Мир растений: Рассказы о саксауле, селитрянке, баобабе, березах, кактусах, капусте, банксиях, молочаях и многих других широко известных и редких цветковых растениях - Алексей Всеволодович Смирнов
Так цветет дерево пушечных ядер — коуропита.
Пытались высаживать коуропиту на дорогах. Но ничего хорошего не вышло из этой затеи. Получить на всем ходу под колесо этакий шар, хоть он и не чугунный, перспектива не из приятных. И хотя зрелые плоды, падая на землю, рассыпаются, сажать коуропиту вдоль дорог запретили.
Последняя из семейства лецитидиевых, которую мы упомянем здесь, — баррингтония. Ученые ботаники как только ее не величают: изящной, обворожительной, великолепной. Не скажу, что дерево чем-то выделяется среди других. Просто растет оно по берегам морей и рек, где уже сам вид песчаного пляжа с голубой далью на горизонте достоин восхищения. А тут еще склоняется над пляжем метровой толщины бревно, чуть ли не касаясь воды. От него в сторону моря тянутся громадные и очень толстые сучья, как у знакомой нам манцинеллы. Разве не красиво?
С ветвей свешиваются гирлянды цветков, крупных, как десертная тарелка. Они распускаются перед заходом солнца, утром можно увидеть только плавающие по воде лепестки. Потом будут качаться на волнах, как поплавки, четырехгранные желто-зеленые плоды, добыча прибрежных крабов и лесных белок. Плоды отлично плавают: недаром баррингтония расселилась по берегам от Азии до Африки на западе и до островов Микронезии на востоке.
Раньше удивляло: почему в тропиках нет песчаных дюн? Дюн, которые так знакомы жителям Балтики или Северного моря. Не успеет ветер сгрудить песок в дюны, как приплывает четырехугольный плодик баррингтонии, прорастает, и дерево намертво закрепляет песок.
Таинство зарождения плодов совершается ночью, и только летучим мышам, которые опыляют цветки, дано право увидеть дерево в пышном цветочном убранстве. Впрочем, благодаря небольшой хитрости это удалось и профессору Е. Корнеру. Он зажег факел и при его колеблющемся свете увидел волшебный космос. На черном фоне тропического неба раскачивались сотни, тысячи белых звезд — цветков баррингтонии. От них шел нежный запах роз.
Из 40 видов баррингтонии не все одинаковы. Самая крупная — баррингтония азиатская, дерево в 20 метров высотой. Есть и пониже, кустарники двухтрехметровой высоты. Есть с цветками, которые пахнут не розой, а какао. Есть и с другими запахами. Но самое интересное — это красные цветки у некоторых видов. Для чего им такая окраска, если она не видна ночью, а летучие мыши и вообще не способны различать цвета? Профессор Корнер на эту загадку не нашел ответа.
Скорость, внезапность, красота
Вряд ли когда бушевали в Сибири такие пожары, как в 1915 году. Лето выдалось на редкость сухое. Ни одного дождя за два месяца. Тайга вспыхнула одновременно в разных местах. Гибли в огне охотники. Обгорелые звери плыли по рекам, как дрова. Дым мешал ходить поездам. В городах днем зажигали свет. Урожай запаздывал. Зерно зрело щуплым и мелким.
Прошло несколько лет, и на месте пожарищ стали появляться пасеки. Их становилось все больше. Медосборы рекордные: по три бочки с гектара. Взглянуть на сибирское чудо приезжали даже из Америки. И всем этим медовым благоденствием люди были обязаны одному растению. На сибирских гарях сплошной стеной стоял иван-чай, кипрей. Стебли один к одному. Прямые, как хлыст, в рост человека. Узкие ивоподобные листья. На макушке, точно пика на новогодней елке, малиновый султан цветков. В каждом — нектар, простым глазом видно. Осенью со стеблей летит блестящий белый пух. Несет семена на другие вырубки, другие гари.
После войны я решил взглянуть на сибирский феномен и отправился на гари пятнадцатого года. Я стал спрашивать, где те знаменитые пасеки и медовые моря. Но никто не мог мне ответить. Никто уж и не помнил, что было тридцать лет назад. Пасеки исчезли, потому что с тех старых гарей давно уже удалился иван-чай. Конечно, кое-где в пути я встречал знакомые малиновые султаны. И рядом пасеки. Но то были небольшие свежие лесные пожарища, и пасеки оказались тоже молодыми.
Иван-чай цветет. Пройдет месяц-полтора, и его летучие плодики понесутся по ветру на захват безлесных гарей и вырубок.
Так я впервые убедился в том, что раньше знал из учебников. Иван-чай на гарях невечен. Он не живет на них долго. Растет, пока не вымоют дожди из горелой почвы всю золу, а с нею и азотные соли, в которых иван-чай заинтересован, как никто другой. Нитратов, азотных солей, может быть много или мало. Если много, стебли вытянутся на два и даже на три метра. С каждым годом стебли становятся все больше. Нынче 20 штук на квадратном метре, на будущий год 50, а еще через год чуть ли не 100. Это работают подземные побеги, высылая наверх новые стебли.
Если протиснуться в гущу иван-чая и стать на колени, чаща покажется густым ельником. Мрачно. Сыро. Душно. На земле только опавшие листья да мелкие грибки. Семена деревьев тут отлично прорастают, но без света гибнут. Между тем лучшие леса берут начало именно в зарослях иван-чая. Но не в густых и не в редких — средних, когда на метре не 100 стеблей и не 10, а 20 или 40. Тогда и света довольно, и защита от сорных трав есть. А если в это время еще хороший урожай сосновых семян — быть доброму сосняку.
Чуть поднимутся сосенки, иван-чай начнет хиреть, чахнуть. Пчеловоды с болью душевной наблюдают такую картину. И те, что похитрее, втихомолку пускают новый пожар по старому пожарищу, не желая терять свои три бочки меда с гектара. Они думают, огонь вернет почве ее былое богатство — азотные соли, нитраты. Но на этот раз на гари меньше древесного хлама, чем было в первый раз. Иван-чай расцветает снова, но не так роскошно, не так обильно, как в первый раз. Заросли его все реже, стебли ниже, и жизнь короче.
Пчеловоды повторяют свою операцию. Но пользы еще меньше. Уж и гореть-то нечему. Иван-чай вырастает совсем хилым и тщедушным. А самое главное — гибнет древесный молодняк, поселившийся под защитой красного медоноса. Итак, на иван-чае скрестились интересы пчеловодов и лесников. Можно ли найти разумный выход из создавшегося положения в плане известной
