Александр Невзоров - Происхождение личности и интеллекта человека
Примечательно, что Фултон говорит как раз о той области (чуть кпереди от гипоталамуса, а это место дислокации переднего гипоталамического ядра nucleus hypothalamicus anterior и медиального предоптического ядра), которую еще Е. Malone (1910), J. Dejerine (1901), J. Lenhossek (1858) относили к верхней границе ретикулярной формации. W. Dauber (2006) полагает, что nucleus hypothalamicus anterior «действует как участок переключения между зонами коры, средним мозгом и ядрами гипоталамуса».
Чуть позже многочисленные исследования G. Austin и Н. Jasper (1950); £ Grastian, К. Lissak и J. Szabo (1955); A. Brodal (1957); J. Murphy и E.Gellhorn (1945) подтвердили зависимость реакций торможения- возбуждения от ядер ретикулярной формации, дислоцирующихся в районе гипоталамуса (как впрочем и от иных частей formatio reticularis). Один из самых любопытных экспериментов был проведен К. Лишаком: раздражением area preoptica гипоталамуса было вызвано т.н. оптическое прилипание, т.е. состояние, при котором животное не могло «оторвать взгляд» от предмета, попавшего в поле его зрения, что является, вероятно, классическим образчиком торможения сразу нескольких отделов нервной системы (ЛишакК. Новые экспериментальные аспекты в исследовании диэнцефалических механизмов и процессов ВНД //Журн. ВНД, 1955. №5).
Еще ближе к понятному физиологическому объяснению «проклятого вопроса» подошли Г. Мэгун и Р. Райне.
В 1948 году, раздражая электродами медиальную часть ретикулярной формации, они наблюдали отчетливое торможение «корти- кально вызванных мышечных ответов». Это торможение возникало мгновенно и столь же мгновенно прекращалось при прекращении раздражения. На первый взгляд это было простым усовершенствованием «соляных опытов» Сеченова. Но только на первый взгляд.
Из описания эксперимента явствует, что минимизацией тока была достигнута предельная мягкость воздействия; а возможность миллиметрового продвижения электродиков латеральнее или вен- тральнее — позволяли, при их ничтожных смещениях, получать и диаметрально противоположные результаты.
Exempli causa, легкое раздражение участков ретикулярной формации ствола мозга, расположенных латеральнее и кпереди от «точки торможения», вызвало, напротив, резкое усиление моторики, что можно трактовать и как усугубление возбуждения (Magoun G., Rhines R. Spastisity. The Stretch Reflex and Extrapyramidal Systems, 1948).
Целая серия экспериментов подобного рода в 1955 году позволила Б. Джернарду {В. Gernard) и Ц. Тулину (С. Thulin) обобщить данные в своей работе «Reciprocal Effects upon Spinal Motoneurons from Stimulation of Bulbar Reticular Formation» (J. Neurophisiol., 1955. Vol. 18). В ней обстоятельно и без всякого лишнего пафоса авторам удается доказать сверхтесное соседство возбуждающих и тормозящих участков в ретикулярной формации, создав некую по крайней мере иллюзию ответа на «проклятый вопрос».
Necessario notare, что ни одна из версий природы торможения не является абсолютной, в том числе (несмотря на все ее изящество) и приведенная выше «ретикулярная гипотеза».
Говорить с полной уверенностью о том, что среди перечисленных Д. Бакстером или иными исследователями ядер ретикулярной формации есть ядра, ответственные за «возбуждение», а есть — и за «торможение», было бы излишне смелым обобщением, но и игнорировать эксперименты Г. Мэгуна, Р. Райнса, П. Лишака, Г, Остина, Г. Джаспера, Е. Грастиана,
К. Лиссака, Ж. Сцабо, А. Бродала, Ж. Мэрфи, Е. Геллхорна, Ц. Тулина и Б. Джернарда нет никаких оснований.
Илл. 50. Морской черт (Lophius piscatorius)
Еще меньше оснований у нас игнорировать данные эволюционного морфогенеза, который сам по себе есть прямое доказательство наличия центрэнцефалического начала, которое изначально, с самых первично-примитивных форм, интегрирует деятельность как самого мозга, так и нервной системы в целом.
Поясняю: при отсутствии такого начала, жестко управляющего возбуждением-торможением нервной системы и централизующего ее развитие, последствия кембрийского «выхода» могли оказаться еще трагичнее и тупиковее, чем эдиакарская «благостность».
И дело даже не только в том, что умножившиеся и усилившиеся (с развитием нервной системы) рефлексы, оставаясь хаотичными и неуправляемыми, утопили бы раннюю жизнь в крови, не оставив места ничему, кроме боли, смерти и страха. Это было бы еще semimalum.
