Второй пол - Симона де Бовуар
Трудно точно сказать, от каких именно страданий избавляют женщину средства анестезии. Тот факт, что роды могут длиться порою более суток, а в других случаях два-три часа, не позволяет сделать никакого обобщения. Есть женщины, для которых роды превращаются в настоящую пытку. Так было с Айседорой Дункан: весь период беременности она пребывала в тревоге, напряженное психическое состояние сильно обострило боль при родах; она пишет:
Испанской инквизиции далеко до этих мучений, и женщина, родившая ребенка, может ее не бояться. По сравнению с родовыми болями инквизиция была, вероятно, лишь невинной забавой. Страшная, невидимая, жестокая, бессердечная и не знающая ни минуты отдыха сила крепко захватила меня в свои руки, разрывая мне тело и разламывая кости в непрерывных спазмах. Говорят, что это страдание скоро забывается. Я могу на это только ответить, что стоит мне закрыть глаза – и я снова слышу мои тогдашние стоны и крики.
Есть женщины, которые, напротив, считают это испытание не очень тяжким. Некоторые даже находят в нем чувственное удовольствие.
Я настолько сексуальна, что и сами роды переживаю как сексуальный акт, – пишет одна из женщин[409]. – У меня была красивая акушерка («Мадам»). Она меня выкупала, сделала уколы. Этого было достаточно, чтобы привести меня в состояние сильного возбуждения и вызвать нервную дрожь, как при желании.
Одни женщины уверяют, что во время родов чувствовали прилив мощных творческих сил; они действительно проделали сознательную и производительную работу; другие, наоборот, чувствовали себя пассивным, страдающим, измученным орудием.
Первые взаимоотношения матери и новорожденного тоже, естественно, неодинаковы. Некоторые женщины очень страдают от пустоты, появившейся внутри их: у них словно украли сокровище. Сесиль Соваж пишет:
Je suis la ruche sans parole
Dont l’essaim est parti dans l’air
Je n’apporte plus la becquée
De mon sang à ton frêle corps
Mon être est la maison fermée
Dont on vient d’enlever un mort.
Я умолкший улей,
Из которого вылетел пчелиный рой.
Я уже не кормлю
Своей кровью твое хрупкое тельце.
Мое существо – запертый дом,
Из которого только что вынесли покойника.
И далее:
Tu n’es plus tout à moi. Ta tête
Réfléchit déjà d’autres cieux.
Ты уже не совсем мой. Твоя головка
Размышляет уже о других небесах.
И еще:
Il est né, j’ai perdu mon jeune bien-aimé
Maintenant il est né, je suis seule, je sens
S’épouvanter en moi le vide de mon sang…
Он родился, я потеряла своего любимого малютку.
Теперь он родился, я одна, я чувствую,
Как кровь во мне ужасается пустоте…
В то же время каждая женщина испытывает ни с чем не сравнимое любопытство. Истинное чудо – видеть, держать в руках живое существо, сотворенное в тебе, вышедшее из тебя. А все же какова истинная доля участия матери в этом необыкновенном событии, в результате которого на земле появляется новая жизнь? Она этого не ведает. Без нее ребенка бы не было, а между тем он ускользает от нее. Она испытывает тоску и удивление, видя его вне себя, отторгнутым от себя. И всегда присутствует разочарование. Женщине хотелось бы чувствовать ребенка своим так же уверенно, как собственную руку, однако все ощущения этого нового существа заключены в нем самом, он непроницаем, в него не проникнешь, он существует отдельно; можно сказать, она его не узнает по той простой причине, что его не знает; ведь свою беременность она пережила без него; у нее в прошлом нет ничего общего с этим незнакомым малюткой; она готовилась к тому, что ребенок тотчас станет ей близким; но нет, этот новичок до удивления не вызывает в ней никаких чувств. В мечтах и во время беременности это был образ, в нем не было определенности, и мать мысленно играла в будущее материнство; теперь же эта крошка законченный индивид, и он здесь, рядом, его могло бы и не быть, но он есть, хрупкий, требовательный. Радость, что он наконец появился, такой живой, испытывается наравне с чувством сожаления, что он вот такой, какой есть.
Часто кормление грудью позволяет молодым матерям обрести после пережитого ими чувства расставания, можно сказать, животное чувство близости к ребенку; это изматывает сильнее, чем беременность, но вместе с тем позволяет женщине продлить «отдых», состояние покоя, полноты жизни, переживаемое беременной женщиной.
Когда ребенок сосал грудь, – говорит по этому поводу одна из героинь Колетт Одри[410], – ничего другого не нужно было делать, и это могло тянуться часами; она не думала даже о том, что последует за этим. Ей нужно было только ждать, когда насытившийся ребенок оторвется от груди, как толстая пчела.
У тех женщин, которые не могут кормить грудью детей, безразличие, смешанное с удивлением первых часов появления
