Андреа Кремер - Невидимый
– Я здесь, – говорю я. Мой голос уже далеко не детский.
Отец включает свет. Таким же манером он будил меня, когда я был ребенком: резкое погружение в реальность вместо плавного и постепенного.
– Папа! – кричу я, пытаясь отвернуться от яркого света. Мне ведь не имеет смысла закрывать глаза рукой.
– Извини, – бормочет он (не торопясь при этом выключить свет). – Четыре часа дня. Я не думал, что ты спишь.
– Я думал, что ты работаешь.
– Так и есть. Но на сегодня у меня осталась только электронная переписка, и я решил, что могу этим заниматься и здесь.
– Но это вовсе не обязательно.
– Я знаю.
– Я хотел сказать – я не уверен, что хочу, чтобы ты это делал.
– Слушай, я просто буду в другой спальне, – говорит отец, собираясь выйти из комнаты.
– Нет, – останавливаю я его. – Этого тебе тоже нельзя делать.
– Ты о чем?
– Ты не можешь игнорировать то, о чем я говорю. Ты не можешь просто так взять и уйти в другую комнату. Возможно, мама с этим мирилась, но я не собираюсь.
То, как он меня разбудил. То, как он сказал – «другая спальня». Я опасаюсь, что он собирается отчасти взять меня под контроль после всех этих долгих лет. Но я не собираюсь позволить ему так поступать со мной. Я просто не могу.
– Стивен, говори, что ты хочешь сказать.
Я не хочу разрушать мост между нами. Я просто хочу, чтобы этот мост опускался и поднимался и чтобы я сам мог решать, когда это должно происходить.
– Ты должен предупреждать меня заранее, – говорю я. – Ты не можешь приходить, когда захочешь.
– Стивен…
На мгновение мое имя повисает в воздухе. Если он воспользуется этим шансом, чтобы напомнить мне, кто оплачивает счета, я его никогда не прощу. Я уже очень четко это осознаю.
Но я так и не услышу, что он хотел сказать, потому что, едва угасает звук моего имени, я понимаю, по какой причине он остановился.
Кто-то колотится в дверь.
Я вскакиваю и проношусь мимо него. Это явно не стук курьера.
Это что-то срочное.
Посмотрев в глазок, я вижу Элизабет, и Милли, и одноглазого человека из магазина Милли.
– Кто это? – спрашивает отец у меня из-за спины.
Я распахиваю дверь – отец не запер ее за собой – и вижу Элизабет, слегка опирающуюся на Сола. Она бледна и дрожит.
– Со мной все в порядке, – говорит она. – Нам просто нужно войти.
– Что случилось? – спрашиваю я, а Сол ведет ее к дивану.
У Милли вид почти такой же ошарашенный, как у самой Элизабет.
– Детскими шажками, – говорит Милли. – Я сказала ей – детскими шажками.
– Кто эти люди? – спрашивает отец.
– Папа, не вмешивайся.
Я слишком поспешно его оборвал. Этого он не примет.
– Стивен, я не позволю тебе так разговаривать со мной.
– Папа, сейчас не время.
Милли подходит к моему отцу и протягивает ему руку.
– Я Милдред Лунд. Я… учительница Элизабет. А это Сол, один из моих помощников.
Можно подумать, что над головой моего отца, как у персонажа комиксов, появляется облачко с фразой: «Интересно, чему же могут научить эти люди?!»
– Проклятиям, папа. Они рассказывают о проклятиях. – Я снова поворачиваюсь к Элизабет. – Что ты такое делала?
– Я переела. А может, у меня пищевое отравление. Только отравилась я проклятиями вместо еды. А где Лори? Мы не могли пойти ко мне домой, ведь там могла быть мама.
– Лори с Шоном. Ты хочешь, чтобы я ему позвонил?
– Нет, все в порядке. – Элизабет переводит взгляд на Милли и Сола. – Правда, все в порядке. Вам не надо меня оберегать.
Милли качает головой.
– То, что ты сделала, так глупо. Так опасно. Я не стану тебя учить, если не будешь меня слушать.
– Я хочу побыть с ней наедине, – говорю я. – Пожалуйста, не могли бы вы все уйти?
Похоже, Сол даже рад моей просьбе: возможно, ему неуютно в квартирах, где есть окна. Милли не очень спешит уйти, продолжая охать над Элизабет. Мой отец, видимо, решил, что к нему моя просьба вообще не относится, и продолжает стоять там, где стоял.
– Я бы хотела немного передохнуть, – говорит Элизабет. Потом смотрит на Милли: – Увидимся завтра. Обещаю, что до нашей следующей встречи больше ничего не буду делать. Я усвоила мой урок. Я слишком далеко зашла.
Похоже, Милли удовлетворена этим обещанием.
– Никаких наблюдений за проклятиями, – наставляет она. Потом указывает в мою сторону: – В особенности в его случае.
Кажется, Элизабет уже усвоила тот урок.
Сол у дверей, Милли следует за ним, оглядываясь на Элизабет каждые две секунды, чтобы удостовериться, правильно ли она себя ведет. Отец закрывает за ними дверь и нарочито театрально запирает ее.
– Папа, – прошу я, – не мог бы ты оставить нас вдвоем? Нам надо поговорить.
– Стивен, я твой отец.
