Элизабет Чедвик - Зимняя корона
– Госпожа, ужасная новость! Архиепископ Кентерберийский убит в собственном соборе, на алтарных ступенях!
Изабелла ахнула. Алиенора на время потеряла дар речи.
– Убит? – наконец переспросила она. – Кем?
– Четырьмя рыцарями из королевской свиты.
Молодой человек назвал имена, и среди них – имена тех, кого Алиенора встретила в темноте замка. О… значит, той ночью в Бюре она столкнулась с людьми, планирующими убийство.
– Рыцари ворвались в собор, где архиепископ служил мессу, и зарубили его. – Слуга прочертил ладонью линию у себя на лице – через рот и нос. – Они раскололи ему череп, вынули мозг на кончике меча и размазали его по всей алтарной лестнице.
Изабелла вскрикнула, когда слова сформировали в ее воображении образ. Она согнулась в талии, и ее вырвало.
Алиенора до боли стиснула челюсти. Боже праведный, как они с этим справятся? Где выход?
– Позаботьтесь о графине, – велела она своим женщинам и резким движением руки отпустила слугу, принесшего новость. А сама отправилась на поиски супруга.
Большой зал гудел. Придворные разбились на группы и обсуждали чудовищное происшествие, их потрясение и волнение были почти осязаемы. И ни следа Генриха. Алиенора быстрым шагом добралась до его покоев и увидела, что дверь заперта и перед ней стоит стражник.
– Я пройду к королю, – сказала она, высокомерно взирая на воина. – Не говорите мне, что он приказал никого не пускать. Я королева, а то, что случилось, – дело государственной важности.
Стражник неуверенно потупился, потом кашлянул и открыл для королевы дверь.
Генрих стоял у очага, сжимая в руке письмо – очевидно, то самое, в котором сообщалось об убийстве Бекета.
Он обернулся, как только Алиенора вошла и твердо закрыла за собой дверь.
– Полагаю, ты явилась позлорадствовать? И сказать, что у меня всегда так выходит? – буркнул он.
– Какая от этого польза? – ответила она. – Что сделано, то сделано, нам надо заниматься последствиями. – Она понизила голос. – Я видела тех людей в Бюре. В ту ночь, когда они задумывали свой план. Скажи мне одно, Генрих: это ты послал их?
Он сверкнул глазами:
– А ты поверишь, если я буду утверждать, что нет?
– Ты или не ты? – Она говорила напористо, но все так же тихо. – Скажи мне правду, и тогда я поверю.
– Нет, я никого не посылал. – Генрих вцепился себе в волосы. – То есть да, я посылал людей арестовать Бекета, но не тех четверых и не с таким приказом. Они сами захотели сделать то, что сделали. Я… – У него задергались губы. Алиенора быстро взяла его под руку и заставила сесть на скамью перед очагом. – Когда я услышал об этом, то сперва подумал: «Хорошо, что он умер. Теперь я могу слышать собственные мысли – никто не будет их попирать. Теперь настанет покой». Я по-прежнему рад, что больше нет того человека, в которого он превратился, получив архиепископскую кафедру, но грущу по тому, кто был моим канцлером. – По его телу пробежала судорога.
Генриху было трудно. Он никогда не умел скорбеть. Алиенора ни разу не видела, чтобы он по-настоящему о чем-то или о ком-то горевал. Казалось, все тягостные чувства он сливал в глубокий колодец внутри своей души, и чем сильнее чувство, тем глубже он копал, и однажды высокий отвал обрушится на него, и он утонет во мраке одиночества. Сейчас Генрих произнес слово «грущу», однако оно взято с поверхности. Алиенора знала: все то, с чем муж не может справиться, лежит в глубине.
– Этим все не кончится, – предупредила она.
Генрих запахнул на себе мантию:
– Дело сделано. Я не могу оживить его. Папа римский может делать все, что сочтет нужным. Если бы не его метания и нерешительность, ничего подобного не случилось бы. Ему следовало согласиться, когда Томас хотел отказаться от сана.
– Но он не согласился, и вина за убийство архиепископа ляжет на тебя. Люди скажут, будто это твои слова послужили толчком. Тебя обвинят в том, что ты послал рыцарей убить Бекета. Те, кто мечтает поднять мятеж, теперь получили прекрасный повод взяться за меч.
Генрих оскалился:
– Тогда я с ними разберусь. И я отказываюсь брать на себя вину за его смерть. – Он подскочил со скамьи и сделал несколько быстрых шагов.
– Отказываешься ты или нет, тебе все равно припишут соучастие. Убийц отлучат от Церкви, и тебя ждет то же самое.
– Папа не посмеет! – Генрих обернулся: его взгляд полыхал яростью. А под яростью прятался страх.
