таковыми выражениями пропустил для печатания». Князев очень испугался и в пространном ответе оправдывался: «Ежели подлинно статьи сии напечатанными оказались, то сие последовало не от умышленности моей, но, может статься, были мною вымараны, а после сочинителями поновлены и прибавлены после моего подписания. Должность свою исправлял я рачительно и книги рассматривал со всей осторожностию».
На сей раз Екатерина проявила либерализм и не сослала в Сибирь авторов трехтомного сочинения. Ими были «ученые Россияне» — члены «Общества друзей словесных наук» (где Радищев играл заметную роль) М. Антоновский и М. Жулковский.
ПУТЕШЕСТВИЕ N. N.
Друзья! Сестрицы! Я —в Париже!Я начал жить, а не дышать!Садитесь вы друг к другу ближеМой маленький журнал[5] читать!Я был в Лицее, в Пантеоне,У Бонапарта на поклоне,Стоял близехонько к нему,Не веря счастью моему...
Так начинается книжка «Путешествие N. N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия, в трех частях», изданная в Петербурге в 1808 году. Она очень маленького формата (в 32-ю долю листа, т. е. 11 x 8 см), в ней всего 20 страничек, и содержит она лишь одно стихотворение в 102 строчки, представляющее собою монолог, где N. N. весьма приподнятым тоном описывает все, что он повидал в двух европейских столицах.
На заглавном листе — рисунок, изображающий двух мужчин во фраках: один декламирует, держа в поднятой руке книгу, а второй, сидя на краешке кресла, слушает чтение; у ног его лежит шляпа. На третьей странице напечатано: «Изъяснение фронтисписа: славный парижский актер Тальма наставляет путешественника в искусстве театральной игры».
Кто же этот путешественник? И кто анонимный автор?
Шуточное стихотворение это написано известным русским поэтом Иваном Ивановичем Дмитриевым (1760— 1837), по случаю поездки за границу Василия Львовича Пушкина (1770—1830), дяди нашего великого поэта.
Поездка состоялась в 1803 году, и, конечно, «писанное за три дни до путешествия» — придумка автора: не мог же он заранее знать, что В. Л. Пушкин будет представлен Наполеону (в 1803 г. носившему титул первого консула, отчего он и назван Бонапартом). В «Вестнике Европы» за 1803 год, № 20, напечатано письмо В. Л. Пушкина из Парижа, где рассказано об этом визите.
Книжка эта — большая библиографическая редкость, ибо была издана тиражом всего 50 экземпляров, для узкого круга друзей и знакомых. Вдобавок В. Л. Пушкин уничтожил часть тиража: ведь он был выведен легкомысленным щеголем (каким и являлся на самом деле), который «все тропки знает булевара, все магазины новых мод»:
Я вне себя от восхищенья:В каких явлюсь вам сапогах!Какие фраки, панталоны,Всему новейшие фасоны!
Высмеивает автор и склонность В. Л. Пушкина к сочинению довольно посредственных стихов:
Я сам готов, когда хотите,Признаться в слабостях моих:Я, например, люблю, конечно,Читать мои куплеты вечно,Хоть слушай, хоть не слушай их.
Эта написанная живым и легким стихом сатира была хорошо известна А. С. Пушкину, который посвятил ей заметку (опубликованную лишь в 1855 г.). Там говорится:
«Эта книжка никогда не была в продаже. Несколько экземпляров розданы были приятелям автора, от которого имел я счастье получить и свой (чуть ли не последний). Я храню его, как памятник благосклонности, для меня драгоценной... «Пут[ешествие] есть веселая, незлобная шутка над одним из приятелей автора: покойный В. Л. П[ушкин] отправлялся в Париж, и его младенческий восторг подал повод к сочинению маленькой поэмы, в которой с удивительной точностью изображен весь В. Л. Это образец игривой легкости и шутки живой и незлобной. <...> Я бы отдал все, что было писано у нас в подражание лорду Байрону за следующие незадумчивые и невосторженные стихи, в которых поэт заставляет героя своего восклицать: «Друзья! Сестрицы! Я — в Париже!»
Добавим, что И. И. Дмитриев был не только поэтом, но и министром юстиции, обер-прокурором Сената, и престиж не позволял ему подписать это шутливое стихотворение своей фамилией.