– Папа, а Элизабет – моя девушка. Я хочу с ней поговорить. Тебе не нужно быть здесь, когда мы беседуем.
Судя по взгляду Элизабет, я слишком резок с отцом; однако она понятия не имеет, какова история наших отношений.
– Слушай, – продолжаю я уже просительно, – возвращайся к ужину. Мы можем поговорить за ужином.
Кажется, теперь моему отцу неловко.
– Боюсь, у меня… у меня уже есть планы на вечер.
Я не имею права раздражаться, но я раздражен. Это я опускаю и поднимаю мост – не он.
– Ладно, – говорю я. – Тогда увидимся завтра.
– За завтраком, – откликается отец. – Я вернусь к завтраку.
– Рада была вас видеть, мистер Суинтон, – говорит Элизабет.
Хотя девушка явно слаба, у нее еще остались силы оставаться любезной.
– И я был рад повидаться, Элизабет, – отвечает отец, и я удивлен, что он запомнил, как ее зовут.
Когда отец идет «в другую спальню» за своим ноутбуком, мы с Элизабет устраиваемся на диване. Конечно, я вовсе не хочу, чтобы мы там теснились, – я знаю, что ей нужен воздух, пространство. Но я хочу быть на расстоянии вытянутой руки от нее в случае, если внезапно ей понадоблюсь.
Уходя, мой отец ограничивается кратким «до свидания». После того как мы остались вдвоем, Элизабет продолжает поглядывать на дверь, а может, косится на то, что осталось за дверью.
– Вот мы и одни, – говорю я ей. – Я хочу знать все.
Она рассказывает мне о метро, о том, что с ней произошло.
– Ты не должна заходить слишком далеко, – замечаю я. – По крайней мере, до тех пор, пока ты не готова.
– Я это знаю, – резко отвечает она. – Пожалуйста, не примыкай к общему хору по этому поводу. Он уже и так слишком громкий.
Мы сидим, чувствуя себя загнанными в тупик. Элизабет погрузилась в свои мысли, а я чувствую себя потерянным, потому что не могу их прочитать.
– Мы должны найти его, верно? – спрашиваю я. – Ведь именно туда все ведет, правильно? Если за ним остается шлейф из проклятий, нам нужно за ними идти. Так мы сможем выйти на его след.
– Кажется, таков план Милли, – предполагает Элизабет. Кажется, она этому не рада. – Но, кроме того, по-моему, она верит в меня куда больше, чем я этого заслуживаю.
– Не говори так, – протестую я, – ты не знаешь…
– Перестань. Я говорила это не для того, чтобы ты меня ободрял. Не обращайся со мной как с девушкой, которая только что спросила: «Я выгляжу в этом толстой?» Ты понятия не имеешь, каковы мои способности. Никто из нас этого не знает. И строить на этом наши планы… это довольно серьезно.
– Слушай, – говорю я, дотрагиваясь до лица Элизабет и прося этим жестом, чтобы она посмотрела мне в глаза, – мы ничего не будем строить. Если мы не найдем его, так тому и быть. Я останусь невидимым. Я не так уж плохо справлялся все эти годы. Достаточно того, что ты можешь меня видеть. Ничего такого специально плохого не случится, если мы его не найдем. Никто не умрет.
Услышав последнюю фразу: «Никто не умрет», Элизабет вздрагивает и отворачивается.
– Что? – спрашиваю я. – Он обрек кого-то на смерть своим проклятием? Есть что-то, чего я не знаю?
Элизабет качает головой.
– Нет. Просто… Милли говорит так, словно то, что я делаю, очень важно. Все эти люди прокляты, и я одна из немногих оставшихся на свете людей, кто может им помочь. Я не знаю, как с этим быть.
Я хочу сказать ей прямо сейчас. Я хочу, чтобы ответ существовал. Но единственный известный мне ответ таков: у нас разная жизнь. Наши судьбы необъяснимым образом органически соединились, но, тем не менее, они разные.
– Я испугалась только потом, – рассказывает Элизабет. – Потому что была слишком захвачена процессом. Речь уже не идет о страхе, когда ты сталкиваешься с тем, чего боишься. Но потом я поняла, что подошла слишком близко к чему-то действительно плохому. Проклятия не позволяют просто себя уничтожить. Они дают сдачи.
И тогда моя очередь говорить.
– Хотя я и не знал, что это проклятие, я все-таки думал, что могу его разрушить. – Я не обращался к этим воспоминаниям несколько лет, но теперь они со мной, ждут, чтобы я ими поделился. – Я думал, что существует способ исправить положение. Не только молитвами – кстати, я очень много молился. Но я пробовал и другое. То, что способно причинить вред. Я услышал, как по телевизору рассуждали о шоковой терапии. Я толком и не знал, что это значит. Но в следующий раз, когда я оказался в комнате один, я засунул палец в розетку. Я держал его там столько, сколько хватило сил. Мои родители ничего не знали. К счастью, я не выдержал и вынул палец. И на секунду боль показалась мне такой сильной, что я подумал: в следующий раз, когда я моргну, я увижу свою руку. Я буду видимым. Но, конечно, я не стал видимым. Часть меня думала о том, что, может, смерть сделает меня видимым. То есть, когда я умру, мое тело наконец станет видимым. Чтобы мой дед смеялся последним.
