Элизабет Чедвик - Зимняя корона
Она обратила внимание, что у Ричарда к лицу прилила кровь. Если он уже познал женщин, то не кричал об этом направо и налево; во всяком случае, Алиенора ничего не слышала. Но по тому, как он отзывался о Розамунде, она предположила, что к потаскухам сын не испытывает влечения.
Во внутреннем дворе замка они застали Генриха. Он только что вернулся с охоты и говорил с конюхом, который собирался отвести на конюшню его грязного и потного коня. Алиенора посмотрела сначала на своего ослепительного сына верхом на прекрасном иноходце, а потом на мужчину с сединой в рыжей бороде рядом с дрожащим конем, на котором скакали слишком долго и слишком быстро. Генрих повернулся к ним и сунул большие пальцы рук за пояс.
Ричард спешился одним ловким движением, откинул полы меховой мантии и помог матери спуститься с кобылы. Только тогда обратил взгляд на Генриха и преклонил перед ним одно колено.
– Сир, – произнес он с гордым и вызывающим видом.
Генрих насмешливо прищурился и наклонился, целуя сына.
– Мой сын, граф Пуатье и герцог Аквитании, – поздоровался он с Ричардом. – И почти мужчина.
Ричард сжал губы. Алиенора одобрительно отметила про себя, что сын постепенно учится сдерживаться. Это умение всегда давалось ему с особым трудом.
– Он уже выполняет работу взрослого человека, – сказала она Генриху, – и в моих глазах это делает его мужчиной. Не будь он готов, я бы не назвала его своим наследником.
Король перевел взгляд на нее:
– Госпожа моя супруга. Рад видеть тебя.
Алиенора не поверила ему ни на миг.
– И я рада, – ответила она. Их поцелуй был краткой встречей сухих, холодных губ. – Ты охотился, как я посмотрю?
– Мужчина всегда должен быть в движении. Это способствует пищеварению и помогает думать.
Алиенора вскинула брови. Туловище Генриха раздалось и потяжелело, однако видно было, что он сохранил бодрость и живость. И все-таки годы обходятся с ним ничуть не мягче, чем он обходится со своими лошадьми.
– Надеюсь, и то и другое у тебя в полном порядке. Лично я рада, что мне не приходится загонять свою кобылу каждый раз, когда надо применить ум.
Генрих скривил губы:
– Разлука не притупила твой острый язык.
– И не сделала сердце нежнее, – парировала Алиенора. – Но ты не слишком жаждешь моего общества, если судить по некоему дому в городе. Или что – она тоже помогает тебе думать?
– Розамунда помогает мне во многих вещах, – с каменным лицом заявил Генрих, – и ее язык не лезвие.
– О, уверена, в ее распоряжении есть другое оружие.
Генрих проигнорировал ее замечание и поменял тему, восхитившись иноходцем Ричарда.
– Я подарила ему коня в честь принятия титула герцога Аквитании, – пояснила Алиенора.
Король осмотрел лошадь и одобрительно крякнул, проведя ладонями по упругому, мускулистому крупу.
– Ты с самого детства любил таких лошадей, – бросил он сыну. – Рыжеватых.
– Золотых, – уточнил Ричард, подчеркивая голосом слово. – Мои люди всегда знают, где я, потому что золотую лошадь хорошо видно издалека.
Генрих вопросительно уставился на Ричарда:
– А зачем им знать, где ты?
Ричард выставил вперед челюсть:
– Они будут знать, что это их предводитель, тот человек, за которым можно последовать куда угодно, тот, кто сам будет ковать свою судьбу.
Алиенора улыбнулась, Генрих же наморщил лоб так, что кожа на челе сложилась тремя складками.
– Ты выглядишь настоящим принцем до кончиков ногтей, отрицать этого не буду. Но красивая одежда, быстроногие кони и придворные любезности не дадут тебе могущества. Вот я стою здесь, в запыленной котте, грязных сапогах, но при этом в моем мизинце больше силы, чем во всем твоем теле. Могущество идет изнутри, и тебе предстоит еще многому научиться, мой мальчик, хотя тебе и кажется, что ты уже все знаешь.
* * *– Не обязательно быть таким суровым с Ричардом, – упрекнула Алиенора Генриха позднее, когда они сидели у огня в его покоях. Она заметила, что муж постоянно потирает ногу, но при этом старается делать вид, что все в порядке.
В другом конце комнаты группа придворных играла в кости и шахматы. Среди них был и Ричард, выделяющийся ростом и шапкой золотистых волос.
– Слишком уж он самоуверен, – ответил Генрих. – Пока Ричард все еще подчиняется мне.
