Эмма Марс - Спальня, в которой мы вместе
– Сейчас не самое лучшее время для расследования. У меня больше нет кабинета, я живу в гостинице… Маленькое практичное жилище в квартале Шатеньере, возле теннисного корта, где я играю с Дэвидом.
Он уткнулся носом в пустую чашку и тут же исправился:
– …То есть, где я играл с ним.
– У вас все еще остались связи в министерстве социальных дел? – вернула я его на более стабильную почву.
– Да. Гийом – мой старый приятель. Он мне кое-чем обязан. Но в связи с тем, что случилось со мной, вполне можно ожидать, что он с меньшей готовностью будет отвечать на мои вопросы.
– Это точно… Но все-таки вы чертовски хороший журналист!
Спонтанность моей тирады заставила его скромно улыбнуться, и меня поразил контраст его улыбки с улыбкой Дэвида, в которой торжествовала уверенность человека, обладающего надежной поддержкой.
Когда я поднялась и собралась уходить, он лихорадочно схватил меня за руку.
– Эль… Вы думаете… Вы думаете, что мне следует увидеться с Софией? Я имею в виду, сняв с лица маску инкогнито?
– Я поняла, о чем вы. Думаю, да. Позвоните ей.
Хотя мои собственные личные отношения оставляли желать лучшего, это был не повод, чтобы приносить в жертву счастье других людей.
– И главное, не затягивайте, – бросила я, выходя из кафе. – Вы знаете, она более уязвима, чем кажется.
8
20 июня 2010
– Да нет же, ты в самом деле самое бездарное ничтожество из всех, кого я знаю. Это просто невозможно!
Помогайте вашим друзьям. Желайте им лучшего. Содействуйте их любовным отношениям, в том числе и самым нелепым или, очевидно, обреченным на провал. И пожинайте сладкие плоды благодарности.
– Как ты могла упустить человека, который шел в десяти метрах от тебя по улочке шириной не больше коридора?
Мне нечего было ответить в свое оправдание. Маршадо следовало как можно скорее выйти на связь с Соней и раскрыть ей обратную сторону своей личности.
Он сделал это пару часов спустя, и подруга прекратила изводить меня. Сейчас выбор был за ней: ей следовало принять решение и объявить бедняге Фреду о том, что того вновь обошел соперник старше и богаче его.
Я не ожидала, что Франсуа вновь выйдет на связь со мной так быстро. Я предполагала, что он будет целиком поглощен новой дамой сердца. Что касается Сони, мне-то известно, как она могла проявлять свою ненасытность.
– Я уже узнал чуть больше о семье Лебурде, – сообщил Маршадо, даже не поздоровавшись.
– Так скоро?
– Я слышал это имя раньше. Значит, я когда-то брал интервью у человека, о котором идет речь, либо он является моим коллегой.
– Лебурде был журналистом? – чуть не поперхнулась я.
– Более того. Главным редактором газеты. Я обнаружил его след в старых ежегодных справочниках прессы, которые храню дома. И затем я сделал несколько телефонных звонков своим собратьям по перу, большая часть из которых уже на пенсии, они подтвердили мою информацию.
– Редактором? Но какого издания?
– Роже Лебурде, – начал читать он на другом конце линии, – заступил на должность редактора рубрики в 1955 году в «Изумруд», местную газету Сен-Мало, а затем стал редактором и наконец директором издательства с марта 1963 года по февраль 1972 года.
– А затем? – поторопила я его, и мое сердце сжалось тисками ожидания. – Что с ним стало?
– Не имею понятия.
Я не смогла сдержать вздох. Но разочарование тотчас же рассеялось, как только я услышала в его голосе знакомые нотки возбуждения, так свойственные журналистам, ведущим расследование, когда они нападают на след.
– Но у меня есть еще кое-что. Это должно вам понравиться.
Последнее слово было произнесено с подтекстом, который не сулил ничего хорошего.
– Что?
– С самого первого выпуска «Изумруд» публиковался на средства маленького семейного предприятия семьи Базен. Судовладельцы с карманами, полными бабок, страстно любящие свой край, но при этом не имеющие почти никакого понятия об издании ежедневной прессы.
– И что же? Как это касается нас?
– Примерно за полтора года до того, как Роже Лебурде исчез из поля зрения, газета была выкуплена. И, судя по всему, как я понял, довольно радикально реструктурирована. Половина штата была сокращена. Небольшой местный владелец типографии, разоренный крупной международной корпорацией… Ну и так далее. Догадайтесь сами, кто находился у истоков этой резни.
– Барле! – воскликнула я.
– Да. Если быть более точным, Андре Барле. Братья в то время еще играли в машинки.
