Пол Коллинз - Даже не ошибка
«Для такого когнитивного профиля подходящее занятие — это работа инженера», — таков вывод Бэрон-Коэна.
Когда обследовали одну тысячу британских родителей аутичных детей, выяснилось, что профессия инженера среди их отцов встречается вдвое чаще, чем в целом в популяции. Наука и бухгалтерия — работы для одиночек, требующие глубокой сосредоточенности и абстрактности, — встречались еще чаще по сравнению со средним национальным уровнем, а художников было почти вчетверо больше «нормальной» частоты. Когда же Бэрон-Коэн и другие исследователи сузили свое внимание, сосредоточив его на высшем эшелоне академических талантов (стали проводить исследования здесь, в Кембридже), то обнаружилось, что в семьях изучавших науку студентов аутизм встречается в шесть раз чаще, чем в семьях изучавших литературу.
По результатам исследований Бэрон-Коэна аутизм стали называть «синдромом чокнутых компьютерщиков». Компьютерное программирование — наиболее распространенная профессия для таких чудаков. Но тут стоит вспомнить, что программирование — это практически подраздел математики. Так что легко представить себе, почему математические факультеты в шутку называют программами трудоустройства для аутистов. Математика — прибежище чистой воды чудаков: свой особенный мир, абсолютное выражение абстрактной логики. Один из поразительных случаев Бэрон-Коэна — блестящий математик Д. Б., два брата у которого тоже талантливые математики. Четвертый брат в этой семье — глубокий аутист, а их отец — преподаватель физики. Д. Б. — человек вполне социально успешный, он даже женился… конечно, на женщине-математике. При этом Д. Б. столь равнодушен к тонкостям социального взаимодействия, что «покуда ему не сказали, что это не очень уместно, он повсюду бегал — по коридорам, по улицам, даже в тех случаях, когда не спешил, просто потому, что так ему казалось эффективнее».
Некоторые аутисты очень любят Мистера Спока из фильма «Стар Трек» — его затруднения отражают их собственные: обитатель другого мира со своей неординарной логикой все время попадает в тупик в нашем мире. Такие эксцентричные личности, однако, в математике встречались всегда, и число их не менее постоянно, чем значение числа π. На одной комической литографии XIX века под названием «Математическая абстракция» витающий в облаках профессор, усевшись между столиком для завтрака и плитой, внимательно смотрит на яйцо в своей руке, а часы между тем варятся в кастрюле. Этот сюжет вряд ли можно назвать сильным преувеличением, если вспомнить характер величайшего британского математического таланта, сэра Вильяма Роуэна Гамильтона[26]: тот работал в своей столовой, сверху донизу заваленной черновиками, — и иногда только неохотно отрывался, когда родные приносили ему свиную отбивную. Когда в 1865 году он умер, столовую открыли и, по отчету одного коллеги, «останки ученого были вывезены и исследованы, а среди страниц рукописей были обнаружены фарфоровые тарелки с окаменевшей едой в таком количестве, что хватило бы на целую кухню».
Однако именно такое пренебрежение к воздействиям внешнего мира, как однажды объяснил Гамильтон, и делало возможной его работу: «Единственная принципиальная разница между умом обычного человека и умом сэра Исаака Ньютона состоит в его способности более продолжительное время применять свой ум».
Какая-то особая привлекательность есть в таких людях; я всегда был неравнодушен к Джону Франшэму, математику XVIII столетия, который в подростковом возрасте потратил 25 фунтов наследства на пони — «не для того, чтобы ездить на нем, а чтобы получить друга», в результате чего его врач заключил, что молодой человек «выжил из ума». Франшэм изобрел игру «в наперсток», в которую играл непрерывно — покуда не поймал мячик 666 666 раз. Он писал работы по философии, однако перед простыми делами был бессилен: однажды он захотел послать письмо с просьбой о деньгах и впал в ступор из-за того, что никогда ранее не сгибал бумагу. Письмо это он так никогда и не отправил.
Дождь барабанит в окно у меня над ухом, а я все вычерчиваю узоры в так и не понадобившемся мне блокноте. Я по-прежнему один. Собираюсь посмотреть, когда поедет следующий экспресс обратно в Лондон, но тут на лестнице раздается грохот — будто кто-то падает со ступеней — и появляется взволнованная женщина.
— Пол Коллинз? Это вы — Пол Коллинз?
— Да-да?
— Идите быстрее, — мы уже спешим с нею по ступенькам вниз. — Профессор Бэрон-Коэн встретит вас дома.
