Николь Фосселер - Шелк аравийской ночи
– Тарик! Тарик! – позвали его друзья, подпрыгивая на месте. Джона рванулся убежать к ним, но человек крепко взял его за плечо.
– Мама дома? – спросил он на беглом арабском. Брови Джоны сдвинулись. Что этому мрачному субъекту нужно от его мамы? К ним часто приходили незнакомцы – путешественники, которым нужна помощь с переводом. Или те, кто прочел одну из книг Майи Гринвуд Гарретт, оказался в Каире и хотел получить автограф. Но этот посетитель от них явно отличался. Вспомнив слова тети Элизабет, что он единственный мужчина в доме, Джона попросил друзей подождать и вернулся к двери, закрыв человеку проход.
– Мама, – крикнул он, заглянув в дом, – здесь человек, хочет с тобой поговорить!
– Кто там? – раздался голос Майи.
– Это я, твой старый мошенник! – подал голос мужчина, к удивлению Джоны, грубым голосом, по-английски, без акцента…
На несколько мгновений в доме все стихло, потом послышался быстрый дробот по лестнице расшитых кожаных тапок матери. Джона поднял голову и увидел, что она с сияющим взглядом остановилась на последней ступеньке и закрыла рот руками – такой он маму еще не видел.
– Ричард! – со смехом выкрикнула она, распахнув объятья. И Джоне показалось, что у нее в глазах засверкали слезы. Он переводил взгляд с одного на другую и почувствовал: между ними есть какая-то связь. Связь, из которой он исключен – и которая ему неприятна…
– Пойдем выпьем чаю! Или, может быть, кофе?
Джона неучтиво толкнул плечом этого стоящего на его пути Ричарда, выбежал на улицу и принялся чеканить мячом, все выше и выше. Но когда добежал до товарищей, причина досады была уже позабыта, и он окунулся в игру со всей беззаботностью тринадцатилетнего мальчика.
– Красиво у тебя здесь, – похвалил Ричард Фрэнсис Бертон, когда Майя привела его в кабинет, где на открытых высоких полках располагалась библиотека. Он положил шляпу на письменный стол, окинул любопытствующим взглядом разложенные на нем бумаги, записи и раскрытые книги, опустился на один из двух стульев у круглого столика и положил ногу на ногу. Некоторое время они смотрели друг на друга с изумлением, ностальгической радостью встречи и серьезностью, сидящий Ричард – и Майя, стоящая перед ним в легком черном платье. И каждый из них вновь вспомнил о многом пережитом вместе, но по отдельности.
Майя подумала, что Ричард выглядел старым и больным. Еще более истощенный, чем при последней их встрече в Адене, словно ни один год не прошел для него бесследно. Но еще сильнее ее поразила усталость в его глазах – прежде такого не было.
– Сколько уже прошло? – прошептала она. – Больше тринадцати лет?
Ричард кивнул.
– С марта пятьдесят пятого года. Четырнадцать с половиной.
Майя кивком поблагодарила Бэтти, которая принесла поднос с чашками, щедро приправленной выпечкой и сладким миндальным печеньем, коньяком из ежегодно пополняемого запаса Элизабет Хьюз, стаканом и пепельницей, как и просила Майя. Служанка старалась не сильно таращиться на незнакомого гостя, для которого хозяйка столь любезно заказала чай. Но едва она сделала книксен и закрыла за собой дверь, как поспешила вверх по лестнице, где ее с нетерпением ждала Элизабет, чтобы выпытать все до малейшей детали.
– Ты не отвечал на письма, – без тени упрека проговорила Майя, отхлебнув чаю.
– У меня было полно дел, я много ездил, – уклончиво ответил Ричард, раскурил сигариллу и вдохнул дым, прежде чем взяться за коньяк. – Ты располнела, – отметил он, не вложив в замечание никакого смысла.
Майя засмеялась, совсем не обидевшись, и тоже наполнила чашку.
– После родов я не скинула ни килограмма.
– У тебя чудесный сын. Весь в тебя. От отца в нем не много.
– Ты считаешь? – Майя порывисто поставила чайник и опустилась на стул перед Ричардом. – А у вас с Изабель нет детей? – из вежливости спросила она, хотя заранее знала ответ.
Ричард покрутил сигариллу и покачал головой. Предположительно, одна из многочисленных перенесенных им болезней привела к бесплодию. Изабель, как и Ричард, любила детей, а потому осыпала ласками всех племянников и племянниц, и даже собак, кошек, пони и лошадей.
– Не сложилось, – ответил он. – Но это даже и к лучшему для таких ветрогонов, как мы.
Он снова поднял взгляд и увидел сверкающую в небольшом вырезе платья Майи цепочку с монетой.
– Симпатичная вещица.
– Так и знала, что тебе понравится, – это монета из Химьяра. Я привезла из Аравии.
– Странно – я думал, ты всегда носишь тот медальон. Раньше всегда…
– Больше не ношу, – отрезала Майя, по ее лицу пробежала тень.