Я попыталась представить вереницу игрушек Динки или Мажоретт, поставленных на тот самый потертый ковер в «Рош брюне», и Луи в белой рубашечке поло и коротких шортиках, с непокорной темной прядью на лбу, с взглядом, уже привыкшим к той напряженности, которую я знала в нем.
– Однако Лебурде сохранил свою должность, не так ли?
– Похоже на то. Всем известно как это бывает: босс думает, что он делает во благо, пожертвовав частью своего коллектива ради спасения других. Затем его просят принести в жертву все больше и больше человек, и в конце концов он понимает, что его обманули. В итоге он хлопает дверью с горьким вкусом предательства во рту.
Говорил ли Маршадо сейчас о Лебурде или делился со мной своими переживаниями?
– Вы уверены, что это те самые Лебурде, у которых родились Дэвид и Эмили? Может быть, эта фамилия широко распространена в том регионе…
– У меня перед глазами лист журнала «Изумруд» с портретами сотрудников редакции, датированный 1968 годом…
«Год рождения Луи», – подумала я. Каждая деталь нашего дела неизменно вела меня к моему мужу, просто замкнутый круг.
– …и ошибки быть не может: это то же самое лицо, что и на семейном фото под елкой.
Я пыталась прогнать мрачные мысли, которые преследовали меня с момента встречи с Зерки, который приходил осведомиться обо мне. И я решилась поговорить с еще одним из немногочисленных актеров моей драмы, который до этого момента ускользал от меня. Будучи раболепно преданным сотрудником отеля «Шарм», принадлежащего Дэвиду и Луи, господин Жак каждый раз уклонялся от моих вопросов. Иногда вежливо, в другой раз проявляя меньше сдержанности и такта, как тогда, когда я вызвала полицию в то заведение. Угрозы тут не сработали бы, это я знала точно. Следовательно, мне нужно было придумать иной способ, чтобы провести его.
– Эль! Какой приятный сюрприз!
Лысый великан, должно быть, думал с точностью до наоборот, видя, как я захожу в стеклянную дверь «Шарма». Его большие голубые глаза без бровей с тревогой вытаращились на меня.
– Месье Жак… Очень рада вас видеть. Я искала именно вас. Мне нужно передать вам небольшую заявку.
– Мне? Вы знаете, что я целиком и полностью в вашем распоряжении, – угодливо произнес он.
– Ну то есть… Не то чтобы прямо вам. А для мадемуазель Лебурде… управляющей.
Я придумала этот небольшой весьма неуклюжий блеф в надежде на то, что он заставит хоть как-то отреагировать старого консьержа.
– Я… – запнулся тот, не став отрицать, что фамилия Лебурде ему знакома. – Это не управляющая, а наш бухгалтер. Что вы хотите от нее?
И он тут же стал менее приветливым.
– Я хотела бы получать здесь свою почту, ведь мы с Луи сейчас живем тут.
– Я понимаю… Но, как вы сами должны понимать, гостиница – это не почтовое отделение.
Не почтовое отделение, нет. Но притон на ночь, замок садомазо, место для групповухи и т. д. Я едва сдержалась, чтобы не напомнить ему, что меня тут чуть не изнасиловали в одной из потайных комнат.
– Тем не менее Эмили Лебурде имеет право на подобную привилегию, – указала я на стеллажи за его спиной.
– Мадемуазель Лебурде входит в штат гостиницы, – сухо возразил он. – Это другое.
– Я не вижу причин, почему… Мой муж акционер общества, которое владеет гостиницей.
И снова он не знал, что ответить. Этот факт существенно изменил соотношение сил между нами. Я была женой одного из его руководителей и в этом статусе имела право требовать подобные услуги.
– В любом случае, – ответил он в конце концов, – проблема в другом. У нас недостаточно почтовых ящиков для клиентов гостиницы…
Конечно же, это было неправдой, я видела, что отель на три четверти пустует.
Бросив взгляд за спину, он посмотрел на ящики и, предвосхитив мое замечание, сказал не слишком уверенным голосом:
– Это нормально… Нашим постояльцам только что разнесли их почту.
– А что же тогда с этой ячейкой? – спросила я, указывая на один из ящиков, переполненный письмами. – Кому она принадлежит?
Я могла различить в его взгляде попытку солгать. Но он был загнан в тупик, и, наверное, у него уже не оставалось смелости, чтобы снова возражать мне.
– Это ее, – признал месье Жак, опустив глаза. – Ящик мадемуазель Лебурде.
Если ее ячейка для писем была полной, значит, с момента бегства Эмили-Авроры Арман больше не выполнял роль почтальона. Но это также означало и то, что она не пряталась в «Шарме». Мысленно я вычеркнула эту гипотезу из своего списка.
