Три аксиомы - Зыков Иван Максимович
Бегут свинцово-серые тучи, не прекращается северный ветер. Холодно. Брызжет мелкий дождик. Поля, луга, леса стоят посвежевшие, словно умытые, оттого что на травинках и ветках светлыми бисеринками висят капельки водяной пыли.
Отправляется в путь из Олемы бригада плотогонов.
В наши дни на всех реках транзитного сплава плоты вяжутся машинами. Сплоточный станок сжимает бревна в цилиндрический пучок и стягивает железной проволокой. Из таких пучков и составляется плот. Все это делается быстро и экономно, с малой затратой труда.
Но цилиндрический пучок бревен погружен в воду на целым метр. Где же на летней Мезени взять метровую глубину? Ясно, что такой способ здесь не годится, и приходится поступать по старинке: штук тридцать-сорок плавающих бревен прижимают бок к боку и вручную связывают в плоский однорядный квадрат — «плитку». Для скрепления служит стариннейший материал — длинные и гибкие ивовые ветви.
На однорядную «плитку» делается еще накат — бросают штук двадцать поперечных бревен. «Плитка» погружается в воду сантиметров на 15, и только при толстых бревнах, что на Мезени бывает редко, — на 20 сантиметров. Вот при какой малой глубине способны плыть плоские плитки, не задевая речного дна.
Канатом соединяют плитки в пары. Пять или шесть пар счаливают вместе — получается плотик шириной метров в пятнадцать, длиной около сорока метров. Он содержит 130–150 кубометров древесины и называется «паромом». А когда десяток паромов свяжут воедино, тогда назовут буксирным плотом, и поведет его пароход или катер.
Но сейчас паромы не счаливаются в плоты. Они идут по недоступной для пароходов реке самосплавом, силою течения. Но идут не вслепую и не становятся полностью игрушкой стихии. Плывут на пароме обычно два человека и вносят поправки в курс энергичными взмахами гребков — гигантских весел, приделанных спереди и сзади. А иногда отталкиваются шестами, чтобы течение не навалило на мель.
Одному парому плыть небезопасно: сядет на мель или еще какая приключится авария, — двум человекам справиться трудно. Поэтому плотогоны работают бригадами, гонят сразу шесть паромов и и случае беды помогают друг другу.
В бригаде шесть олемских парней, четыре девушки и бригадир — опытный лесоруб и сплавщик. Бригадиру — тридцать лет, все остальные в жизнерадостном восемнадцатилетнем возрасте, когда хочется совершать подвиги и ставить рекорды, а любая трудность переживается как интересное приключение. Юношу Григория Лешукова, например, радует и приводит в спортсменский восторг то, что идет он на пароме один, а не вдвоем:
— Доплыву, доведу! Не в первый раз. Уже ходил один и нигде на мель не садился.
И верно. Григорий обладает безупречным пониманием законов текучей воды, создающей речное русло. Изложить их словами он не всегда в состоянии, но глаз его по множеству признаков безошибочно чувствует, где под однообразно гладкой поверхностью воды лежат глубины и мели.
Паромы плывут гуськом, стараясь держаться поближе друг к другу. Бригадир Николай Беляев идет в хвосте. При паромном сплаве место командира сзади. Его роль — подавать помощь застрявшим на мели, зачищать путь, чтобы никто не отстал.
Отплыли от Олемы пять километров, и тут на перекате русло разделилось в песках на два «собачьих горла». Три парома благополучно проскочили, три застряли на мели.
Благополучные паромы поставили в тихом месте «на роч», то есть привязали к вбитым в песок кольям, и вся бригада полезла в воду стаскивать обмелевшие. Если это не сделать своевременно, река замоет песком еще крепче.
Снять паромы целиком сила не взяла. Пришлось расчаливать на отдельные плитки и спихивать их на более глубокое место, работая кольями, как рычагами. Выведенные на глубину плитки ставили «на роч».
Вся команда бродила в воде, не раздеваясь, — парни кто в чем, а девушки в юбках, надетых поверх лыжных костюмов. В одежде теплее. Я, выросший неподалеку отсюда и в сходных условиях тундры и тайги, знаю это с детства. Холодно только сначала, при погружении, когда сквозь одежду приливает к телу первая вода, а потом она согревается.
