Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре

– Вид умирающего? – повторила Матильда шепотом, чтобы Жером, игравший в столовой, ее не услышал. – Анни еще жива?

– Она жива. Ее организм на удивление долго сопротивляется смерти, – сказал доктор.

Новость ошарашила молодую женщину. Она представила себе бесконечную муку, испытываемую Анни. И почти пожалела своего любовника. «Сюзанна говорит, что он не отходит от постели… Почему этот кошмар длится так долго?»

Пока муж снимал плащ и ласковым голосом подзывал сына, она бегом направилась в кухню. Увидев ее, служанка вздрогнула.

– Мадам, я сейчас начну накрывать на стол! Простите, что задержалась, но вся деревня только и говорит, что об Анни!

– Можешь не извиняться. Сними кастрюли с печи, твой господин пока не хочет обедать, и я тоже. Подай нам нарезанный хлеб, немного козьего сыра и яблочный компот. А потом сбегаешь в пресбитерий, узнаешь…

– Слушаюсь, мадам!

Супружеская чета и мальчик еще не встали из-за стола, когда вернулась закутанная в шаль Сюзанна – на улице начался дождь. Она прямиком вбежала в столовую, в спешке не замечая, что оставляет на навощенном полу грязные отпечатки.

– Мадам, мсье, Анни отдала Богу душу! – воскликнула девушка. – Отмучилась, бедная…

Глава 8

Подозрения

Ролан Шарваз испытывал огромное облегчение с тех пор, как его служанка умолкла навеки. Анни умерла в считаные секунды. Тело ее в последний раз содрогнулось, и она затихла. Он долго смотрел на искаженное смертью лицо и огромные телеса под простыней.

Пришел доктор и, огорченно качая головой, констатировал смерть. Следом за ним потянулись соседи: рыдающая Туанетта, бледный как полотно ризничий, Сюзанна, мэр с супругой…

В комнате за закрытыми ставнями, где до сих пор стоял невыносимый смрад, началось ночное бдение. Две старухи в черном сели подальше от кровати и молились, меланхолично глядя перед собой и постукивая четками. Через некоторое время к ним присоединились еще две дамы почтенных лет.

Свет свечей, приглушенный разговор в комнате покойницы – ко всему этому Шарваз давно привык и не имел ни малейшего желания в этом участвовать. Под предлогом усталости он удалился в свою спальню.

Кюре местечка Сен-Жермен отчаянно нуждался в одиночестве, тишине и глотке свежего воздуха. Опершись о подоконник открытого окна, ничуть не страшась декабрьского холода, он повторял едва слышно:

– Все кончено! Теперь она не сможет мне навредить! Никогда больше я не услышу ее бормотаний, проклятий, тяжелых шагов за дверью… Скоро приедет Марианна. Она меня любит, и жизнь моя наконец станет спокойной. Я останусь тут, в Сен-Жермен, и никто меня не прогонит. И у меня будет Матильда с ее податливым нежным телом, ее безусловной любовью…

Про себя он уже решил, что не станет искать встреч с любовницей, дабы не навлечь на себя и на нее неприятности, но их встреча, вне всяких сомнений, будет пылкой. «Быть может, написать ей? Моя сладкая Матильда, как ты, должно быть, по мне томишься…» – подумал он, зевая.

Но усталость не дала ему сделать даже этой малости. Вспомнилось ему и лицо единственной женщины, которую он уважал, – очаровательной мадам Кайер, пребывавшей далеко от него, в департаменте Сона и Луара.

Сидя напротив мужа за столом, Матильда де Салиньяк с отвращением смотрела на кусок мяса на своей тарелке. Сюзанна, впечатлительная натура, перед ужином шепотом рассказала госпоже о том, что видела и слышала в доме священника.

– Ах, мадам, знали бы вы, как мучилась бедняжка Анни перед смертью! Туанетта прибежала вскоре после того, как она отдала Богу душу, и, по ее словам, лицо у Анни было какого-то странного цвета… Господин кюре закрыл ей глаза.

– Как это печально! Но теперь у нее уже ничего не болит, – ответила Матильда, которая стояла, скрестив руки на груди и стараясь не встречаться со служанкой взглядом.

Ей до сих пор не верилось, что все улажено и ее жизнь снова потечет своим чередом, без страхов и забот. Воспоминания не давали ей покоя. Она видела себя пересыпающей содержимое синего флакона в другой флакон, поменьше, а потом – бегущей в церковь с сумочкой в руке.

Там, на выходе из исповедальни, она и отдала любовнику мышьяк. Но особенно мучительно было вспоминать темную комнату с тяжелым запахом, где агонизировала Анни, и ее осунувшееся, изменившееся до неузнаваемости лицо, ее блуждающий взгляд. И себя в этой комнате – стоящей рядом с учителем и мужем и разыгрывающей невинность.

– Бедная женщина! – словно угадав мысли жены, проговорил доктор и отложил в сторону столовый прибор. – Перед смертью ей пришлось помучиться, и не день, а целых три. Сначала я думал, что это несерьезно и она быстро поправится. Но соседка кюре говорит, что в прошлое воскресенье Анни упала на лестнице, и это все объясняет. Она повредила внутренние органы, а в ее возрасте – кстати, я думаю, что она намного старше, чем говорила, – это не проходит без последствий. И случай Анни – тому доказательство.

