Август Форель - Половой вопрос
Томас Бекст представляет нам образец того, как могло совершиться внезапное превращение светского человека в аскетическое духовное лицо (разумеется, внешняя причина заключалась в назначении его архиепископом), причем, будучи другом и слугою английского короля, он сделался его энергичным противником. И здесь мы сталкиваемся со случаем самовнушения истерической личности, способного объяснить такие резкие противоположности. Мормонский пророк Смит, без сомнения, соединял религиозные представления с эротизмом, что и сказалось на полигамной организации основанной им секты.
Половые отношения занимали видное место и в учении Магомета, которому не чужды были видения. Апостол Павел был духовидцем, и Паскаль, Руссо, Наполеон не лишены были патологических особенностей в характере, что особенно проявлялось у Руссо в его половой области…
Половой вопрос не соприкасается непосредственно со всеми этими явлениями, но нам желательно было объяснить столь крупное влияние этих людей на людей и на историю. Половые воззрения таких лиц, отличаясь явной несообразностью, все же привлекают внимание, как мы это видим на примере Толстого. Если с такою личностью происходят неожиданные превращения с переходом из одной крайности в другую, то это может быть объяснено только действием внушения или самовнушения у лица с предрасположением к истерии на почве аффектов (см. главу IX).
Некоторые действия истерических людей и душевно-больных вполне определяют их ненормальности и в половом отношении. Не подлежит, например, сомнению, что римские императоры Нерон, Тиверий, Каракалла были садистами, и мучения их многочисленных жертв доставляли им половое наслаждение. История дает нам примеры садисток в лице Валерии Мессалины и Катерины Медичи. Известно, что последняя, прикрываясь религиозными мотивами, была вдохновительницей устройства Варфоломеевской ночи и вкушала удовольствие от созерцания убийства гугенотов.
Мы можем проследить также и наличность мазохизма, представляющего основу полового миросозерцания данной личности, возвышающейся над средним человеческим уровнем (Руссо), или же всевозможных сект, как факиры, флагелянты и т. д.
Мы можем, стало-быть, в зависимости от половых чувств данного пророка или основателя религиозного учения, определить и его религиозное нововведение, а также и базирующееся на нем нравственное учение. Обнаруживается поэтому нередко, что индивидуально различные чувствования должны подчиниться таким установленным деспотическим догмам, которые истязают в продолжение многих веков людей, чувства которых настроены совершенно иначе.
В каждой из религий обнаруживается идеализированный эротизм, или же идеализм, обвеянный эротизмом. Соломоновская Песнь Песней, подобно другим религиозным объектам, предварительно являлась светским творением, будучи и оставшись произведением чисто эротического характера, хотя ее и умудрились превратить в аллегорию Христа и христианской церкви. Известна пародия Гейне на Песнь Песней, написанная в едкой, но фривольной форме. Что касается строгих аскетов, неуклонно стремящихся к «умерщвлению плоти», то здесь нередко имеет место самое безобразное лицемерие. Таким образом, духовные лица, энергично проповедующие высшей формы аскетизм, оказываются в интимной жизни своей грязнейшими развратниками. Осуждению тут не должно быть места, так как сила страсти слишком велика, а ярмо догмы слишком тяжело, чтобы человек всегда был в состоянии не считаться с такими двумя факторами, действующими в одном направлении. Разумеется, должна быть принята во внимание и возможность душевной ненормальности. Половая жизнь лишь выиграет в свете науки, так как не будет больше места лицемерию у людей, здоровых духом, люди же ненормальные скорее будут доступны для детального изучения.
Обращаясь к гражданской жизни, мы и здесь часто видим сплетение религии с половыми представлениями и проявлениями, выражающееся, например в религиозной брачной обрядности, свойственной многим народам. Нередко религиозная мечтательность, появившаяся более или менее неожиданно, служит прямым следствием разочарования в любви или любовной неудачи. Религиозность мы разумеем здесь, конечно, в наиболее страстном ее проявлении, всепоглощающую и в се удовлетворяющую, а не ту будничную религию, которая отдыхает все дни недели и лишь по воскресным и праздничным дням выползает наружу вместе с праздничным нарядом и настроением. Такова, впрочем, в настоящем религия многих, в отличие от того пламенного религиозного чувства, которое составляет ныне удел ограниченного меньшинства и которое, по всем признакам, доминировало в сердцах людей в прежние времена.
