Мортимер Адлер - Искусство говорить и слушать

Мы переходим от Тауни к Токвилю. Мы начинаем глубже понимать, чем руководствуется Тауни в своей защите идеала равенства. Мы теперь видим: идеал, которого он добивался, есть бесклассовое общество, в котором ко всем людям относятся одинаково, независимо от случайности происхождения, обладания собственностью, рода занятий и других обстоятельств, которые могут разделить людей на непримиримые социальные или экономические классы. Хотя Токвиль нигде не употребляет термин «бесклассовое общество», мы довольно скоро убеждаемся в том, что его концепция демократии, в которой достигнуто всеобщее равенство условий — социальных, экономических и политических, — есть концепция подлинно бесклассового общества.

Осознав это, мы одновременно понимаем утверждения Токвиля о том, что такой направляемый Божественным Провидением вид демократии, или равенства условий, какой ему удалось наблюдать в Америке 1835 года, будет распространяться все дальше и дальше, до тех пор пока не охватит весь мир, заменив старый порядок господства аристократии, неравенства и особых привилегий. Но тот же Токвиль, пророчествуя возвышение значимости демократических институтов в делах человеческих, преисполнен самых мрачных предчувствий относительно того, что триумф демократии может сопровождаться уничтожением свободы. Коротко говоря, он солидарен с позицией Калхауна, утверждавшего: индивидуальная свобода несовместима с равенством условий. В одном из самых красноречивых пассажей о сути свободы и равенства он пишет:

«Думаю, что демократические сообщества естественным образом тяготеют к свободе; будучи предоставлены самим себе, они будут искать свободы, лелеять ее и сожалеть о ее недостатке. Но те же сообщества буквально пылают страстью к равенству, эта страсть ненасытна, неугасима и непобедима; демократические общества взывают к равенству в свободе, и если эта мечта оказывается недостижимой, то они взывают к равенству в рабстве. Они готовы терпеть нищету, лишения и варварство, но им невыносима сама мысль об аристократии».

Его предчувствие, что демократия, полностью реализованная в равенстве условий, особенно экономических, может привести к деспотизму, отчетливо выражено в отрывке, который при первом чтении неизбежно ставит нас в тупик. Цитирую:

«Думаю, что тот вид угнетения, который угрожает демократическим странам, не похож ни на что, существовавшее в мире прежде; наши современники не найдут никаких образцов и прототипов, сколько бы ни рылись они в своей памяти. Я тщетно пытаюсь подобрать выражение, которое могло бы точно определить возникшую у меня идею; старые слова „деспотизм“ или „тирания“ здесь непригодны. Это абсолютно новое явление, и поскольку я не в силах его назвать, то должен попытаться его определить».

Что же это за новая и самая ужасная форма тирании, для которой Токвиль не может найти название? В обсуждении этого пункта высказывались самые разнообразные предложения, до тех пор пока мы не поняли наконец, что название, которое тщетно пытался найти Токвиль, появилось лишь сто лет спустя. Это тоталитаризм. Только после этого начинаем мы понимать — из других отрывков, которые у меня нет возможности цитировать, — что Токвиль предвидел и предчувствовал подъем тоталитарной демократии, каким бы парадоксальным ни казалось нам такое определение.

Вооружившись этим знанием, мы продолжим обсуждение взглядов Токвиля. Во-первых, попытаемся понять, почему равенство условий, особенно экономических, может привести к рождению тоталитарного государства, в котором вся полнота власти принадлежит центральному правительству, и это правительство полновластно распоряжается судьбами всех своих граждан. Во-вторых, попытаемся понять, предлагает ли Токвиль какое-нибудь противоядие — лекарство, препятствующее превращению демократии в тоталитарную диктатуру.

По первому пункту Токвиль показывает: для того чтобы достичь и сохранить равенство условий, люди должны шаг за шагом передавать центральному правительству все больше и больше власти, и это правительство становится тоталитарным, когда получает в руки монополию на политическую и экономическую власть. По второму пункту Токвиль предлагает нам действенное, на его взгляд, средство. Мне бы очень хотелось полностью привести эти великолепные отрывки, но за неимением времени я ограничусь кратким их изложением.

