Эми Кауфман - Разбитые звезды
– Просто прекрасно, – добавляю я, и он довольно улыбается.
– Вот и хорошо.
Опираясь на локоть, Тарвер наклоняется и снова целует меня. Я чуть поднимаю подбородок: оказывается, так ему приходится наклоняться сильнее, и поцелуй становится глубже. Я издаю стон удивления и удовольствия.
Потом он снова поднимает голову и, убрав руку с моей талии, проводит кончиком пальца вдоль брови, спускается к щеке, убирает пряди волос с лица.
– Ты не представляешь, как давно я хотел это сделать.
В животе екает от его чуть хриплого голоса.
– Долго же ты ждал.
Я стараюсь говорить равнодушно, но понимаю, что звучит это неубедительно.
Он смеется, а я смотрю на его губы – это так отвлекает, что я почти не слышу его ответа.
– Больше чем уверен: попробовал бы поцеловать тебя в первый день, когда тащил по лесу, ты бы швырнула мне в голову теми своими дурацкими туфлями.
Когда наступает утро, я предлагаю отдыхать весь день и с легким сожалением жду, что он воспротивится. Я не хочу вылезать из нашей постели, не хочу искать одежду, не хочу разлучаться с ним. Он теперь смотрит на меня совсем иначе – свободно, беззаботно, тепло. Даже не подозревала, что между нами была стена – пока она не исчезла.
Но вместо того, чтобы рявкнуть приказным тоном, что мы должны весь день шагать, он просто потягивается и привлекает меня к себе, обнимая одной рукой. Другую он кладет под голову и смотрит на дневной свет, проникающий в пещеру сквозь трещину.
Свет скользит по стенам, открывая взору вековые сталагмиты: они тянутся из каменного пола вверх навстречу своим собратьям – свисающим с потолка сталактитам, с которых капает вода.
– Я не могу придумать, как нам попасть внутрь здания. Так что пока нам не нужно ничего срочно решать.
Я поднимаюсь на локте и смотрю на него.
– Что значит – ничего?
– То, что я сказал, красавица.
Он ухмыляется, и у меня в животе порхают бабочки. Никому в моей прежней жизни не было дозволено так мне ухмыляться.
– Думаешь, я горю желанием вылезать сегодня из постели?
Я невольно расплываюсь в улыбке. Он наклоняется, быстро меня целует и отодвигается. Потом замирает, прикрыв глаза, о чем-то думает и снова склоняется надо мной, но на этот раз не торопится. Когда он отрывается от моих губ, у меня быстро-быстро колотится сердце.
– Я приготовлю нам завтрак, – говорит он, выбираясь из нашего гнездышка, и подтыкает вокруг меня одеяло. Тарвер натягивает штаны, но не застегивает ремень, и они болтаются на бедрах. Я сворачиваюсь калачиком на нагретой им стороне постели и наблюдаю, как он ходит по пещере. Он ушел всего минуту назад, а я уже хочу, чтобы он ко мне вернулся.
Он копается в вещмешке, ищет паек. Потом останавливается и смотрит на что-то на дне. Когда он это берет и сжимает в руке, я вижу серебристый отблеск и понимаю: это металлический чехол, в котором хранится его семейная фотография.
И вдруг я осознаю то, что пустило корни в моем сознании, когда мы забрались на разрушенный корабль, чтобы решить, куда идти дальше. Я поняла, что мысль о жизни здесь не причиняет боли. По правде говоря, я не хочу, чтобы нас спасали. Хочу остаться тут с Тарвером навсегда, пусть даже навсегда – это несколько лет, месяцев или дней, пока нас не сломит жизнь среди дикой природы на этой планете. Но когда здесь приземлятся спасательные корабли, я больше никогда не увижу Тарвера Мерендсена.
Я пыталась отгонять эту мысль, потому что знаю: для него все по-другому. Он не будет здесь счастлив, ведь душой он стремится в маленький домик с садом, к своим родителям и воспоминаниям о брате.
Вижу, что он осторожно и бережно отодвигает металлический чехол в сторону и продолжает поиски. Но еще я вижу, что его лицо подернулось печалью.
Не важно, что мы расстанемся, когда нас спасут, не важно, что для меня это значит вернуться к прежней жизни, где каждую минуту за мной будут следить и ограждать ото всех. Важно то, что он вернется домой и его родители не потеряют второго сына.
Мы должны попасть в это здание.
Когда Тарвер возвращается, я улыбаюсь и обнимаю его. Но когда он что-то шепчет мне на ухо, целует в плечо, зарывается пальцами в волосы, мой ум четко работает.
Я придумаю.
Мы вылезаем из постели только к обеду и то только потому, что у нас закончилась вода. Мы набрасываем одежду и идем через лес к зданию.
