Николь Фосселер - Шелк аравийской ночи
Не писала о том, что два месяца подряд надеялась на ребенка, но кровотечение возобновилось с особенной силой, и с тех пор не возникало никаких задержек. Майя чувствовала себя бесплодной, как скалы кратера, и такой же бесполезной. Но она не рассказывала брату о пустоте своего существования и скуке, о стеклянной стене, отделявшей ее от других обитателей Адена – будь то англичане, бенгальцы или арабы, – и о возвращении старого кошмара. Ожидание хоть какого-нибудь события стало куда невыносимее, чем прежнее ожидание в Блэкхолле. В Адене было даже не на что отвлечься.
Поэтому она радовалась каждой новой неделе и новой возможности написать Джонатану, провести несколько часов за шатким столиком в передней комнате, вновь переживая происшествия, воскрешая и приукрашивая воспоминания, тщательно подбирая слова, ощущая их вкус и наконец перенося на бумагу. Времени хватало с избытком, и эти моменты действительно дарили Майе счастье.
Именно поэтому она недовольно наморщила лоб, когда февральским днем раздался стук незваного гостя, но со вздохом отложила ручку, открыла дверь и замерла у входа, словно пораженная громом.
– Ас-саламу алейкум, – поприветствовал ее Ричард, так естественно и небрежно, словно обедал здесь три недели назад. Он похудел, покрылся темно-коричневым загаром и, несмотря на европейские черты лица, запросто мог сойти за араба или северного африканца. Но под опаленной солнцем кожей проглядывала бледность, за неукротимой энергией скрывались усталость и истощение, он казался почти больным.
– Ва алейкум ас-саламу, – механически ответила Майя, оцепенев от удивления и с трудом скрываемой радости. Но не смогла сдержать пробивающейся улыбки и наполнилась внутренним теплом.
– Значит, все удалось!
– Слухи еще не долетели? – улыбнулся Ричард и откинул одну руку. Другой он крепко сжимал большой сверток, обернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. – Можешь меня поздравить! Под именем Мирзы Абдуллы, со стихотворениями и рассказами из «Тысячи и одной ночи», умением составлять гороскопы и трюками фокусника я стал сенсацией при дворе губернатора Зейлы, и под той же личиной мне удалось проникнуть не только в запретный город Харэр, но и в тронный зал эмира, которого все так боятся, и он даже протянул мне руку для поцелуя. На что я, впрочем, не согласился, поскольку подобные жесты приемлю исключительно от милых дам, и в результате мне пришлось десять дней ждать позволения эмира покинуть город, чтобы вернуться через Берберу. До Харэра и обратно – первым из европейцев!! – В его глазах заплясали чертики, и он тихо добавил: – Или лучше сказать: до ада и обратно?
Майя покраснела, опустила ресницы и прикусила нижнюю губу.
– У тебя прекрасная память, – дерзко отвечала она. Он засмеялся и коротко вздохнул.
– Да, странные шутки порой играет с нами память! Важнейшие события жизни расплываются, словно сон, а воспоминания о незначительных мелочах мучительно хранятся во всех подробностях.
Она смотрела, как он вытаскивает пакет и взвешивает его в худых руках.
– Прежде чем ты снова без обиняков спросишь, зачем я явился… У меня мало времени, истоки Нила зовут! Теперь в сопровождении Спика. Похоже, он и так собирается умереть в Африке – после того как подстрелит все на своем пути, – с добродушной симпатией подшутил Ричард. – Поэтому я на секундочку, хочу отдать тебе подарок.
– Что это? – спросила Майя, забирая пакет.
– Книги. Я заказал их перед отъездом, и они терпеливо ждали, пока я смогу вручить их тебе.
Майя вновь опустила взгляд, пробормотав слова благодарности – ей не хотелось, чтобы он заметил, насколько он угодил с подарком.
– Три тома моего «Паломничества» и «Грозовой перевал». Почитай, действительно хороший роман.
Она лукаво на него взглянула.
– Неужто разница между мистером Рочестером и Хитклиффом столь велика?
Ричард кивнул, сняв шляпу и крутя ее в пальцах.
– Разумеется. Хитклифф не прятал на чердаке сумасшедшую жену, – и тихо добавил: – Как и я.
Майя отвела глаза, уклонившись от его пристального взгляда, смутно подозревая какой-то намек, пока ее не озарила догадка: Ричард за ней ухаживает в своей собственной, серьезной манере. «Поздно, – с горечью подумала она, – слишком поздно…» Он вернулся к ней теперь, когда она замужем и он может не бояться обязательств к законным отношениям. Она вновь подняла глаза и нахмурила брови, ее голос зазвучал хрипло и угрожающе:
– Возможно. Но не забывай, я замужем за другим мужчиной.
Ричард язвительно рассмеялся:
– И с этим мужчиной ты несчастна. Он просто не может понять тебя и сделать счастливой, его горизонт недостаточно широк. Чтобы это определить, хватит нескольких взглядов и короткого разговора. Да поможет тебе Аллах в тот день, когда он наконец осознает, что за женщина стала его женой!