При «старом режиме» власть короля ограничивалась противоборствующей силой дворянства — аристократов всех рангов и положений. Власть короля, говорит Токвиль, не давила на народ всей своей непомерной тяжестью, ибо этот гнет ослаблялся силой того, что Токвиль называет местными и вторичными проводниками правления, каковыми были герцоги, графы и бароны. (Это положение существовало до Людовика XIV, который, выбив власть из рук дворянства, стал самодержавным правителем Франции.) По аналогии Токвиль полагает: демократия при равенстве условий смогла бы тем не менее сохранить индивидуальную свободу, разрешив противодействовать себе вторичным проводникам правления в форме частных объединений или корпораций любого сорта, которые не будут являться порождениями центрального правительства. Для того чтобы этот механизм мог работать, необходимо сохранить и защитить институт частной собственности, ибо без нее частные корпорации и объединения не смогут эффективно противостоять поползновениям центрального правительства и не смогут помешать ему стать монолитным гигантом, который превратит государство в тоталитарное чудовище.

И снова, уже на третий день дискуссии, мы столкнулись с важнейшей темой свободы и равенства в их неразрывной связи с собственностью и справедливостью. С одной стороны, у нас есть речь Теодора Рузвельта о новом национализме, в которой президент призывает к проведению Честного Курса[51], для чего просит предоставить центральному правительству больше власти для обуздания частных корпораций — с целью обеспечения свободы и равенства. С другой стороны, у нас есть Токвиль, утверждавший, что такая программа приведет нас к противоположному результату и что для того, чтобы сохранить индивидуальную свободу при одновременном обеспечении экономического и политического равенства, мы должны уменьшить или ограничить власть центрального правительства, сохранив мощные частные корпорации и объединения в качестве вторичных проводников власти.

Если бы я захотел в подробностях изложить то, что следует усвоить из материалов, прочитанных и обсужденных за эти дни, мой итоговый доклад разбух бы до невообразимых размеров. Но даже при этом, должен заметить, я не смог бы воздать должное всем пунктам проведенных в первые три дня обсуждений. Я привел лишь небольшую часть отрывков, выделенных участниками семинара для интерпретации и разбора. Для того чтобы и дальше не отклоняться от линии, которую я избрал для этого доклада, я должен подвести читателя к материалам заседания второго вторника.

Хотя мне хочется сделать это быстро, я не могу, как лягушка, взять и перепрыгнуть через четыре дня семинара, не упомянув затронутых за это время тем.

ПЕРВЫЙ ЧЕТВЕРГ (четвертое заседание)

Аристотель «Политика», книга I (IV век до нашей эры)

Руссо «Общественный договор», книга I (XVIII век)

Здесь перед нами поставлены основополагающие вопросы о происхождении и природе гражданского общества, политической общности или государства и его правления, включая вопросы о том, насколько государственное правление совместимо со свободой, при каких условиях правительство легитимно, какие факторы отличают деспотическое правление от конституционного и какая разница между подданным деспота и гражданином республики.

В ходе обсуждения этих тем возникает еще одна базовая проблема, связанная с равенством, а именно вопрос о том, являются ли все люди равными. Аристотель по этому поводу придерживался взгляда, что некоторые люди самой своей природой предназначены быть гражданами и наслаждаться политической свободой, в то время как другие самой природой созданы для того, чтобы быть рабами и служить хозяевам. Руссо придерживался противоположного взгляда: все люди созданы природой для свободной жизни, и только воспитание или обстоятельства прививают рабскую психологию.

Не могу обойти молчанием факт, что на всех семинарах, которые мне приходилось вести, некоторые участники — и подчас значительное число — соглашались в конце концов с Аристотелем, а не с Руссо. Выводы делайте сами!

ПЕРВАЯ ПЯТНИЦА (пятое заседание)

Платон «Республика», книги I и II, вместе с «Мелийским диалогом» из «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида