Сара Бауэр - Грехи дома Борджа

Анджела со вздохом взяла с ночного столика сложенный пергамент.

– Вот. Недавно пришло.

Она сердито поджала губы, пока я вскрывала записку, проводя большим пальцем по тисненой эмблеме. Бык, ключи, лилии.

«Прости меня,  – писал он. – Я был сам не свой. Меня расстроила монахиня, которую привела сестра. Иногда меня одолевает болезнь. Ты меня поймешь, ты тоже сама не своя.

Валентино».

– Знаешь, как он теперь тебя называет? – спросила Анджела, отобрала у меня письмо и прочитала, покачивая головой: – Виоланта, нарушительница обещаний.

– Неужели? – Мне понравилось это красивое слово с не очень красивым значением. – Вот у меня и появилось прозвище. Как ты и хотела.

Глава 5 Рим, Богоявление, 1502

Я всегда знал, что не смогу без тебя жить. Это так же верно, как то, что солнце встает на востоке, или то, что у меня по пять пальцев на каждой руке.

– Хочешь, я выложу тропинку блестящими камушками, Лукреция, чтобы ты нашла дорогу домой?

Донна Лукреция слабо улыбнулась мальчугану, прозванному Дитя Рима, и погладила его бледную щечку, блеснув перламутровыми розовыми ногтями. Вчера вечером мы целый час занимались ее маникюром, делали для ее рук ванночку из отвара крапивного корня, массировали их лосьоном, настоянным на лепестках роз, полировали ей ногти жесткой тканью. Можно подумать, ворчала Анджела, растирая затекшие колени, что она появится в Ферраре завтра, а не отправляется в путь, который займет несколько недель.

– Теперь ее домом будет Феррара, – возразил Святой Отец, охваченный сентиментальностью, – но мы все поедем навестить ее, не бойся.

Я заметила, что Чезаре сглотнул. Я научилась следить за ним. Чувствовала его появление в комнате, даже если стояла спиной к дверям, – то ли свечи начинали гореть ярче, то ли в воздухе разливалась какая-то сладость. Тянулась к нему, по выражению последователей Платона, как душа тянется к красоте. Во всяком случае, так я себя уверяла. Даже то, как дернулось его адамово яблоко над воротом рубашки, показалось мне очаровательным.

Потом Чезаре выдохнул, пригладил шевелюру и отошел от стены, у которой стоял, прислонясь, отдельно от семейной группы, собравшейся вокруг очага в маленькой гостиной мадонны с окнами на ступени собора Святого Петра. Он двинулся к окну и посмотрел вниз. Мне было интересно, о чем он думает, когда глядит на лестницу, на которой его наемные убийцы закололи последнего мужа сестры, но я могла прочесть по его лицу ровно столько, сколько в мусульманской рукописи. Всем своим видом он выражал лишь нетерпение.

Стоя за креслом мадонны, я не могла выглянуть в окно, но сквозь стеклянные створки до меня доносился шум. Свита новой герцогини Феррарской оказалась слишком велика и не уместилась во дворе, поэтому все собирались на огромной площади перед базиликой. Сквозь непрекращавшийся гул и звон иногда прорывались людские крики, ржание лошадей, рев быков.

– Все, – произнес Чезаре, – нам пора.

– Но…

– Папа, если сейчас кто-нибудь не спустится туда и не наведет порядок, мы до ночи не отправимся, к тому же начинается снегопад. Виоланта, отведи детей к няне, будь добра, и не возвращайся. Нам нужно обсудить семейные дела.

Он взял Джованни за ручку и подвел ко мне. На мгновение Чезаре оказался в такой близости, что я могла разглядеть каждый стежок золотой вышивки на его черном бархатном дублете, вдыхая запах жасмина. Мне до боли хотелось взглянуть ему в лицо, но я не смела. Лишь уставилась на его руку со смазанным следом от порохового ожога и крепкими пальцами, за которые цеплялся пухлой ручонкой его маленький брат.

– Я хочу остаться, – захныкал Джованни. – Я тоже семья. Позволь мне остаться, Чезаре.

– Делай, что тебе говорят, и обещаю, что позже отведу тебя посмотреть щенков Беллы.

– Когда? – Малыш дернул пальцы Чезаре.

Разве Чезаре не едет с нами в Феррару? Разве он секунду назад не сказал «мы», говоря об отправлении в путь?

– Когда скажу. Слово синьора, поэтому я не могу его нарушить, верно?

Верно, подумала я, чувствуя, как меня охватывает беспокойство.

– Да. Тогда ладно. – Он переложил ручку из ладони Чезаре в мою, его ладошка еще хранила тепло Чезаре, но мне пришлось ее отпустить, чтобы взять Родриго с колен матери.

Платьице Родриго зацепилось за жемчужины, нашитые на лиф мадонны.

– Одну минутку, – сказала она, хотя было ясно, ее совсем не волнует, что жемчуг может оторваться.