На выходе из четырехугольного двора ждет такси. Оно везет нас через город и дальше, мимо чудесных частных домов; наконец, меня высаживают во дворике, полном ярких пластиковых игрушек. На какой-то странный момент мне кажется, что это будто бы мой дворик. Дом, однако, незнакомый; помощница исчезает, и вот я оглядываюсь: на стене — отполированная фигура из дерева, на полке — емкости с высушенными бобами, рядом — столик для завтрака.
— Вам сахар положить в чай? — спрашивает хозяин из кухни.
Я все оглядываюсь, по-прежнему чувствуя себя несколько смущенно.
— Один кусочек, пожалуйста. Спасибо.
— Извините, не смог вас встретить раньше. У меня сын приболел, и вот… — он жестом указывает на свой «домашний арест».
— Да что вы, все в порядке. У меня самого трехлетний сынишка… Так что я прекрасно понимаю.
— А, тогда конечно.
Бэрон-Коэн, вероятно, был довольно молод — аспирантского возраста, — когда пришел к открытию этих знаменитых «шариков и корзинок». Он занимается подобными исследованиями уже порядка двадцати лет, но и поныне он — яркий и «ершистый» ученый. Бэрон-Коэн подливает в чай молока и ставит чашки на столик.
— Итак, — начинаю я, — меня очень интересует выявленная связь между специальностями инженера и математика и…
— Мы рассматриваем инженерное дело в русле тенденции к систематизации, которая так характерна для аутистов и членов их семей. Систематизация является необходимой частью множества занятий — например, работы инженера.
Сюда же относятся делопроизводители и бухгалтеры, любители пазлов и музыканты. Один одаренный в отношении теоретической физики аутист терпеливо объяснял Бэрон-Коэну и его коллегам: «У меня ум — как цифровой компьютер. В нем есть только два положения: включено или выключено. Информация может быть правдой или ложью. У других людей — как аналоговый компьютер, с постепенно изменяющимся напряжением, работающий с неоднозначной логикой». Сюда же можно отнести и отца этого молодого человека, составившего полный список своей огромной коллекции музыкальных записей… а также стихов.
За дверью слышны звуки.
— О, это, наверное, они, — говорит Бэрон-Коэн. — Придется мне сегодня как-то жонглировать назначенными встречами. Давайте я вас представлю.
Гости — две женщины: телевизионный продюсер и доктор Фиона Скотт, руководитель обширного обзорного исследования аутизма среди британских школьников.
— Пока мы еще в начале работы, — объясняет мне Бэрон-Коэн, когда все усаживаются за стол. — А наша задача — задокументировать аутизм.
— Частью которого являемся и мы, — улыбается мне продюсер.
— Попробуем разобраться и с остальным…
Разговор начинает вертеться вокруг того, как следует построить обзор. Выявлять ли только аутичных детей? А что делать с аутичными подростками, взрослыми людьми, стариками? Сосредоточиться ли на аутистах, обладающих талантами и успехами? А как же тогда быть с мало что умеющими умственно отсталыми аутичными людьми, с теми, у кого обнаружены те или иные эмоциональные проблемы, суицидальные тенденции? С глубокими аутистами — такими, которые постоянно ускользают от человеческого контакта, раскачиваясь взад-вперед и хлопая в ладони? А что делать с родительским отчаянием, связанным с такими детьми? А еще с…
Тут даже не понятно, с чего начать.
— Я считаю, — говорит доктор Скотт, сложив руки вместе, — важное значение имеет недостаточность своевременной диагностики. Тяжелый аутизм не останется нераспознанным, а вот другие формы спектра — могут.
— Хм…
— У нас обнаруживается значимая разница между частотой диагностированных случаев аутизма и фактической частотой, — она поворачивается ко мне для объяснения. — И это только здесь, в окрестностях Кембриджа. А уж в более отдаленных районах… — она разводит руками.
— Таким образом, надо обратить внимание на раннее выявление, — вставляет продюсерша, делая пометки в блокноте.
Бэрон-Коэн задумчиво кивает:
— Люди, диагноз которым был поставлен уже во взрослом возрасте, говорили нам об одном и том же. К тому времени узнавание диагноза для них ничего не изменило. Но при этом они всегда добавляли: «Было бы хорошо, если бы я узнал об этом в юности».
Мы с сотрудницей телевидения что есть сил спешим на платформу — нужно успеть на поезд, идущий на вокзал Ватерлоо.