– Кто может знать, что сделает папа? Мой тебе совет: попробуй всех умилостивить. Убийство архиепископа, даже самого вздорного, да еще в его собственном соборе, – кощунственный акт, и ты должен громогласно осудить его, если надеешься выжить.
– Я уже подготовил письмо папе римскому.
– Что ты написал?
– Что Томас сам навлек на себя беду, призывая к неповиновению, и что его убили люди, которых он сам настроил против себя. Что я никого не подговаривал убить его. – Генрих посмотрел на нее с безысходным отчаянием. – Мертвым он будет мешать мне еще больше, чем при жизни, да?
– Да, потому что теперь он стал мучеником.
Генриху нужно было вовремя отказаться от мысли сделать Бекета архиепископом, но что толку повторять свои слова, к тому же задним числом. Что сделано, того не воротишь.
– Пройдет не меньше шести недель, прежде чем мои гонцы прибудут к папе, это время нужно использовать для подготовки. – Он снова сел на скамью, опустил голову в ладони и застонал.
Алиенора положила руку ему на плечо:
– Бекет оскорбил твое королевское достоинство и нашу династию. Даже если его гибель – ужасное преступление, сам он поступил с тобой недопустимо. – (Генрих не поднимал головы.) – Я могу для тебя что-нибудь сделать? – спросила Алиенора.
Тогда он взглянул на нее:
– Да. Оставь меня одного. Возвращайся в Пуатье. Лучше, если тебя здесь не будет. И всех тоже отправь куда-нибудь. Я ни с кем не хочу говорить.
Она направилась к выходу, думая, что с удовольствием вернется в Аквитанию и с головой уйдет в дела своего герцогства. А Генрих пусть справляется как знает и роет дальше свой колодец.
За дверью переминался с ноги на ногу Амлен, дожидаясь, когда сможет поговорить с королем.
– Он не примет вас, – сказала она, – по крайней мере не сейчас. Пусть побудет один.
Амлен выглядел совершенно растерянным.
– Не могу поверить, что свершилось такое невообразимое злодейство, – проговорил он. – С Бекетом я во многом не соглашался. Однажды я назвал его предателем и повторил бы это ему в лицо. Но убийство помазанного архиепископа в Божьем храме и надругательство над его телом – это смертный грех. Если убит прелат Церкви, то как близко люди подошли к убийству самого короля? – Он с трудом сглотнул. – Можно понять, когда подобное случается в запале сражения, но это было спланировано. Продумано… Немыслимо. Нам всем грозит Божья кара. Даже без отлучения от Церкви последствия будут тяжелейшими. А если Генриха отлучат?
– Этого не случится. Папа римский непредсказуем, но он далеко не глуп. – Во всяком случае, Алиенора надеялась на это.
Амлен безнадежно покачал головой:
– Такая смерть делает из Бекета мученика.
– Да, и поэтому мертвый он еще более опасен, чем живой. Генриху никогда не освободиться от него. Я возвращаюсь в Пуатье. Вам нужно позаботиться об Изабелле. Эта новость сильно расстроила ее.
– Я отошлю ее в Турень, пока все не уляжется, – сказал он. – В Англии сейчас небезопасно.
– Она может ехать со мной. Какое-то время нам будет по пути.
– Благодарю вас. – Амлен потер лицо. – Я должен оставаться с Генрихом. Он мой брат, и прежде всего я обязан служить ему.
– Тогда да поможет вам Господь, ибо помощь точно понадобится. – Она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Какая ирония, думала она: брата своего мужа она целует с куда большим чувством, чем мужа.
Глава 41
Пуатье, октябрь 1171 года
Алиенора осматривала новый тронный зал. Он был все еще открыт небесам, но стены почти достроили – и получалось грандиозно. В воздухе висела мелкая каменная пыль, и ясное прохладное утро наполнял приятный слуху перестук молотков и зубил.
Рядом с ней стоял Ричард, раскрасневшийся после занятий с наставниками. В руке он сжимал учебный меч, а глаза еще горели воинственным огнем. С Рождества он сильно вырос и теперь возвышался над ней на целую голову. Алиеноре он очень напоминал ее дядю Раймунда, князя Антиохии, которого убили в сражении в Святой земле. У Ричарда была такая же львиная грация и внимательный взгляд, который улавливал все вокруг, такое же острое политическое суждение. Порой она видела в сыне отца Генриха, Жоффруа Красивого, – от этого деда мальчик унаследовал блестящие волосы. Ричард был прекрасен, лучший из ее сыновей, тот, в кого она больше всего вложила сил и чаяний, потому что знала: он может все. Грядущим летом Ричард получит регалии графов Пуатье и сделает еще один шаг на пути к власти.
