Пол Экман - Почему дети лгут?
Однажды мы с Мэри Энн отправились в гости, оставив Еву на попечение брата. Был будний день, и мы велели Тому уложить Еву спать в девять часов. На следующее утро Ева едва встала, явно не выспавшись. Заподозрив, что она вчера засиделась у телевизора, я спросил, не бодрствовала ли она после девяти. Она это отрицала. Тогда я спросил у Тома и получил ответ: «Я не знаю». Я ни в чем не уверен, но давайте допустим, что Том знал: Ева легла в десять, но солгал. Я никого не стал наказывать или устраивать разбирательство, потому что хочу, чтобы Том чувствовал себя заодно с сестрой. Я хочу, чтобы он защищал ее, а не был бы доносчиком. Если б я даже и узнал правду, она не была бы столь значительна, чтобы подрывать чувство солидарности брата и сестры.
Но даже когда речь идет о жизни и смерти, родители и дети могут расходиться во мнении: следует или нет докладывать об этом. Вот какой инцидент произошел на почве расовой нетерпимости в Говард-Бич — одном из районов Нью-Йорка в 1987 г. Двадцатитрехлетний чернокожий юноша подвергся нападению группы подростков, вооруженных бейсбольными битами. Пытаясь спастись, он выскочил на шоссе, был сбит проносившейся мимо машиной, в результате чего он скончался. Юноша по имени Бобби Райли, бывший среди нападавших, предоставил полиции информацию, которая позволила арестовать нападавших и выдвинуть против них неопровержимое обвинение. Вот как «Нью-Йорк Таймс» описывает реакцию взрослых на поступок Райли.
…Соседи Райли утверждали, что помочь властям было его моральным долгом. Один из соседей сказал: «Он — правоверный католик и не мог поступить иначе». По мнению другой соседки, родители юноши могут быть уверены в том, что их сын поступил правильно. «Если б на безоружного человека набросился с бейсбольной битой мой собственный сын, то я либо убила его собственными руками, либо сделала бы все, чтобы как-то загладить его вину…»
А теперь послушайте, как реагировали подростки.
Гарри Вагнер, 15 лет: «Он поступил плохо. Нельзя доносить на своих. Теперь ему лучше отсюда уехать».
Джоди Арамо, 16 лет: «У Бобби Райли больше нет друзей, потому что он — стукач».
«Это моя лучшая подруга, — сказала молоденькая девушка на пороге школы, указывая на другую девушку, одетую точно так же. — Я бы никогда не донесла на нее, ни за что. Друг — это друг. Вы что — хотите, чтобы ваш друг сидел в тюрьме?»
Статья в «Таймс» заканчивалась словами: «Большинство подростков в Говард-Бич из этого дела уяснили только, что донос — это грех, независимо о того, насколько ценна правда»[10].
В данном случае в противоречие вступают только преданность друзьям и моральные обязательства перед обществом. Бобби Райли не был сторонним наблюдателем — он ведь также участвовал в преступлении. И вероятно, Райли стремился искупить вину или выполнить моральный долг. Он мог также рассчитывать на снисхождение суда в благодарность за предоставленную полиции информацию. К тому моменту, когда статья была опубликована, один лишь Райли из всей компании не находился под стражей в ожидании суда.
И хотя он мог руководствоваться сложными мотивами, ясно, одно — родители и дети расходятся в своей оценке тех, кто дает информацию против других.
Ложь с целью защиты товарищей
В интервью мы пытались выяснить, как относятся дети к тому, чтобы донести на соученика в тех случаях, когда они, в отличие от Райли, не выступали соучастникам преступления. Сказав правду, они для себя не добились бы ничего. Мы задавали им такой вопрос: «Если учитель спрашивает тебя, не твой ли друг сломал школьный магнитофон, а ты знаешь, что это сделал именно он, доложишь ли ты об этом учителю?»
Менее трети ребят ответили, что они сообщили бы учителю правду. Решение давалось им нелегко.
Вот типичные ответы:
«Это зависит от того, нарочно ли он это сделал».
«Друг дороже сломанного магнитофона».
«А магнитофон очень дорогой?»
«А что, в этом еще кого-то невиновного обвиняют?»
«А сам он провинившийся на меня ябедничал?»
Ребята взвешивали моральные соображения, пытаясь принять правильное решение. Они по-своему старались оценить мотивы провинившегося, масштаб нанесенного ущерба, возможные обвинения в адрес невиновных.
