Дональд Джохансон - Люси. Истоки рода человеческого

Итак, антропологическая музыкальная шкатулка зазвучала снова, но это были вариации на старую тему. Вновь, как и прежде, длинный перечень названий требовал упрощения.

Главное отличие состояло в том, что находки гейдельбергского, пекинского и яванского человека были разбросаны по всему Старому Свету, а пять южноафриканских местонахождений сосредоточены в небольшом участке одного континента. При этом три из них — Стеркфонтейн, Кромдрай и Сварткранс — находились одно от другого не более чем в трех милях. По трезвом размышлении мог ли кто-нибудь всерьез поверить, что на этом небольшом пятачке возникли три рода и пять видов обезьянолюдей, не известных ни в одной другой точке земного шара? Что в каждой из пещер жили представители особого вида? Все это было в высшей степени маловероятно.

Брум умер. Дарт состарился и ушел на пенсию. На смену им пришли новые люди, в том числе их ученики Тобайес и Робинсон, которые стали видными представителями южноафриканской антропологической школы. Постепенно они изучили ископаемые находки, обнаруженные во всех пещерах. И тогда картина начала проясняться. Как обычно, в небольшой выборке на первый план выступают различия. Когда объем выборки увеличился, стали в большей степени проявляться черты сходства. В конце концов почти все пришли к единому мнению, что в Южной Африке существовало только два типа ранних гоминид. Два, а не пять.

Как следовало назвать их?

Если бы нынешнему антропологу предоставили свободу выбора, он бы, пожалуй, остановился на названии Брума — Plesianthropus («почти человек»). Именно такими и были все эти ископаемые остатки — почти человеческими. Название, предложенное Дартом, — Australopithecus («южная обезьяна») — вводило в заблуждение, так как, по всеобщему признанию, это уже не были обезьяны. Однако существуют правила номенклатуры, т. е. правила присвоения научных названий. Дарт был первым, и по праву первенства было принято то название, которое дал он. Начиная с 50-х годов все южноафриканские гоминиды должны были называться австралопитеками.

Их подразделили на два типа: более изящный «грацильный» и более мощный и примитивный «массивный». За первым (типовой экземпляр — «бэби из Таунга») сохранили первоначальное название Australopithecus africanus. К этому виду были отнесены все ископаемые остатки, найденные в Макапансгате и Стеркфонтейне. Не вызывало сомнений, что они принадлежат грацильным особям.

Крупные, массивные существа из Кромдрая и Сварткранса, хотя они и отличались от грацильной формы, все-таки относились к тому же разряду живых организмов. Это тоже были прямоходящие обезьянолюди. Было решено выделить их в особый вид в пределах одного рода. Они получили название Australopithecus rоbustus и именуются так по сей день.

Сегодня антропологи с легкостью говорят о массивных и гранильных австралопитеках. Но следует помнить, что эта более простая классификация сложилась лишь после многолетних споров.

Глава 3

Восточная Африка: наконец-то встреча

Я полон решимости выложиться до конца, но не сдаваться.

Я думаю, вам не совсем ясно, сколько я затратил труда, чтобы иметь возможность заниматься своим делом. Нет специального курса обучения, который подготовил бы человека к такой работе. Я с отличием сдал выпускные экзамены по современным языкам, затем по археологии и антропологии, после чего закончил аспирантуру по зоологии позвоночных и еще год занимался анатомией в Королевском хирургическом колледже, одновременно изучая метеорологию.

Роберт Брум умер в 1951 году. У него был бульбарный парез, и он с трудом дышал. Тем не менее до последних недель своей жизни он работал с энергией, которая поражала всех. В предыдущем году он написал книгу и опубликовал пятнадцать научных статей. В 1951 году вышла еще одна статья, уже последняя. Вскоре после этого состояние его стало быстро ухудшаться, и в апреле Брум умер. Он действительно выложился, но не сдался. Под конец жизни Брум стал широко известен. Он преподавал в университете Витватерсранд, переписывался с выдающимися антропологами всего мира и оставался таким же колючим шотландцем-еретиком и антидогматиком, каким был всегда. Его симпатии неизменно были на стороне простых людей. «Простой рабочий, каменотес или шахтер, — говорил он, — обычно имеет такие же умственные способности, как и университетский профессор, и часто с большим энтузиазмом ищет новые научные факты». Брум отмечал, что один из лучших американских охотников за окаменелостями С. У. Уиллистон был работягой-железнодорожником.

