Александр Никонов - Человек как животное
Почему же, однако, русские благочестивые пастыри того времени и их верная паства отказались от всех благ земных, пошли на самые страшные мучения и пытки и на смерть, а от двуперстного знамения не отказались? На это они имели очень твердые и действительно непреложные основания».
И далее по тексту — куча страниц про «обоснования» со ссылками на церковные книги, отчего «правильно» креститься именно двумя перстами, а никак не тремя! И смех и грех, как говорится…
Самой темной и фанатичной массой населения всегда было крестьянство, жившее монотонным трудом в информационно бедной среде и не обладавшее на протяжении тысяч лет никаким или почти никаким образованием. В этом смысле крестьяне недалеко ушли от первобытных дикарей. А дикари и животные — крайне ритуализированные создания!
Малейший сбой привычных действий может привести их в состояние тревожности и глубокой обеспокоенности. Недаром китайская поговорка «чтобы ты жил в эпоху перемен» родилась в консервативной крестьянской среде. Не любит патриархальное сознание перемен. Оно их боится. Любую перемену воспринимает как психотравмирующую ситуацию. Если в опытах, подобных тем, что проводил великий физиолог Павлов, выработать у собаки условный рефлекс слюноотделения на звонок, после которого в блюде перед собакой появляется каша, то неожиданное появление вместо каши сырого мяса может вызвать у собаки испуг. Хотя мясо круче каши!
Почему?
Потому что нарушен привычный ход вещей. Выработали у крестьянина рефлекс креститься двумя перстами — и будет ими креститься, хоть тресни!.. Этот рефлекс и есть ритуал. Знаменитый этолог Конрад Лоренц в своей книге «Агрессия» рассказал чудесную историю:
«Решающая роль привычки при простом обучении маршруту у птицы может дать результат, похожий на возникновение сложных культурных ритуалов у человека; насколько похожий — это я понял однажды из-за случая, которого не забуду никогда. В то время основным моим занятием было изучение молодой серой гусыни, которую я воспитывал начиная с яйца, так что ей пришлось перенести на мою персону все поведение, какое в нормальных условиях относилось бы к ее родителям…
Мартина в самом раннем детстве приобрела одну твердую привычку. Когда в недельном возрасте она была уже вполне в состоянии взбираться по лестнице, я попробовал не нести ее к себе в спальню на руках, как это бывало каждый вечер до того, а заманить, чтобы она шла сама.
Серые гуси плохо реагируют на любое прикосновение, пугаются, так что по возможности лучше их от этого беречь. В холле нашего альтенбергского дома справа от центральной двери начинается лестница, ведущая на верхний этаж. Напротив двери — очень большое окно. И вот когда Мартина, послушно следуя за мной по пятам, вошла в это помещение, она испугалась непривычной обстановки и устремилась к свету, как это всегда делают испуганные птицы, — иными словами, она прямо от двери побежала к окну, мимо меня, а я уже стоял на первой ступеньке лестницы. У окна она задержалась на пару секунд, пока не успокоилась, а затем снова пошла следом — ко мне на лестницу и за мной наверх. То же повторилось и на следующий вечер, но на этот раз ее путь к окну оказался несколько короче и время, за которое она успокоилась, тоже заметно сократилось. В последующие дни этот процесс продолжался: полностью исчезла задержка у окна, а также и впечатление, что гусыня вообще чего-то пугается. Проход к окну все больше приобретал характер привычки, и выглядело прямо-таки комично, когда Мартина решительным шагом подбегала к окну, там без задержки разворачивалась, так же решительно бежала назад к лестнице и принималась взбираться на нее.
Привычный проход к окну становился все короче, а от поворота на 180° оставался поворот на все меньший угол. Прошел год — и от всего того пути остался лишь один прямой угол: вместо того чтобы прямо от двери подниматься на первую ступеньку лестницы у ее правого края, Мартина проходила вдоль ступеньки до левого края и там, резко повернув вправо, начинала подъем.
В это время случилось, что однажды вечером я забыл впустить Мартину в дом и проводить ее в свою комнату, а когда наконец вспомнил о ней, наступили уже глубокие сумерки. Я заторопился к двери и едва приоткрыл ее — гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель в двери, затем у меня между ногами и, против своего обыкновения, бросилась к лестнице впереди меня. А затем она сделала нечто такое, что тем более шло вразрез с ее привычкой: она уклонилась от своего обычного пути и выбрала кратчайший, т.е. взобралась на первую ступеньку с ближней, правой стороны и начала подниматься наверх, срезая закругление лестницы. Но тут произошло нечто поистине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки, она вдруг остановилась, вытянула шею и расправила крылья для полета, как это делают дикие гуси при сильном испуге. Кроме того, она издала предупреждающий крик и едва не взлетела.