Есть масса указаний на то, что мечтательные чувства симпатии в наиболее сильном их проявлении, послужившие первоисточником для религии, а также внешние выражения экстаза, имеют в своей основе эротизм в той или иной форме или составляют его трансформацию. И такое проявление может происходить совершенно безотчетно, на основе чистейших стремлений. Однако, не следует думать, что этим только источником и исчерпывается возникновение истинного религиозного чувства.
Но религиозные чувства уже в христианстве, и особенно католицизме, при ближайшем ознакомлении, оказываются как бы сплетенными с эротизмом. Припомним мечтательное обожание Христа св. девами (Мария Магдалина, Мария из Вифании), святые легенды средневековые, а также отражение их в искусстве. Во всех картинных галлереях мадонны изображены со взором, в экстазе устремленным на Христа или на небо. У Мурильо выражение его «Jmmaculata conceptio» столь же не чуждо высшего проявления любовного восторга, как и религиозного экстаза. У Корреджио «святые» созерцают святую деву с выражением в глазах только условно небесным, но на самом деле удивительно земным и человеческим.
Всякие секты, независимо от времени их происхождения, являются в большей или меньшей степени чувственными. Здесь можно привести былую половую распущенность перекрещенцев (анабаптистов) и современное половое восторженное состояние нравов Америки. Могут указать мне, что секты представляют собою патологические наросты на религии. Но на это возражу словами сектантов, которые заявляют: «наше возникновение явилось прямым следствием безразличия, охватившего вашу государственную религию, и лицемерия, с сухой буквою текста, не способных уже влиять на человеческое сердце. Мы являемся вестниками пробуждения, и на нас лежит обновление человечества». Сила религиозного внушения и заключается именно в таких данных. Я лично наблюдал в кантоне Цюрих последовательниц секты пастора Целлера в Меннедорфе. Пастор этот олицетворяет собою род пророка, берущего на себя излечение больных и силящегося подражать Христу и Иоанну Крестителю. Благоприятные случаи действительного исцеления, легко объясняемые внушением, он, однако, ставит в связь с чудом и в хрустении кости какого-нибудь перелома, как он объясняет, проводит исцеление. Истерические женщины массою окружали этого пророка, причем личность его, как таковая, заключала для них главные мотивы обаяния. Бывшие у меня на лечении в больнице некоторые из его поклонниц в восторженных отзывах о нем исходили исключительно из плотских побуждений. Приходится вообще сделать вывод, что отречение человека от своей природы и стремление к чистой святости нередко дают в результате одну только грубую чувственность, хотя и прикрывающуюся возвышенными фразами.
У швейцарского поэта Готфрида Келлера мы находим великолепно использованные мотивы эротизма на религиозной почве, между прочим, в его семи легендах. В его «Dorotheas Blumenkorbchen», например, жених Доротеи ревнует ее к жениху небесному, о котором она беспрерывно упоминает. Она в красивых выражениях представляет те ласки и любовь, которою окружает ее жених на небесах, прижимающий ее к своей любящей груди и преподносящий ей розу вечной жизни. Когда ее, по приказанию штатгальтера, подвергают пытке, растянув на железной решетке, под которою разгораются угли, она начинает испытывать мучительную боль. И в это время к ней устремляется ее земной жених с печальным возгласом: «ты страдаешь, Доротея». В этот момент Доротея как бы перерождается и с просветленным взором отвечает: «О, нет! как могу я страдать, когда я вся на розах моего жениха! Сегодня ведь наша свадьба!» Келлер указал здесь на влияние экстаза (гл. XVIII), обусловившее полную нечувствительность (анэстезию), наблюдавшуюся у многих мучеников.
У Гете мы тоже находим изображение эротически-религиозного экстаза. Это можно, между прочим, встретить в мистически-эротических обращениях анахоретов в последней сцене второй части Фауста:
Pater extaticus
(возносясь и опускаясь):
Вечный восторг живой,Пламя любви святой,Муки кипучей сластьПенная божья страсть!Пусть я сгорю во прах,Пусть я сгнию в цепях;Бей меня на смерть, гром,Рухни, скала, кругом, —Плоть мою, тлен страстей,Всю умертви!Пусть лишь горит яснейСемя любви!
Doktor Marianu