На первый взгляд это обстоятельство лишь ограничило бы количество видов, затормозило бы их развитие и, вероятно, крайне любопытным образом отразилось бы на дальнейшей стилистике земной жизни, оставив возможность существования лишь подобиям Lophius piscatorius (илл. 50), разновидностям Chaetodontidae, идиакантов, ме- лакостеусов и тем организмам, которые ныне известны как морской нетопырь, морские химеры, саблезубы et cetera. Но мир, населенный только подобиями Lophius piscatorius, находящимися в процессе постоянного уничтожения друг друга, — это еще идиллическая картина, романтические мечты; все бы могло быть гораздо интереснее.
Генерирующие одно лишь возбуждение, нервные системы послужили бы основой создания для таких организмов, жизнеспособность и морфологию которых представить себе крайне сложно49.
Это был бы некий невообразимый концентрат раздражения; весь организм подобных существ был бы приспособлен только под обслуживание тех качеств, которые в переводе на «язык приблизительных понятий» могут быть обозначены как перманентная ярость и ненависть, не знающие пределов и пауз, т.к. мы хорошо знаем основное свойство нервного импульса, сформулированное как «aut totum aut nihil».
(Приведу одну из самых изящных и простых формулировок этого свойства: «Потенциал действия (нервный импульс) подчиняется закону “все или ничего”. Другими словами, если он вообще появляется, то имеет максимальную величину, которую поддерживает аксон. Более того, он распространяется вдоль нерва без декремента, потому что он постоянно восстанавливается в каждой его точке. Так как нейрон генерирует потенциал нервного импульса, характеристики последнего определяются свойствами нейрона, а не стимулом, который начал серию событий» (Dethier V., Stellar Е., 1964).
Ad verbum, в существующих видах животных, насекомых, рыб, птиц, рептилий и амфибий морфологическое обслуживание раздражения и рефлексов т. н. ярости и ненависти тоже очень богато представлено анатомически, но поистине восхитительным является и баланс с реализаторами иных свойств нервной системы. Очень показательны в этом смысле примеры пчелы или осы, у которых рефлекторные движения жала обеспечиваются только одним, последним брюшным ганглием, магистрально связанным не только напрямую с нейропилем, но с множеством нервных центров, обеспечивающих тонические рефлексы, т.е. «стабилизаторы позы».
К чему, собственно, эти странные теоретизмы о тех организмах, которые не могли бы ни родиться, ни существовать?
Да только к тому, что с их помощью легко иллюстрировать все- властность нервной системы в деле морфогенеза, видообразования и процесса эволюции.
Как мы можем убедиться, предположение, что именно нервная система, интегрируемая ретикулярной формацией (в процессе эволюции), строит организм «под себя», а многообразие видов образуется за счет степени ее развитости и вариативности, может считаться вполне допустимым.
Следы ее определяющего влияния заметны во всем — от общих форм любого тела, до дислокации рецепторики.
Это — не бесспорная точка зрения, но у нее есть множественные и прочные основания.
Как мы знаем, у всех позвоночных при самом феерическом разнообразии их форм и свойств мы видим стабильно роднящую их идентичность, как нейронов, так и типов связи меж ними, слагающихся в поразительно сходственные общие системы. Об этом трудно сказать лучше, чем проф. С Н. Оленев: «В результате этого общий план строения нервной системы у миноги, змеи, курицы, колибри, человека, слона — различается гораздо меньше, чем различаются сами организмы» (Оленев С. Н. Конструкция мозга, 1987; Развивающийся мозг, 1978).
Расшифруем этот догмат классической нейрофизиологии, прекрасно сформулированный проф. Сергеем Николаевичем Оленевым. Первоначально (в контексте нашего исследования) он представляется и уязвимым, и конфликтным: если организм есть лишь «проекция» особенностей нервной системы, ее инструмент, то каким образом, при подобности нервных систем, мы видим такое разнообразие организмов?
Ответ, я полагаю, vulgus terminale и содержится в глобальном морфологическом обобщении различных форм жизни, сформированных развитой нервной системой.
Совершив это обобщение, мы перестанем видеть «существенные различия» меж организмами.
Exempli causa:
Обратим внимание на такой банальный факт, как наличие «головы» (а у беспозвоночных — ее аналогов), и переведя этот термин с языка приблизительных понятий, увидим, что практически у всех живых существ «головой» называется типовая анатомическая конструкция, где на очень небольшой площади сконцентрированы зрительные, обонятельные, слуховые рецепторы, начальные точки пищевого и дыхательных трактов, механизмы захвата пищи, жевания, ослюнения, глотания, вокализации и артикуляции. Более того, у млекопитающих здесь же размещается сложная иннервационная система, которая при помощи лицевых мышц производит демонстрацию основных эмоций. Repeto, все это стеснено на очень небольшом сегменте тела, в непосредственной близости к концентрату нервной системы (головному мозгу).
