Кристофер Гортнер - Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа

Джулия побледнела. Я с трудом подавила удовлетворенную улыбку. Джулия с Адрианой и прежде не очень дружили, но сегодня Адриана в первый раз высказалась столь определенно. Джулия на какое-то время потеряла дар речи, а когда обрела его, не смогла скрыть ярости:

– Да как… как вы смеете говорить мне такие гадости?!

– Кто-то ведь должен тебе сказать! И потом, я сказала одну только правду.

– Никакая это не правда! – Джулия в гневе вскочила на ноги. Мой Аранчино, лежавший в тени у фонтана, вытянул лапку, показывая коготки. – Мне плевать, что обо мне говорят! Чернь ничего не знает о высших узах, связывающих меня с его святейшеством.

– Ой ли? – Адриана смерила ее взглядом. – Я готова биться об заклад, в этом городе не осталось ни одного человека – знатного рода или низкого, – который не знал бы об этих так называемых высших узах.

Джулия посмотрела на меня. Я стиснула зубы. Еще не пришло время бросить ей вызов открыто, и я опасалась, что она может почувствовать произошедшие со мной перемены. Пока что она ничего не заметила, но только потому, что не считала меня способной что-либо скрывать. Как долго мне придется молчать?

– А ты – такая целомудренная и самодовольная! – зло проговорила она. – Ты тоже поддерживаешь эту клевету на меня? А ведь я была тебе как сестра. Или ты только делаешь вид, будто мы с тобой друзья, потому что тебе отец так приказал, хотя на самом деле ты меня ненавидишь, потому что хочешь, чтобы он целиком принадлежал тебе?

Я посмотрела ей в глаза. В первый раз я не смогла скрыть свою ненависть. Видимо, она увидела это, но все равно тряхнула головой, словно мое чувство не имело никакого значения:

– Родриго любит меня. На твоем месте я бы имела это в виду, потому что теперь, проводив Хуана в Испанию, он не имеет выбора, как только удовлетворить просьбу Джованни Сфорца позволить ему увезти тебя в Пезаро в конце года. Он твой муж и имеет на это право, – добавила она. – И даже его святейшество не может ему отказать.

Я замерла. Неужели Джулии известна моя тайна? Я делала все возможное, чтобы никто ничего не узнал. Пантализея научила меня скрывать кровь, используя впитывающую материю, которую потом мы сжигали в жаровне, и как душиться, чтобы скрыть слабый запах. Пантализея заверила меня, что первое кровотечение – самое сильное, но со временем они ослабевают. Если не считать пугающую силу болей в животе, никаких других неудобств я не испытывала. Но в последнее время у меня появилась тупая боль в грудях, и я отметила их медленный рост, что и скрывала с помощью множества новых платьев, будивших зависть Джулии. Она все время спрашивала, зачем мне столько нарядов. И теперь я сидела в одном из этих платьев на стуле, страшась обвинения в том, что я лгу всем, включая и папочку, поскольку скрываю свою женскую зрелость.

– Или ты не знала? – фыркнула она. – По условиям брачного контракта через год ты покидаешь Рим, независимо от того, состоялась консумация или нет.

Я испытала облегчение: моя тайна осталась со мной. Тем не менее услышанное заставило меня бросить испуганный взгляд на Адриану.

– Так оно и должно быть, – с ледяным спокойствием сказала та Джулии. – Жена следует за мужем, куда он прикажет. Вот только ты явно позабыла об этом и пользуешься возможностью безнаказанно пренебрегать своим мужем, а моим сыном.

– Будто этот ваш больной сын годился в мужья! – прорычала Джулия и бросилась прочь, громко зовя своих женщин.

Я выдохнула и спросила:

– Это правда? Папочка должен отправить меня в Пезаро?

Адриана поморщилась:

– Да разве можно верить хоть одному ее слову? Ей бы самой нужно поостеречься, а то длинный язык приведет ее в ад. Оставь это. Давай-ка вернемся к делу. Настоятельница ждет вышивки к завтрашнему дню.

Работая иглой, я пыталась убедить себя, что папочка никогда не позволит Джованни увезти меня. С той ужасной ночи я спорила сама с собой: рассказать папочке, чтобы он обратил свой гнев на Джулию? Он бы изгнал ее, если бы не побил камнями на пьяцце. Но как бы ни одолевало меня искушение, я знала, что должна ждать. Я хотела сама подтолкнуть ее крушение. Хотела смотреть в ее глаза, когда она поймет, что ее уничтожила я, Лукреция Борджиа, девочка, которую она презирала и высмеивала.