Я снова пытаюсь открыть ставни, Тарвер простукивает дверь, проверяя, насколько она толстая. Мы предлагаем то одно, то другое, но все наши предложения трудно осуществить. Мы даже подумываем сделать таран, но, даже если получится срубить дерево ржавой пилой, нам не хватит сил поднять его и пробить стальную дверь. Внутри наверняка полно припасов и оборудования – но все это надежно заперто.
Краем уха я слышу шепоты: они шуршат в траве, как дождь. Их стенания отдаются в ушах – теперь они настойчивые, умоляющие, их будто бы что-то терзает. И они всегда звучат возле здания: судя по всему, не только мы отчаянно хотим попасть внутрь. Все это время шепоты вели нас сюда и теперь умоляют открыть дверь и войти.
С наступлением темноты мы сдаемся и возвращаемся в пещеру. Мы снова разводим костер и застилаем постель, которая после прошлой ночи вся скомкалась. Пока я взбиваю подушки и встряхиваю одеяла, Тарвер сидит на корточках возле тлеющих углей. Сегодня он разводит внушительный костер – так не замерзнешь нагишом, говорит он.
– С милым рай и в шалаше, да, мисс Лару? – дразнит он и, плюхнувшись на постель, тянет меня к себе, и я оказываюсь сверху.
Во мне вспыхивает досада, хотя сейчас мне хочется ее заглушить.
– Тебе обязательно надо это делать после всего, что было? Указывать на то, что ты ниже меня?
Он снова улыбается и снисходительно пожимает плечами.
– Вся вселенная знает, что я ниже вас, мисс Лару. Но мне плевать.
– На корабле было где-то пятьдесят тысяч человек. – Я осторожно выбираю слова. – И три тысячи из них – солдаты. Не меньше тысячи – почетные герои войны. А я посмотрела на тебя.
Он хочет что-то сказать, но я провожу ладонью по его руке, и этого оказывается достаточно, чтобы он засомневался и запнулся.
Эта новая власть над ним опьяняет.
– Думаешь, ты мне нравишься, потому что спас мне жизнь? Или потому что ты знаешь, что делать, а я нет? Следишь, чтобы я нормально ела, и не даешь сойти с ума? Потому что ты единственный парень на планете?
Он возражает, но я вижу по его лицу, что не заблуждаюсь.
– Да, все так, – шепчу я, – из-за всего этого. Но еще потому что ты не только сильный, ты еще добрый и нежный. Ты думаешь, что ничего не унаследовал от мамы, но это не так. В тебе живет поэзия.
Он резко выдыхает и крепче прижимает меня к себе, перебирает пальцами мои волосы и притягивает еще ближе. Я не могу дышать и – не хочу. Когда он заговаривает, у него немного дрожит голос – как вчера, когда он поцеловал меня в первый раз.
– Иногда ты меня просто дара речи лишаешь.
Он откидывается, опираясь на локоть, и потом тянет к себе и целует. Когда он отстраняется, я смотрю на него не дыша.
– И все-таки я не уверен, что вы правы, мисс Лару, – шепчет он. – Я ниже вас.
Через несколько мгновений, когда он на меня смотрит, я замечаю в его глазах искорку восхищения и понимаю, что он смеется – не надо мной, а просто потому, что тоже счастлив. Выпалив одно из его словечек, которое переняла, когда он лежал в горячке, я тянусь за подушкой (мешком из прачечной) и замахиваюсь. Но он так быстро перехватывает мою руку, что я открываю от удивления рот, а потом заливаюсь смехом, когда он тянет меня в наше гнездышко. Он снова меня целует, и по спине пробегает приятная дрожь, а в животе вспыхивают искорки.
Тарвер целует меня за ухом, и это очень возбуждает. Я запрокидываю голову, и он покрывает поцелуями шею, спускаясь ниже. По сравнению с грубой щетиной на лице губы у него очень нежные…
Искры! Разум мигом пробуждается. И вот зачатки идеи, о которой я старалась не думать, выстраиваются в голове в четкий план.
– Нужно взорвать двери здания.
Тарвер останавливается, поднимает голову и недоуменно на меня смотрит.
– Что нужно?
– Взорвать двери! Тараном их не пробить – слишком толстые, но если… взорвать?! Тогда ведь получится, да?
Он смотрит на меня растерянно и недовольно – ему не нравится, что его прервали.
– Ты еще безумнее, чем обычно.
Я смеюсь и ворошу ему пальцами волосы.
– Помнишь, в ангаре стоит космолет? Там полно горючего. Поставить бочки рядом с дверью, сделать из провода запал – и взорвать все!
Недовольство на его лице сменяется изумлением, и невольно я чувствую восторг: я его впечатлила – по-настоящему, а не из жалости – будто мы на равных.
– Кто ты и что сделала с моей Лилиан?
Моей Лилиан. Мне хочется насладиться этим чувством, но меня слишком переполняет восторг из-за моей задумки.
– У Анны были старшие братья, и в детстве мы постоянно что-нибудь взрывали на теннисном корте. Ох, папе сотни раз приходилось его ремонтировать…