Дно у реки неровное. Местами вода всего до щиколотки, а рядом яма человеку по грудь. Туда и отводят освобожденные плитки.
Парни и девушки бродили всю светлую ночь и целый день. Только к вечеру все шесть паромов стояли на привязи у приглубого берега под крутой красной «щельей».
Раскололи топорами бревно, запалили на берегу жаркие костры. Сушились, тоже не раздеваясь. Сидели около костров, и от людей палил густой пар.
Сварили в котле соленую треску, вскипятили чай. Попили, поели, легли на камнях около костров спать. Через два часа проснулись от холода. Температура воздуха и днем и ночью почти одинаковая, колеблется около семи градусов, но спящему человеку всегда кажется холоднее.
Из четырех девушек только одна здешняя, трое приехали по договору с Украины. Одну украинку зовут Эльвирой Витальевной.
Я говорю:
— У вас даже имя неподходящее для такой грубой работы. Эльвира — что-то воздушное, тонкое, кисейное.
Бригадир Беляев заступился:
— Вовсе она не кисейная. На работу горазда, не отлынивает.
А Эльвира добавила:
— На второй год в Олемском лесопункте остаюсь. Зимой на лесозаготовках легче: жилье с крышей. Поворочаешься в снегу с топором, обрубая у дерева сучья, промокнешь, промерзнешь, да зато придешь в натопленную комнату, повесишь одежду к горячей печке, ляжешь на кровать под одеяло. А летом на сплаве тяжеловато — без крыши, кругом вода: снизу — речная, сверху — дождевая.
Да, вода сверху и снизу. Перемокли люди, иззябли, но ни у кого на гриппа, ни насморка. На безлюдной широкой реке ничем, не заразишься: никаких вирусов. Случись такая штука в городе — все бы слегли, а здесь подрожит человек так, что зуб на зуб не попадает, согреется, и никаких последствий.
Гриша Лешуков, идущий в одиночку, доволен: его паром не коснулся мели. Вообще парень настроен жизнерадостно:
— Не горюйте, товарищи, что холодно! Зато весь комар спрятался.
Я говорю:
— Мода пошла плавать на плотах по Тихому океану. Норвежец Хейердал, американец Виллис переплыли.
— Для какой надобности?
— Кто для науки, а кто и без надобности, просто так, чтобы преодолеть трудности и показать доблесть.
— Ну и чудаки! — смеется Гриша. — Прогнать плот по Тихому океану не диковина, там глыбко. Ехали бы к нам, на Вашке народу не хватает. Дали бы им паром — гони по песку-щепичнику через собачьи горла, доказывай свою доблесть!
Оттолкнулись от берега, поплыли, вытянулись в цепочку.
Прошли километров десять. Показалась деревня Рещелье. Тут задул встречный ветер, трудно стало управлять паромами, тащит их ветром на меляки.
Решили остановиться. Плыть при сильном ветре не полагается по правилам, и простои из-за ветра оплачиваются. Приткнулись к берегу, вбили колы, привязали паромы, пошли в деревню проситься на постой. Девушек удалось пристроить, парней не пускают.
Я говорю рещельским хозяйкам:
— Петь да плясать вы мастерицы, а нехорошо поступаете. Распремилых девиц в гости пустили, а самолучших молодчиков прочь гоните. Как же людям на холоду под дождем мокнуть?
— Где уж хорошо! Совсем нехорошо! Да боязно. У этих вербованных — полтавских да харьковских — на лбу не написано, какой он есть человек. То ли из армии вернулся, то ли досрочно выпущен из тюрьмы.
Пробую возражать:
— Плохой человек один из тысячи.
— А когда в двери стучит, почем знать, может, как раз тот самый, который один из тыщи…
Нашлись люди, знающие бригадира Беляева. Убедились, что и все остальные — свои соседи-лешуконцы. Кое-как разместились.
Стояли сутки. Отдохнули, взбодрились. Вечером ветер затих. Двинулись вперед.
Снова застряли. Всю ночь бродили в воде, стаскивали паромы. Снялись и не сушились, мокрые сели на паромы, поплыли, потому что невдалеке видна деревня Чулощелье, и лучше сделать привал в деревне, а не на пустынном берегу.