Она погладила спинку сына, поцеловала его в макушку, нажала пальцем на кончик его носа, заставив рассмеяться. Что касается запутавшихся нитей, то она действовала как во сне, словно не совсем понимая, что нужно делать. Тогда Чезаре подошел к сестре, опустил руку на ее плечо и крепко сжал. Я видела, как побелели костяшки пальцев. Мадонна повернулась к нему, в глазах ее читалась мольба. Он кивнул. Они оба перевели взгляд на меня, причем одновременно, словно заранее отрепетировали, с абсолютно одинаковым выражением на лицах. Мне показалось, будто они хотели что-то сказать, но Джованни потянул меня за руку со словами:

– Идем, а то и к щенкам будет поздно идти, когда взрослые наговорятся.

Из всех дам, сопровождавших донну Лукрецию, только я побывала за пределами Италии, но это не считалось, потому что я была слишком мала и сейчас ничего не помнила. Большинство не выезжали дальше Тиволи или купален в Стиглиано. Но если кого и страшил долгий путь, никто не подавал виду. В конце концов, мы ведь являлись свадебным кортежем, хотя таким огромным, что могло показаться, будто переезжает целый город со своими поварами и портными, кузнецом, шорником и Алонсо, золотых дел мастером, никогда не мывшим руки из опасения смыть несколько песчинок золота. С нами ехали три епископа, не говоря уже о личных священниках донны Лукреции. Их было двое, как твердила молва, потому что один не вынес бы груза грехов донны Лукреции. Имелись в кавалькаде и господа, галантные кавалеры, они играли в азартные игры, хвастались, пили без меры, льстили нам, дамам, и соблазняли наших горничных. Нас сопровождали потомки Орсини и Колонна, готовые поддерживать дружеские отношения ровно столько, сколько могли жить за счет понтифика, а также более тридцати придворных Чезаре.

Сто пятьдесят карет купили, построили или отняли у богатых римских семейств, чтобы перевезти всю эту челядь, не говоря уже о лошадях, мулах и быках, сосчитать которых я была не в силах. Когда свита дона Ферранте присоединилась к нашей, нас стало, как мне сказали, свыше тысячи. И даже на огромной площади Святого Петра не хватило всем места, приходилось толкаться, мулы кусали друг друга за шеи, переступали копытами, отдавливая ноги грумам. Те из ожидавших, кто был побойчее, действовали локтями, стараясь занять лучшее место под окнами Ватикана, где должен был появиться Папа Римский, чтобы помахать на прощание любимой дочери. Как заметила Анджела, кто наживется на свадьбе донны Лукреции, так это торговцы лопатами. Конюхам предстояло убрать навоз после нашего отъезда. В душе Анджела по-прежнему оставалась крестьянкой, и все ее изречения имели двойной смысл. Точно так говяжью ногу можно использовать дважды: сегодня съесть мясо, а завтра кость пустить на бульон.

Когда наконец мы двинулись гуськом с площади на старые узкие улочки, воинам, присланным Чезаре для нашей охраны, пришлось древками алебард отталкивать в сторону зевак, чтобы освободить нам путь. Не успели мы достичь ворот, как наш авангард, скакавший непосредственно за донной Лукрецией, сопровождаемой с двух сторон Ипполито и Чезаре, был отрезан от остального кортежа застрявшей на мосту Сант-Анджело телегой. Чезаре послал воина узнать, что случилось, и, не получив быстрого ответа, отправился вслед за ним. Я попыталась поймать его взгляд, когда он проезжал мимо, но он смотрел только прямо, напряженно вглядываясь в полутьму, чтобы узнать причину задержки, и на губах его играла досадливая усмешка. Я поежилась, обмотала поводья вокруг луки седла и засунула руки поглубже в рысью муфточку. А если он не поедет с нами? Что тогда?

– Там ломают чертов парапет, чтобы протиснуть телегу! – вернувшись, прокричал он брату.

Мы спешились и принялись кружить на месте, раздраженные и замерзшие, с промокшими ногами, испытывая неловкость, как гости, злоупотребившие гостеприимством хозяев. Чезаре с Ипполито проводили донну Лукрецию под крышу ближайшей лавки, торгующей засахаренными фруктами, и мы с завистью наблюдали, как ошеломленный хозяин трясущимися руками подавал своим неожиданным гостям блюда с имбирным печеньем и миндалем в сахаре.

Наконец повозку освободили, и когда она со скрипом появилась на дороге в дымке пара, поднимавшегося от шкур разгоряченных волов, мы вновь сели в седла и поскакали к воротам. Там мы задержались во второй раз. Ипполито склонился над рукой донны Лукреции и пожелал ей доброго пути, а потом отъехал в сторону, чтобы поговорить с братом. Чезаре перегнулся с седла, взял обе руки мадонны в свои и расцеловал ее в щеки.