Затем, чуть помедлив, повернула назад, торопливо спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя чрезвычайно важную обязанность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому окну и обратно, снова подошла к лестнице — на этот раз «по уставу», к самому левому краю, — и стала взбираться наверх. Добравшись снова до пятой ступеньки, она остановилась, огляделась, затем отряхнулась и произвела движение приветствия. Эти последние действия всегда наблюдаются у серых гусей, когда пережитый испуг уступает место успокоению. Я едва верил своим глазам. У меня не было никаких сомнений по поводу интерпретации этого происшествия: привычка превратилась в обычай, который гусыня не могла нарушить без страха».
Узнаваемо? Забыв от волнения исполнить ритуал, гусыня потом все же вспомнила о нем и «перекрестилась» — причем с особым тщанием, словно замаливая случайный грешок забывчивости.
Но продолжим увлекательное чтение:
«Описанное происшествие и его толкование, данное выше, многим могут показаться попросту комичными, но я смею заверить, что знатоку высших животных подобные случаи хорошо известны. Маргарет Альтман, которая в процессе наблюдения за оленями-вапити и лосями в течение многих месяцев шла по следам своих объектов со старой лошадью и еще более старым мулом, сделала чрезвычайно интересные наблюдения и над своими непарнокопытными сотрудниками. Стоило ей лишь несколько раз разбить лагерь на одном и том же месте — и оказалось совершенно невозможно провести через это место ее животных, без того чтобы хоть символически, хоть короткой остановкой со снятием вьюков, не разыграть разбивку и свертывание лагеря.
Существует старая трагикомическая история о проповеднике из маленького городка на американском Западе, который, не зная того, купил лошадь, перед тем много лет принадлежавшую пьянице. Этот Россинант заставлял своего преподобного хозяина останавливаться перед каждым кабаком и заходить туда хотя бы на минуту. В результате он приобрел в своем приходе дурную славу и, в конце концов, на самом деле спился от отчаяния. Эта история всегда рассказывается лишь в качестве шутки, но она может быть вполне правдива, по крайней мере в том, что касается поведения лошади.
Воспитателю, этнологу, психологу и психиатру такое поведение высших животных должно показаться очень знакомым. Каждый, кто имеет собственных детей — или хотя бы мало-мальски пригоден в качестве дядюшки, — знает по собственному опыту, с какой настойчивостью маленькие дети цепляются за каждую деталь привычного: например, как они впадают в настоящее отчаяние, если, рассказывая им сказку, хоть немного уклониться от однажды установленного текста. А кто способен к самонаблюдению, тот должен будет признаться себе, что и у взрослого цивилизованного человека привычка, раз уж она закрепилась, обладает большей властью, чем мы обычно сознаем. Однажды я внезапно осознал, что, разъезжая по Вене в автомобиле, как правило, использую разные пути для движения к какой-то цели и обратно от нее. Произошло это в то время, когда еще не было улиц с односторонним движением, вынуждающих ездить именно так. И вот я попытался победить в себе раба привычки и решил проехать «туда» по обычной обратной дороге и наоборот.
Поразительным результатом этого эксперимента стало несомненное чувство боязливого беспокойства, настолько неприятное, что назад я поехал уже по привычной дороге».
Подобные ощущения наверняка испытывал в жизни каждый из нас. Привыкнув что-то делать по одному сценарию, мы порой с трудом переламываем себя: кажется, что изменение привычного алгоритма действий спугнет удачу, не правда ли?
Это в нас говорит она — животная ритуальность. Из которой позже выросла религиозная ритуальность. Животная ритуальность имеет великий приспособительный смысл. Ведь «аналитическая железа» животных, о которой мы говорили в первой части книги, есть не что иное, как всего-навсего улавливатель закономерностей. Науки у животных нет, стало быть, глубинного знания природы вещей, тоже. Получилось пару раз удачно, запомнилось — и лучше не рисковать, пытаясь что-то поменять. В природе цена риска — жизнь.