И все же тревога обуяла меня. Если кто и знал, что происходит в голове у папочки, так это Джулия, которая бывала с ним каждый день, развлекала его по вечерам, выслушивала его сокровенные мысли. Я поставила себе задачу дознаться до правды и приказала Пантализее держать ухо востро. Даже отправила отчаянную записку Чезаре, но он ответил, что ничего такого не слышал, а это лишь усилило мою озабоченность. Похоже, никто, кроме Джулии, не знает планов папочки относительно меня.

Потом папочка сообщил, что хочет меня видеть.

Облачившись в платье его любимого зеленого цвета, я вместе с Пантализеей отправилась в Ватикан. Мы шли по коридорам, и в косых взглядах молодых священников, проходящих мимо меня, светилось неприкрытое восхищение. Его разделяли даже двое-трое пожилых епископов. Прежде они смотрели на меня иначе – снисходительно, как смотрят на хорошенького ребенка. Теперь я видела мимолетное одобрение, говорившее мне, что моя тайна, вероятно, не в такой безопасности, как я думала. Ничего такого они знать не могли, но смотрели на меня как на настоящую женщину.

У входа в папские апартаменты я приказала Пантализее ждать. Стражники раздвинули скрещенные алебарды, пропуская меня в частные покои папы, где он жил за множеством дверей. Замки здесь менялись каждую неделю, его защищали люди с острыми клинками и люди с обостренной чувствительностью, проверявшие еду на наличие яда.

Под светильниками сверкали украшенные драгоценными камнями статуи. Несмотря на отсутствие денег, маэстро Пинтуриккьо возобновил работы. Или, может быть, на те деньги, что папочка получил, обложив наших римских евреев налогом на спасение их испанских соплеменников и устройство для них гетто, как и говорил Чезаре. Некоторые наброски углем пока оставались незаконченными, ждали кисти и краски. Глубже в папском святилище стены и потолки уже были преображены вихрем красок. Я увидела Христа, покрытого алыми ранами, и его апостолов, скорбящих на фоне лазурного неба; облаченную в черное Богородицу и кающуюся Марию Магдалину в голубом, стоящих на бдении перед каменным Гробом Господним. Руки у них казались совершенно живыми – я могла протянуть свою и коснуться их.

Я замедлила шаг. В Sala dei Santi[37] я увидела себя в образе святой Екатерины Александрийской в золотых кандалах. Под алым паланкином сидел император Максимин с лицом Чезаре. Со стены смотрел облаченный в турецкие одежды Хуан. Нас было только трое среди множества, мы почти терялись в толпе спорящих купцов, всадников, резвящихся херувимов, но я видела только нашу троицу. На несколько мгновений мною овладело чувство, будто эти фигуры реальнее нас, словно отражения в светящемся зеркале.

Потом я почувствовала, как кто-то приблизился ко мне со спины.

– Вот тебе и не урони честь семьи, – сказал Чезаре, показывая на портрет Хуана. – Мы с таким же успехом могли послать в Кастилию моего Микелотто, и мой пострел проявил бы себя куда как лучше.

– Поэтому нас позвали? Из-за Хуана?

– Меня позвали определенно поэтому. – Чезаре вытащил из рукава тонкий кожаный цилиндр. – Отец приказал мне написать это письмо: совет Хуану вести себя соответственно его титулу.

– Думаю, Хуан скорее примет совет от кого угодно, только не от тебя, – улыбнулась я.

Он пожал плечами:

– Именно это я и сказал отцу, но он никак не хочет погрозить Хуану пальчиком. И все же от нашего брата требуется не так много: сделать жену беременной и не промотать герцогство. И потом, сейчас его нет, и я нужен отцу. А мне ничего другого и не требуется. – Он помолчал, чувствуя мои опасения, как неизменно чувствовал всегда. – Я просил отца попытаться договориться с Неаполем.

Меня охватила паника. Неужели та статья из моего брачного договора будет задействована? Чезаре говорил, что если брак не состоялся фактически, это дает основание его расторгнуть. Неужели папочка выбрал мне другого мужа? Я поймала себя на том, что разрываюсь между противоречивыми желаниями. С одной стороны, после увиденного той ночью никакое супружеское согласие между мной и Джованни было невозможно – я не хотела и близко к нему подходить. А с другой – я не желала и никого иного, в особенности неаполитанского принца.

– Ты только не переживай. – Чезаре понял мое молчание. – Речь не о тебе. Король Ферранте умирает. Как только он отойдет в мир иной, трон займет Альфонсо, его наследник… если получит наше благословение. Неаполь – папская вотчина. Альфонсо понадобится наше согласие. Как и французскому королю Карлу, который грозил, что если мы предпочтем Альфонсо, он этого так не оставит. Я предложил женить Джоффре на Санче, внебрачной дочери Альфонсо. Если мы пойдем на это, то таким образом вынудим Милан и Францию пересмотреть отношение к нам.