– Да, потому что ты его отец и потому что он один из твоих наследников, но сын быстро взрослеет. Ричард – герцог и граф, и я передам ему больше ответственности, когда мы вернемся в Пуатье. Он не будет спрашивать у тебя позволения в делах, касающихся Аквитании, потому что Аквитания не твой домен и никогда им не была.
Генрих потер подбородок:
– Так, понятно. Вот почему ты больше не упоминаешь меня в своих хартиях и указах? Ты думала, я не замечу, что ты изменила формулировку в документах так, чтобы исключить меня?
– А почему мне нельзя было поменять формулировку? Это мое право. Ричард достаточно взрослый, чтобы взять на себя военное руководство и часть правительственных дел, так что ты можешь уделять больше внимания другим землям.
Лицо Генриха потемнело.
– Чтобы политика приносила желаемые результаты, все земли должны управляться единой рукой. Особенно это касается тех доменов, которые граничат с Францией. Я не хочу в один прекрасный день обнаружить, что какой-то вассал думает только о своей выгоде, укрепляет только свои границы, образует альянсы не пойми с кем. А что, если Ричарду взбредет в голову напасть на Тулузу? Или отправиться с набегом туда, куда не следует? Мои сыновья слишком юны и неопытны. Им по-прежнему нужна моя рука, чтобы придерживать бразды правления.
Рука человека, который не желает уступить ни капли своей власти.
– А женского прикосновения недостаточно? Ричарда растила я, и он превзошел все мои ожидания. Ты думаешь, я буду подталкивать собственного сына к войне? Пока он не будет готов править самостоятельно, я буду помогать ему во всем. Да, ты прав, ему еще учиться и учиться, но ты должен хоть немного доверять ему. Вспомни себя в пятнадцать лет, вспомни, каким ты был гордым и самоуверенным.
С желчной усмешкой Генрих сказал:
– Да, я помню. И именно поэтому настаиваю, что его нужно пока держать на коротком поводке. Кроме того, мои пятнадцать лет не равняются пятнадцати годам наших сыновей.
Разговор шел по кругу. Генрих ни за что не выпустит контроля из своих рук. Алиенора решила сменить тему и спросила об Ирландии.
– Там пока все устроено как надо, – ответил он. – Меня признали сюзереном, поклялись в верности. Иоанн, когда подрастет, будет там править, если не проявит склонности к Церкви.
Алиенора кивнула; тут у нее не было никаких возражений.
– Он должен приехать сюда к завтрашнему утру – с Иоанной и нянями, – сообщила она и подняла глаза на Амлена, который приблизился к ним. – Изабелла проведет Рождество при дворе?
– Да, я жду ее прибытия со дня на день.
– А дети?
– С ней приедут Белла и Уильям. Адела и Махелт останутся в Турени – они еще так малы, что с ними дорога оказалась бы в два раза длиннее. – Он откашлялся. – Я полагаю, вы уже слышали новости из Англии? Насчет Кентербери?
– Что за новости? – Она глянула на Генриха, который пожал плечами и развел руками, но с настороженным видом.
Амлен покопался в своей сумке и вручил Алиеноре маленькую свинцовую подвеску с продетой сквозь бечевкой:
– На днях одному из моих людей дали вот это.
Предмет имел форму подковы, внутри которой находился маленький сосуд с изображением человеческой фигуры на похоронных дрогах и двух священников. Надпись на латинском языке гласила: «Томас – лучший врачеватель праведных болящих». Алиенора с гримасой отвращения передала предмет Генриху.
– Его кровь и мозг разбавляют водой, а потом продают паломникам, утверждая, что эта жидкость излечивает недуги, – пояснил Амлен. – Уже пошли слухи о чудодейственной силе мощей Томаса, им стали поклонятся. Воду сначала продавали в смазанных воском коробочках, а теперь стали делать вот такие сосуды.
– Томас всегда был мастер придумывать, как заработать денег! – фыркнул Генрих. – Церковь будет сидеть на забитых золотом сундуках и при этом бубнить о своей святости до самого Судного дня!
– В глазах людей Бекет – мученик, и от этого число его поклонников будет расти еще быстрее. Ваш сын уже влился в их ряды.
– О чем вы говорите? – резко спросила Алиенора.
– Гарри недавно посетил раку с мощами архиепископа, – сказал Амлен и посмотрел на Генриха. – В результате его положение укрепилось, а на тебя вновь упала тень вины.
Алиенора увидела, что Генрих напрягся. Амлен хмурился. Очевидно, между ними что-то происходит, но при ней они обсуждать это не хотят. Значит, нужно самой узнать.
– Ты придаешь всякой чепухе чересчур большое значение, – отчеканил Генрих. – Я признал, что мои слова могли побудить тех рыцарей к убийству Бекета, но это было их собственное решение, о котором я ничего не знал. Я понес наказание и был прощен.