Как дети разрешают противоречие между обязательствами перед старшими и лояльностью к товарищам, было показано в одном исследовании, проведенном в обычной средней школе. Учителя вызвали из класса, чтобы он ответил на важный телефонный звонок. Один из учащихся поднялся со своего места, подошел к учительскому столу и сгреб с него горстку лежавших там монет — центов семьдесят пять. Со словами: «А ну посмотрим, что из этого выйдет!» — он сунул мелочь в карман и вернулся на свое место.
Все ученики пребывали в неведении относительно того, что инцидент спровоцирован психологами как часть эксперимента по изучению лояльности к сверстникам. Ученик, взявший деньги, выступал «подсадной уткой» — он следовал инструкции экспериментатора. Организовавшие этот опыт доктор Герберт Харари и доктор Джон Макдэвид нашли двух добровольцев, согласившихся «стащить» 75 центов. Один из подставных учеников обладал высоким статусом (именно его имя одноклассники чаще всего называли, когда их просили выбрать пятерых, наиболее достойных представлять класс на общешкольном собрании). Имя другого в этом контексте не упоминалось ни разу, т. е. его статус был низким. В одном классе деньги присвоил ученик с высоким статусом, в другом — с низким.
Затем учащихся обоих классов вызывали поодиночке или парами и спрашивали: «Ты не знаешь, не брал ли кто-нибудь деньги с учительского стола? Ты знаешь, кто их взял? Если знаешь, скажи — кто?»
Все ученики, которых опрашивали поодиночке, сказали правду. Никто не солгал независимо от того, каким статусом обладал подставной ученик. Ситуация, однако, была совершенно иной, когда учеников вызывали парами. В этом случае то, как каждый себя поведет, тут же становилось известно товарищу. Налицо было откровенное давление! И когда речь шла о виновном, имевшем высокий статус, правды не сказал никто. Все отрицали, что им известен факт пропажи и что они будто бы знают, кто взял деньги. Воришку с низким статусом не защищал никто. Все назвали его имя. Аналогичные результаты получены и в другом эксперименте, где подобная ситуация была разыграна на ином материале[11].
Родители, однако, хорошо знают, что некоторые дети более устойчивы к влиянию сверстников. В следующей главе мы рассмотрим причины, объясняющие эти индивидуальные различия.
Родители считают, что дети должны каяться в своих прегрешениях, т. е., по сути, доносить на самих себя, даже если уверены, что откровенность повлечет за собой неприятности. Именно такого поступка я ожидал от Тома в связи с его вечеринкой. Этого я и поныне ожидаю от него, если что-то нехорошее случится с ним в школе. Я понимаю, что выдвигаю суровое требование, но надеюсь, что обязанность рассказать впоследствии обо всем родителям повлияет на само поведение Тома и он будет менее склонен ввязываться в какую-либо неприятную историю. По мере возможности я также стараюсь не наказывать его или избираю гораздо более легкое наказание в тех случаях, когда он честно признается в своих поступках.
Ложь, оправдываемая 5-й поправкой
Взрослые, как гласит 5-я поправка к американской конституции, не обязаны сами выдвигать обвинения против себя в суде. От ребенка же, как бы находящегося перед судом родителей, мы, однако, ждем самообвинений и не хотим признать его возможность апеллировать к данной поправке. Дети тем не менее находят способ уклониться от этого, уверовав, что не следует по доброй воле докладывать о чем-то предосудительном, пока их прямо не спросят. Одна двенадцатилетняя девочка так и говорит: «Не признаться не значит солгать». Она к тому же может уверить себя, что ее маме и папе вовсе не интересна правда. Эта линия защиты, как правило, возникает лишь в подростковом возрасте, но впоследствии не исчезает. Ведущая газетной рубрики полезных советов Энн Ландерс зачастую советует своим взрослым читателям не каяться в прошлых грехах, «не будить лиха, пока спит».
Шестнадцатилетняя Бетси доверительно сообщила мне, что о своей половой жизни она родителям никогда не лгала. По ее словам, они не интересовались, она ничего и не рассказывала. «Конечно, мама когда-то говорила, чтоб я этого не делала. Ну, всякие там разговоры о беременности, болезнях и все такое… Но это было года два назад. А с тех пор мама ни о чем не спрашивала. Даже когда я прихожу поздно — вы понимаете, очень поздно, — она задает мне только один вопрос: „Хорошо провела время?“»
Бетси считает, что об ее интимной жизни родители ничего не хотят знать, иначе спросили бы. Выяснить у родителей Бетси, так ли это, я не мог, не нарушая конфиденциальности. Но некоторые родители из тех, кого я об этом спрашивал, утверждали, что они в подобных случаях хотели бы быть в курсе дела.