Матильда предпочла промолчать. Она ласково погладила руку сына, который прислушивался к разговору и теперь выглядел взволнованным. На материнскую ласку мальчик ответил улыбкой и даже осмелился озвучить свои опасения:

– Я не хочу ходить в пресбитерий на уроки Закона Божьего. Там умерла служанка.

– Благодарение господу, мой мальчик, ты ничего не видел, – отозвался Колен.

– Мы решим, как быть с уроками, после Нового года. Еще неделю, до первого января, ты останешься дома, чтобы получить свои подарки.

– Ты снова права, дорогая! Я же, в свою очередь, скажу, что не в восторге от манер учителя Данкура. Сегодня, когда мы встретились случайно возле мэрии, он посмотрел на меня странно, даже с какой-то иронией. Наверное, думает, что я не сделал всего, что было в моих силах, чтобы спасти Анни Менье, или, может статься, он просто завидует моему положению в обществе.

– Этот безбожник не стоит твоего внимания, Колен, – прошептала Матильда. – Если понадобится, мы подыщем для Жерома частного учителя.

– Почему бы не обратиться с этой просьбой к отцу Ролану? – предложил Колен. – Наш кюре – человек образованный. Он мог бы приходить к нам дважды в неделю, разумеется, за плату.

– Нет! Я предпочла бы, чтобы это была квалифицированная учительница. Но время, чтобы принять решение, у нас еще есть… Вы поели? Сюзанна может убирать со стола?

Матильда позвонила в звонок и попросила служанку отвести мальчика наверх и уложить спать.

– Сюзанна, пожалуйста, проследи, чтобы он прочел вечернюю молитву, – мягко попросила она.

Служанка увела сына, и супруги перешли в гостиную. Доктор устроился в любимом кресле у камина и взял журнал-ревю «La revue des deux mondes»[11], который выписывал с тех пор, как женился.

Матильда забилась в глубокое кресло бержер, обитое розовым бархатом, положила голову на спинку и закрыла глаза. Ей нужен был покой, чтобы привести в порядок мысли и успокоить душу, все еще терзаемую воспоминанием о преступлении, к которому она – и это бесполезно отрицать! – приложила руку. «Я не вздохну свободно, пока не увижу, как гроб с Анни везут на кладбище. Но на похороны не пойду. Нет, ни за что!»

И снова жуткое видение скривившейся от боли служанки возникло перед Матильдой с такой ясностью, что она едва смогла сдержать крик. «У Анни была болезнь внутренних органов еще задолго до ее приезда в Сен-Жермен, – уговаривала она себя. – Яд не мог вызвать такие боли! Колен говорил, что один грамм мышьяка убивает в течение часа, и если Ролан дал ей содержимое флакона полностью, то она просто не могла бы прожить так долго! Может, он даже не успел подсыпать яд ей в еду? Если так, то мы вообще ни в чем не виноваты!»

Это «мы» эхом отозвалось в сознании, обратив ее мысли к любовнику. Она представила, как он молится у изголовья покойницы, как пытается оправдать свой поступок, обращаясь к Господу – безучастному либо… чрезмерно снисходительному.

Странно, но перспектива встречи с ним, близкого контакта и прикосновения внушала ей ужас. Ни намека на любовный жар в теле, ни страстного желания увидеть того, с кем она отныне снова могла безнаказанно встречаться… Семья – вот единственное, что для нее по-настоящему важно! Матильда тяжело вздохнула. Муж поднял глаза от журнала.

– Ты устала?

– Нет. Мне немного грустно. Знаешь, Колен, временами я жалею, что не могу родить еще детей.

Он кивнул и утешил ее теми же словами, что и всегда:

– Дорогая, ты в этом не виновата. Когда Жером появился на свет, я мог тебя потерять, поэтому…

Матильда слабо улыбнулась супругу. Она действительно верила в то, что говорила. Ее жизнь была бы другой в эти последние несколько лет, если бы она имела счастье подарить сыну братика или сестричку…

И чтобы отвлечься от грустных мыслей и забыть о недомогании – а она и вправду чувствовала себя не очень хорошо, – Матильда стала подыскивать себе оправдания. «Разве неправда, что от вредителей – крыс, куниц и прочих – мы избавляемся не задумываясь? Так почему мы должны мучиться угрызениями совести? У Ролана просто не было другого выхода, и у меня тоже. Слишком быстро я забыла, как мы боялись, что может быть скандал, что нам придется расстаться! Мы избавились от противной и злонамеренной старухи, которая угрожала разрушить наше счастье, ославить нас обоих. Мы просто обязаны были ее уничтожить, как уничтожают осу, которая хочет ужалить. Нет, сегодня я не в себе! Завтра все будет представляться совсем по-другому. А после похорон станет еще легче. Приедет сестра Ролана, славная девушка, он столько о ней рассказывал! Нет, бояться мне нечего. Опасность миновала!»