Мы – животные: новая история человечества - Мелани Челленджер
Однако по-прежнему существуют миллионы людей, для кого подобные факты остаются предметом спора. Младоземельный креационизм[18] удивительно широко распространен среди некоторых ветвей христианства, особенно внутри движений евангелистов, которые приобрели силу благодаря популярным телешоу. С 1982 года институт Gallup[19] в США опрашивает американцев об их убеждениях касательно эволюции человека. Даже среди аспирантов в последние годы более двадцати процентов продолжают верить, что люди были созданы в их нынешнем виде менее десяти тысяч лет назад. Это лишь напоминание, насколько рьяно люди могут использовать свой разум, чтобы отрицать нежелательную действительность. Тут нет ничего нового. На протяжении всей истории есть немало примеров того, сколько проблем могут создавать старым надеждам новейшие знания. В течение десятилетий ученые и мыслители XVIII века спорили о последствиях находок великих охотников на динозавров.
Споры на самом деле были вызваны не противоречивыми данными, а, скорее, психологической реакцией на угрозу, которую эти доказательства представляли для бережно лелеемых религиозных и мифических объяснений человеческого происхождения. Но спустя десятилетия тщательного изучения геологии Европы и обеих Америк стало невозможно отрицать ледниковый период, который, должно быть, однажды изменил ландшафты и благодаря которому появились некогда бродившие по Земле и ныне вымершие крупные животные, например пещерные медведи. Земля сама по себе превратилась в гигантское повествование об истории творения, чьи герои были вписаны в окаменелости и артефакты, сохранившиеся на страницах грунта и горных пород. Земля говорила за нас и с большим авторитетом.
Но ничто не могло подготовить людей к тому, что принесет им Чарльз Дарвин. Человеку, наблюдавшему, как Дарвин постепенно проявляет свои взгляды на эволюцию, находясь на борту «Бигля», относительно по́зднее признание, что мы в своей анатомии и поведении схожи с другими животными, потому что у нас в далеком прошлом был общий предок, причиняло «острую боль». Дарвин и капитан Роберт Фицрой уже не сходились во взглядах на политику. Фицрой был тори[20] и поддерживал рабство, а Дарвин – вигом[21] и аболиционистом[22]. Фицрой яростно отрицал новые геологические теории о возрасте Земли и отказывался поддаваться скептицизму, который начинал влиять на умы окружающих. Известна история, что во время дебатов об эволюции, проходивших в музее Оксфордского университета в 1860 году между Уилберфорсом и Хаксли, Фицрой держал над головой Библию, осуждая Дарвина. По словам очевидцев, он сказал толпе: «Я верю, что это истина, и если бы я знал тогда то, что знаю сейчас, я бы не взял его на борт “Бигля”».
Уровень беспокойства после дарвинизма достиг колоссальных размеров. Сам Дарвин испытывал сильное чувство неловкости за свои теории. В 1860 году он написал великому американскому ботанику Эйса Грею, что его чувство, что «в мире слишком много страдания», заставило поставить под вопрос свою веру. «Я не могу убедить себя, – продолжал он, – что… Господь мог бы намеренно создать Ichneumo-nidae[23], чтобы они питались телами живых гусениц». Если мы и все прочие являемся частью окружающей природы с паразитами, метеоритами и слепыми обменами энергией, то Бог, должно быть, создал мир именно таким. Но если бы это было так, мир бы предложил намного более сложное мерило нашей ценности.
Много говорилось об опасности, которую дарвинизм представлял для буквальной истины господствующих религий и мифов о сотворении мира. Но Дарвин знал, что еще большую опасность его теории представляли для нравственных убеждений. Если мы – животные, стоит ли нам рассматривать нравственность как нечто естественное? Учитывая, какой неприглядной может быть природа, каким образом наша животная сущность может дать нам какие-то подсказки о том, как себя вести? И эти сложные вопросы продолжают беспокоить нас до сих пор. С тех пор как мы поняли, что человеческая жизнь происходит из того же источника, что и вся остальная жизнь на Земле, мы пытаемся сдержать распространение значимости этого знания в нашей нравственной жизни. Но оно незримо распространяется, как вода проникает в щели.
Религии предлагают источник нравственности, лежащий за пределами сложностей природы. Но без Бога наши убеждения кажутся еще более ненадежными. Американский философ Мортимер Адлер описал панику, которую переживают люди, когда их просят подумать об отказе от уникального нравственного статуса человека. «Почему в таком случае группы сверхлюдей не должны иметь возможность оправдать порабощение, эксплуатацию и даже геноцид групп посредственных людей на том фактическом и нравственном основании, на которое мы сейчас опираемся в отношении животных, которых мы используем как тягловую силу, которых мы режем ради еды и одежды или которых уничтожаем как распространителей болезней или опасных хищников?» Едва ли стоит упоминать тот факт, что на протяжении большей части истории современной цивилизации объединения самопровозглашенных сверхлюдей именно этим и занимались. Нравственное поведение и нормы всегда были изменчивыми. И все же сегодня это осознание подрывает нашу уверенность в том, что нравственность существует внутри природы и происходит из нее. Отсюда логически проистекает: любой ценой мы не должны допустить, чтобы нравственная природа людей была связана с миром животных.
Возможно, тысячелетиями решением было считать восхитительной всю жизнь – прыжки кузнечика, подрагивающий хвост охотящейся кошки, окрас певчей птицы.
Тем, чьи взгляды на мир можно в целом описать как анимизм[24], разница не кажется такой уж и большой. И если с помощью какой-то магии усилить жизненную силу живых существ, то люди являются просто частью общего священного мироздания. Следы этой изначально нуминозной[25] картины все еще видны. Они сохранились во многих культурах охотников-собирателей и слабо присутствуют в политеистических мировоззрениях, но, как правило, не пережили перехода к крупным аграрным сообществам.
История демонстрирует, что знание ведет не обязательно к просветлению, а лишь к поиску иного источника света. За каждой научной или интеллектуальной угрозой нашему исключительному статусу следовал раскол существующих убеждений и возобновление усилий по обоснованию нашей обособленности от всей остальной жизни. Одним из решений было сместить акцент на становление человеком. Можно было найти утешение в той возможности, что, по словам Томаса Хаксли, мы, может быть, и «произошли от них», но «мы – не они». С тех пор это повторялось на разные лады. Часто можно услышать, что хотя наука и говорит нам, что мы – животные и подчиняемся тем же законам, что и другие организмы, люди «однозначно уникальные». Таким образом, ученые стерпели дарвинизм, но по-прежнему