Майя молчала, держа пакет, словно щит. Она отвернулась, но голос Ричарда, ставший вдруг мягким, как бархат, проникал ей глубоко в душу.
– Скажи мне, Майюшка, как так получается, почему с каждой встречей ты выглядишь все несчастнее?
Она пожала плечами, беспомощно и упрямо, а на лице ее отразилось внутреннее смятение, попытки удержаться от слез.
– Разве? – ответила Майя вопросом на вопрос, но кокетство прозвучало искусственно и беспомощно.
– Ты его не любишь, Майя, – сказал Ричард сухо и твердо. – Как и меня. Ты любишь лишь связанные с нами дальние страны, Восток и заманчивые приключения. Я понял это во время путешествия в Харэр, когда размышлял о тебе. В народе Аден называют «глаз Аравии». Я надеюсь, он поможет тебе раскрыть глаза и прозреть.
Майю захлестнул поток гнева.
– Что ты знаешь о любви? – бросила она.
Теперь настала очередь Ричарда опустить взгляд и продолжить смущенно теребить шляпу.
Возможно, это был подходящий момент для рассказа об индианках с черными как смоль волосами, о волшебных сомалийках с огромными темными глазами и бархатистой коричневой кожей, похожих на оживших каменных красавиц древних египтян, обо всех женщинах, что он ласкал на разных континентах, надеясь забыть о другой любви. Старой любви, которая все же была слишком юна и обладала слишком большой силой, опьяняющей его и для него губительной, как алкоголь, опиум, гашиш и все наркотики, испробованные им за жизнь.
Но вместо этого Ричард Фрэнсис Бертон снова надел шляпу и натянул ее поглубже на лоб, спрятав под тенью от полей глаза.
– Знаешь, – резко сказал он, – мужчины в поисках истока реки на самом деле ищут другой исток, исток того, чего им до боли не хватает. Хотя и знают, что никогда не найдут.
Он молча отвернулся и не спеша пошел по широкой улице, опустив руку в карман штанов и подзывая повозку.
Майя смотрела ему вслед. Ее била неудержимая дрожь. Она ненавидела Ричарда. Своими словами он всегда попадал в самое больное место и немедленно оставлял ее с ними наедине.
7
Младший лейтенант медицинской службы Джонатан Гринвуд пытался согреть дыханием окоченевшие пальцы, разминал и массировал их, чтобы они обрели чувствительность.
В последние дни столбик термометра пополз вверх, и более мягкая погода подарила солдатам надежду, что ужасная, смертоносная зима скоро закончится. Хотя земля из-за оттепели превратилась в топкую грязь – сапоги увязали за несколько шагов. Едва подсохла почва, Джонатан при каждом удобном случае шел за пределы лагеря размять ноги и подышать свежим воздухом. Во время прогулок по холмам он узнал, каким красивым, зеленым и сочным краем были окрестности Севастополя до войны, пока не вырыли здесь окопы и не вырубили леса ради древесины и топлива. До появления полевых укреплений, выброшенного из военного лагеря мусора, братских могил и воронок от гранат и снарядов. Но вечный цикл времен года, неподвластный влиянию людей, разразился весной и украсил голые поля крокусами, тюльпанами и гиацинтами. Любуясь неуместными цветными пятнами среди безнадежности запустения, Джонатан с трудом сдерживал слезы – проснулись чувства, которые он давно считал умершими. Пусть и притупленные страданием, ставшим неизменной частью его жизни, напоминавшей дантовские видения ада и чистилища. Джонатан бережно выкопал руками клубни желтого крокуса и еще не распустившегося гиацинта, взял их с собой в палатку и посадил в жестянку с песком и камнями. Сегодня раскрылись первые бутоны гиацинтов, небесно-голубые звезды, похожие на глаза Эмми. Они дарили пьянящий сладкий аромат, аромат надежды – надежды на новую жизнь после войны. Надежды, похожей на тонкую, хрупкую соломинку, потому что два дня назад погода опять резко переменилась. Вершины вокруг Севастополя вновь оделись снегом и льдом, и на них обрушилась такая густая метель, что нельзя было различить соседнюю палатку, а сугробы в лагере были сегодня по три фута в высоту.
Огонь в печи медицинской палатки горел днем и ночью, и под отпущенной рыжеватой бородой у Джонатана пылали щеки. От постоянного холода не спасала даже куртка на кроличьем меху. А ведь палатки врачей относились к улучшенным жилищам: на походных кроватях лежали водонепроницаемые простыни, табуретками служили перевернутые корзины из-под картофеля, а земляной вал вокруг центрального столба посередине, на котором висело полотенце, также использовался в качестве сидячего места. Лежащая на боку бочка служила шкафом для одежды, а сундук – комодом. Раньше у них была такая роскошь, как складные стулья и стол – теперь Джонатан на нем сидел.