– Химьяр, – подхватил он нить разговора, стараясь не соскочить с нейтральной интонации. – Я читал твои книги. Хорошо продумано и написано, но немного сентиментально.
Майя вспыхнула.
– Значит, сентиментально. Судя по всему, сентиментально в твоем представлении – значит слишком много чувств?
Ричард коварно улыбнулся, но возражать не стал.
– Спустя все эти годы – зачем ты приехал? – спросила Майя, звякнув дном чашки о блюдечко.
Улыбка Ричарда исчезла, он посмотрел на нее сквозь дым, сощурив глаза. Вот он, подходящий момент, чтобы рассказать про Изабель, полную противоположность Майе: рыжеватую блондинку с пышной фигурой, круглым лицом, узкими губами и душевными голубыми глазами, католичку из старинного аристократического рода… Их с Майей объединяли лишь мечты о дальних странах и приключениях, стремление к безграничной свободе и способность к большой любви.
Как-то раз цыганка нагадала Изабель такое: «Ты поедешь за море и окажешься в одном городе со своей судьбой, но не узнаешь об этом. У тебя на пути встанут препятствия и враждебные обстоятельства, и тебе понадобится все твое мужество, сила и мудрость, чтобы их преодолеть… Ты будешь носить фамилию нашего рода и гордиться этим. Ты станешь как мы, только больше. Тебя ждет полная приключений жизнь бродяги. Одна душа в двух телах, в жизни и смерти, вместе навсегда. С человеком, который возьмет тебя в жены». Хагар Бертон, так звали цыганку. И однажды, когда Изабель отправилась с семьей в Болонью на каникулы, она узнала свою судьбу в Ричарде Фрэнсисе Бертоне, который до мелочей соответствовал ее представлениям об идеальном мужчине и носил ту же фамилию, что и цыганка.
– Этот человек на мне женится, – прошептала она сестре и с тех пор посвятила всю свою жизнь стремлению стать его женой, потому что «если бы я была мужчиной, я была бы Ричардом Бертоном; но раз я не мужчина, я должна выйти за него замуж». Она собрала о нем все, что можно было узнать, книги, насколько позволяли родители, газетные вырезки, записывала в дневник вещие сны, что вдохновляли ее на дальнейшие усилия. Изабель скрупулезно составляла списки и планы, как вести себя в роли жены Бертона, как повлиять на его жизнь. Когда она выйдет за него замуж.
Ричард мог рассказать, как был польщен, когда после возвращения из Крыма встретил Изабель с сестрой в ботаническом саду под Лондоном и оказалось, что она читала все его книги и знала о каждом его шаге во всех путешествиях. Как она восхищалась Ричардом, почти боготворила его! Каждым жестом, взглядом и словом она молила его стать ее божеством, готовая служить ему, пока смерть не разлучит их. Да, она сильно отличалась от Майи – та оказывала ему сопротивление, была равна ему в упрямстве и свободолюбии. Изабель оказалась идеальной женой для жизни, какую он вел, безоговорочно готовая защищать тылы, оплачивать счета, собирать вещи и следовать за мужем повсюду.
Он сделал ей предложение, но не решался обнародовать помолвку, пока Изабель не стала совершеннолетней – и тогда она вышла за него замуж против воли родителей. Ричард любил Изабель, но его отчасти пугало ее такое повышенное обожание. Однако страх рассеялся, сгорел во времена его жизненных неудач и трудностей в путешествиях. Изабель оказалась сильнее, стала его опорой, защитой от столь враждебного общества. Единственный человек, безгранично преданный ему… Ричард даже позволил себе некоторую самоиронию, нарисовав Изабель едущей верхом на льве и держащей его за уздечку – у этого льва было его лицо, лицо Ричарда Бертона. Он любил ее – но не так, как любил Майю. И надежда, что Изабель загладит в его сердце след Майи, оказалась напрасной.
Обо всем этом он мог рассказать в кабинете Майи тем сентябрьским днем в Каире в 1869 году. Но не стал. Сентиментально, подумал Ричард. Слишком много чувств, а он никогда не был в этом силен. Поэтому он лишь покачал головой и наклонился, чтобы стряхнуть в хрустальную пепельницу пепел от сигариллы.
– Я был в Болонье и Виши – кстати, со Суинборном, поэтом. Потом в Турине и Бриндизи, а сейчас собираюсь в Сирию. Я получил должность консула в Дамаске. Изабель уже там, готовится к моему прибытию. Каир был мне по пути.
Он пустился в описания бесконечной, скучной муштры во время Крымской войны – он оказался там слишком поздно, чтобы принять участие в серьезных сражениях. О большом африканском сафари, когда он и его спутник Джон Хеннинг Спик нашли озеро Танганьика. Малярия и другие тропические болезни временно ослепили Спика и лишили Бертона возможности передвигаться самостоятельно, его пришлось нести аборигенам-носильщикам. На обратном пути Спик совершил без Бертона короткую вылазку, открыл еще одно озеро и окрестил его в честь королевы Виктории.