Брум также увлекался и женщинами. В семьдесят четыре года он говорил: «Я вспоминаю о своем возрасте только тогда, когда взбираюсь на гору или бегу за автобусом. Мое сердце трепещет при виде хорошенькой девушки, а их все еще много в Претории. Говорят, любовные радости продолжаются и в раю — вот когда хорошо-то будет…».

Мне было восемь лет, когда умер Брум. Я ничего не знал о нем. В те годы я еще не слыхал и об австралопитеках, но уже начал интересоваться антропологией, хотя само это слово было мне неизвестно. Я потомок шведских иммигрантов, которые поселились в Чикаго, где отец мой работал парикмахером. Он умер, когда мне было всего два года. Мы с матерью переехали в Хартфорд (штат Коннектикут). Здесь мне посчастливилось встретить человека, заменившего мне отца. Это был Пол Лезер — наш сосед, преподаватель антропологии в Хартфордской семинарии. У Лезера не было собственных детей, поэтому он охотно приглашал меня к себе домой и позволял копаться в своей библиотеке, где было много трудов по культурной антропологии. Я до сих пор помню, с каким удивлением узнал, что в мире существует множество народов — суданцы, пигмеи, племена островов Азии, — которые живут в тесной близости с природой, получая пропитание прямо из окружающей среды, а не из супермаркета за углом. Большинство детей с пытливым умом лишь постепенно узнаёт о разнообразии человеческих культур, для меня же оно открылось сразу и произвело огромное впечатление. Я начал также интересоваться отдаленным прошлым и еще в школе решил стать антропологом.

Я хорошо успевал по химии, и Лезер убеждал меня сосредоточить все усилия на этой области. «Ты умрешь с голоду, если станешь антропологом. Для того, кто занимается этой наукой, нет иного будущего, кроме преподавания, да и оно ненадежно». Он говорил, что потребность в химиках велика и что лучшие из них, склонные к бизнесу, могут достичь высокого положения в корпорациях. Поэтому я продолжал прилежно заниматься химией в Университете штата Иллинойс. Скоро, однако, она мне наскучила; все чаще и чаще я оказывался неподалеку от факультета антропологии. В конце концов я избрал своим главным предметом антропологию и несколько летних сезонов проработал в экспедициях на Среднем Западе.

Примерно в это время я узнал о специальной программе, позволяющей студентам любого университета из «большой десятки» (а также Чикагского) продолжать специализацию в любом другом из этих университетов. Я был разочарован в том курсе лекций по антропологии, который читался в Иллинойсе, и поэтому решил перейти в Чикагский университет, где программу по антропологии возглавлял Ф. Кларк Хоуэлл.

Тогда Хоуэллу было только 39 лет, но он уже имел большой опыт как преподаватель и полевой исследователь. Скромный и покладистый — особенно для такой области, где долгое время доминировали слишком яркие личности, — он избегал дискуссий и сосредоточивал свои силы на тщательном обследовании стоянок.

В прошлом для того, чтобы работать в поле, ученый копил деньги и приезжал на место исследования; он находил там несколько окаменелостей, а потом выяснялось, что нужны еще геологические изыскания. Поэтому он возвращался домой, доставал еще немного денег и нанимал геолога. На следующий год оказывалось, что теперь ему нужен археолог, и так далее. Это было все равно, что без конца латать брюки. У Кларка подход к делу был совершенно иным. Он понимал, что для настоящей полевой работы с самого начала нужна группа из квалифицированных специалистов. Сегодня в таком подходе нет ничего необычного, но Кларк первым обосновал необходимость комплексного изучения древних стоянок.

Хорошим примером может служить его работа в Торральбе и Амброне, на склонах двух холмов в Испании, где в свое время производил раскопки один знатный гранд, археолог-любитель, который развлекался поисками слоновьих костей. Кларк в 1961 году привез сюда группу исследователей. Ему нужна была хорошая датировка, поэтому он взял с собой палинолога — специалиста по определению ископаемой пыльцы. Он привез также геолога и археолога. Они раскапывали стоянку дюйм за дюймом, отмечая все, что находили, на картах, которые они составляли по мере снятия слоев с интервалом в один фут. В результате они получили объемную картину всей стоянки и смогли реконструировать то, что происходило здесь 400 тысяч лет назад.